Сергей Михеенков - Встречный бой штрафников

Когда коренастая фигура лейтенанта Мороза замелькала среди берез, Нелюбин вздохнул с облегчением.

Спустя некоторое время прибыл на взмыленной низкорослой лошаденке явно не верховой стати связной из штаба батальона и передал приказ комбата на отход. Роте предписывалось отступать южнее Дебриков направлением на восток.

Но боковое боевое охранение Нелюбин выслал по другому маршруту – вдоль проселка, мимо лесной сторожки и далее на Дебрики – с приказом разыскать старшего лейтенанта Воронцова и вызволить его из окружения, живого или мертвого.

Тяжелые снаряды реактивных минометов начали распахивать поле и березняк, где горели танки и где зачищала последние окопы Восьмой роты немецкая пехота в тот самый момент, когда Воронцов вскочил на ноги и поднял над головой «парабеллум». Основной удар пришелся на поворот дороги и участок проселка, который прикрывала батарея ПТО. Немцев там, кроме санитарных команд и ремонтников, которые к тому времени подогнали тягачи и начали вытаскивать на дорогу подбитую технику, пригодную для восстановления, не было. Однако залп «катюш» так придавил к земле немцев, атаковавших остатки первого взвода, что прорвавшиеся без единого выстрела миновали участок, отделявший их от леса, который еще минуту назад простреливался плотным пулеметным огнем. Следующий залп «катюш» смешал с землей и снежной пылью пункт первой медицинской помощи немцев и тылы. В черных разрывах и серой снежной пыли, перемешанной с кордитовой копотью, потонул дорожный поворот и все, что было вокруг дороги.

Воронцов бежал, перепрыгивая через тела убитых и раненых, через обрывки одежды и мерзлые глыбы вырванной наружу земли. Откуда-то справа, из дымящейся глубокой воронки, вынырнул старший сержант Численко, что-то крикнул, но не Воронцову, а кому-то еще, и побежал рядом.

– Ротный, справа! – снова услышал Воронцов его голос и следом длинную автоматную очередь.

Там, параллельным маршрутом, продвигалась небольшая группа немецких пехотинцев. Воронцов увидел, как упали двое из них, срезанные очередью старшего сержанта. Уходить левее было уже поздно. Попытайся они уклониться в сторону, немцы тут же опомняться и откроют огонь, и тогда мелкий березняк прорывающихся не спасет. И Воронцов повернул прямо на них.

Немцев было не больше шести-семи человек. Двое из них тут же остановились, развернулись и выставили вперед винтовки, решив встретить их на штыки. Воронцов вскинул «парабеллум» и сделал по два выстрела из каждого. Один немец, уронив в снег карабин, начал заваливаться вправо. Второй сделал несколько шагов вперед, навстречу Воронцову, но его тут же сбоку прикладом в висок, сбил Численко. Воронцов выстрелил в мелькающие впереди спины. Они были совсем рядом, шагах в десяти-двенадцати. Он стрелял сразу из двух пистолетов, как учил его когда-то Владимир Максимович. Немцы, видя, что прорывающихся слишком много и им их не остановить, распались по березняку. Двое упали. Их тут же добили прикладами и ножами. Пулеметчик Темников частыми одиночными выстрелами проводил скрывшихся в березняке правее, где дымились воронки, оставленные реактивными снарядами.

Воронцов оглянулся. Никого вроде не потеряли. Даже не ранен никто. Выберемся, выберемся, заколотилась у него под горлом надежда. Он сунул «ТТ» в кобуру и застегнул ее.

– Туда! – указал он «парабеллумом» по просеке, заросшей кустарником. Видимо, это была лощина, которая там, впереди, возможно, переходила в овраг.

Они пробежали с километр и провалились в снег в неглубоком овражке, укрытом елями.

– Пять минут отдыха, – распорядился он и окинул взглядом всех, кто добежал до этого оврага: пулеметчик Темников, сержант Радченко, Иван Численко, Зиянбаев, Дикуленок, которого он считал погибшим.

Вот и вся рота, скрипнул он зубами и отвернулся.

– Мансур, – окликнул он бронебойщика. – Где лейтенант Одинцов?

– Не знаю, командир. Накрыло нас. Вначале танки. Потом «катюши». Откуда, командир, у них наши «катюши»? Скажи, откуда?

Воронцов встал на колени, вытащил из «парабеллума» полупустую обойму и дозарядил ее.

– Проверить оружие, – сказал он и встал.

Прошли еще километра два. Сержант Радченко, шедший впереди шагах в двадцати, махнул им автоматом и сел на корточки. Они попадали в снег, заняв круговую оборону. Через минуту Радченко вернулся.

– Впереди глубокий овраг, – тихо сказал он. – Там кто-то есть. Разговаривают. И махоркой попахивает.

У Воронцова мелькнула радостная надежда, что кому-то из роты удалось уйти раньше их, и теперь они отсиживаются в лесу, в овраге.

– Пойдем, посмотрим, – сказал он сержанту и толкнул в плечо старшего сержанта Численко. – Иван, остаешься за меня.

Воронцов подполз к обрыву оврага, высунулся и увидел качнувшийся ствол винтовки, а за ним голову Колобаева. Хорошо, что тот его тоже узнал сразу. Опустил винтовку и оскалился, то ли пытаясь улыбнуться, то ли заплакать.

– Колобаев? Где старшина Веретеницына?

– Там. – И Колобаев устало рухнул в снег. – А мы думали, все нам, лабешка. Вы за нами пришли, товарищ старший лейтенант?

Воронцов съехал по склону оврага вниз, подошел к Веретеницыной. Она смотрела на него с такой радостью, что он и сам не выдержал, улыбнулся. И сказал:

– Ну вот, Веретеницына…

Воронцов хотел было сказать своему ротному санинструктору какие-то хорошие слова, подбодрить ее, поблагодарить за службу. Увидев раненых, волокуши и сани, приставленные к ольхе, он все сразу понял. Но слова застревали в горле. Он понял, что они могут прозвучать в эту минуту нелепо. А потому он стал перед старшиной Веретеницыной на колени и обнял ее. Она уткнулась лицом в его шею и зарыдала. Страх мгновенно схлынул с ее плеч, как тяжелый снег с сосенки, и на душе стало так легко и столько сил она в себе сразу почувствовала, что тут же кинулась поправлять одеяла, которыми были укрыты раненые. И все время взглядывала на своего ротного, и веря, и не веря, что он снова рядом.

Зимние сумерки приходят рано. В хмурый день и вечер тянутся долго, тоскливо и незаметно переходят в ночь. Уходить они решили ночью, когда хорошенько стемнеет и когда немцы уберутся с дорог и наблюдательных пунктов в теплое жилье, в натопленные землянки и блиндажи, когда на улице и в окопах останутся только часовые. Но, прежде чем уйти, Воронцов принял решение наведаться в лесную сторожку. Веретеницына рассказала ему о старшем лейтенанте Игнатьевой, медсестрах и раненых, оставшихся там. Рассказала она и о странном немце, который догнал ее в ельнике, а потом исчез.

– Это тот самый, которому я вправляла вывих плеча, – сказала она.

– Который дал тебе кличку?

– Ну да, – улыбнулась она и вдруг спросила: – А ты правда рад, что я жива?

– Конечно, рад. Зачем об этом спрашивать?

– Мне – надо.

Она достала из санитарной сумки «вальтер» и протянула ему:

– Посмотри, я правильно поставила на предохранитель?

– Правильно. – И он вернул нагретый ее телом пистолет. Воронцов знал, чей это трофей и кто подарил его санинструктору Веретеницыной.

– Как я в него не выстрелила? Я же помню, что жала на курок. Может, рука замерзла?

– У него очень легкий спуск. Ты об этом немце никому не рассказывай. Поняла?

– Поняла. А кто он такой? Откуда вы его привели?

– Из лесу.

Веретеницына посмотрела на него так, как минуту назад, и сказала:

– Ладно. Я все поняла.

Солдаты тем временем делали волокуши, чтобы забрать сразу всех.

Часовой, стоявший вверху, за огромной елью, подал сигнал. Сразу все рассыпались среди деревьев. Защелкали затворы. Наступила тишина.

– Стой! Кто идет? – послышался окрик часового.

– Седьмая рота! – отозвался лес.

Так по следу группы Воронцова на овраг вышло боевое охранение Седьмой роты. Пятеро бойцов с сержантом во главе.

Время от времени Веретеницына осматривала раненых. Поднимала одеяла, ощупывала повязки, разговаривала с теми, кто был в сознании и не спал. Особенно беспокоил ее раненый артиллерист, тот самый лейтенант, которого она притащила на санях из сторожки.

– Кто это? – спросил ее Воронцов, видя, как заботливо она около него вьется.

– Не знаю. Артиллерист. Из батареи «сорокапяток». На брата моего сильно похож. И ростом такой же. – Она погладила лоб и щеки лейтенанта. Тот спал.

– Странная ты, Веретеницына.

– Чем же я странная? – И она напряглась, выпрямив спину.

– Да я и сам не знаю. В тыл тебе надо. – И вдруг осмелел и в упор посмотрел ей в глаза. – Да замуж. Да детей рожать.

Она улыбнулась так, будто давно ждала этих слов от него. И сказала тихо, чтобы услышал только он:

– Надо.

И заныло сердце Воронцова. Посмотрел он в густеющие сумерки оврага, а там, в темных ольхах, среди сиреневых разводов снега, стоит Зинаида. Он закрыл глаза, вновь открыл – там уже никого не было. Он посмотрел на часы:

– Все, Веретеницына, мы уходим. Если все пройдет хорошо, вернемся сюда. А если что не так, вас поведет Радченко. Никого из раненых не бросать.