Евгений Погребов - Штрафной батальон

Так говорил секретарь партбюро их стрелкового полка старший политрук Метелин. Говорил тогда, в горьком и тягостном июле 41 — го, когда коммунисты роты, в которой командовал взводом лейтенант Колычев, собрались на свое первое с начала войны фронтовое партийное собрание. Собрались на полянке, под кронами вековых карельских елей, неподалеку от насыпи недостроенной железной дороги на Алакурти. Роте предстояло прикрыть собой отход на Кандалакшу тылов и дивизионного медсанбата.

Тогда, в 41-м, Павел был равным среди товарищей по партии, мог честно смотреть им в глаза и рядом с ними клялся не щадить своей жизни для разгрома ненавистного врага.

Рота приказ выполнила, и первым верность партийной клятве проявил сам старший политрук Метелин, заменивший погибшего командира роты. Потом Павел выводил глухими чащобами остатки почти целиком перебитой роты, и бойцы несли на плащ-палатке тяжелораненого, умирающего комиссара.

Метелин лежал молча, расслабленно, с застывшим выражением отстраненности на быстро высветлявшемся и заострявшемся лице. Навсегда отложились в памяти его последние, с трудом произнесенные слова:

— Сумку, полевую, передай в политотдел. Там все записано, кого к награждению представить…

Среди представленных к награждению был и Павел. Ему не в чем упрекнуть себя, тогда он сделал все возможное, что требовалось от него как от коммуниста и командира. А сейчас?

И раньше нелегко было, но, пожалуй, только в эти минуты, когда он скрывался, жалкий и противный себе, за фургоном автобуса и уворовывал право быть в одном ряду с коммунистами, — только теперь с такой острой, щемящей болью прочувствовал он, что значит быть исключенным из партии.

Не к нему обращается через старшего батальонного комиссара в трудную минуту партия, не с ним советуется.

Отверженный! И никогда не изжить, не вытравить из себя этой непроходящей боли.

Горько и обидно до спазм в горле. И снова оживает в памяти старший политрук Метелин, звучит его голос и видится поляна, затерявшаяся в глуши могучих карельских лесов, суровые лица товарищей-коммунистов, напряженно слушающих своего комиссара. И еще.

Почему-то навязчиво всплывает перед глазами черное трясинное зеркало с застоявшейся вонючей водой на краю полянки. Тогда, в 41-м, он приметил его лишь вскользь. Но сейчас оно вдруг вырисовалось в памяти четко, зримо, до мельчайших черточек и оттенков. И Павел понял почему.

От болотца тянуло тяжелым зловонным духом. Вернее, тогда, два года назад, на поляне Павел его не чувствовал. Зато явственно ощутил сейчас…

— Немцы!

— Танки! — стеганули по нервам заполошные крики наблюдателей, раздавшиеся одновременно по всей линии обороны.

И в следующее мгновение с истошным криком «Фашисты!» в блиндаж по входным ступенькам скатился ногами вперед взъерошенный, перепуганный Ефим Садчиков. Глаза круглые, белые, и крик в горле застревает.

— Чего орешь?! Не глухие! — осадил его Кусков и, ловко подхватив брезентовую сумку с противотанковыми гранатами, полез наверх, в ход сообщения.

— По местам! — скомандовал Павел и, придержав взглядом Баева и Махтурова, напомнил, косясь на троицу Фиксатого: — Берете на себя! Только осторожней…

Сам побежал к ячейке наблюдателя. Давно ее для себя облюбовал. И обзор по фронту из нее хороший, и оба фланга просматриваются, и команды по цепи в оба конца легко отдавать. Про себя отметил, что собранно, без суеты штрафники по местам разбегаются. По порядку, без лишней торопливости разбирают патроны и гранаты, растекаются по траншее. Даже привычной матерщины не слыхать. Не прошли даром учения.

Когда заскочил в ячейку и приподнялся над бровкой, увидел: впереди, примерно в километре, двигались на них рассыпанным строем немецкие танки. По контурам определил — в основном обыкновенные «Т-4». Лишь два — приземистые, с длинноствольными пушками — были незнакомы. Вероятно, те самые «Тигры», о которых столько уже велось разговоров.

Танки шли на большой скорости, быстро увеличиваясь в размерах. Минных ловушек не опасались. Они перестали существовать под ударами фашистской авиации, пробомбившей за полчаса перед тем широкую полосу перед позициями штрафников. Пехоты за танками не было. «Значит, работенка в основном для артиллеристов и бронебойщиков, — удовлетворенно определил Павел, — легче бить будет гадов».

Стоя у бруствера, он неотрывно следил за накатывающейся на траншею танковой лавиной, стараясь предугадать развитие событий и раскладку сил. Острие бронированного удара фашистов направлялось против позиций пятой роты, но несколько левофланговых машин, вздымая шлейфы серой пыли, мчались прямо на окопы, занятые штрафниками второго и четвертого взводов второй роты. По танкам вели непрерывную стрельбу наши противотанковые орудия, но пока безуспешно.

Заполняя округу грозным ревом моторов и лязгом гусениц, железная громада неудержимо стремилась вперед. Танкисты с ходу обстреливали окопы штрафников, и над ними поднималась, клубясь и перекатываясь, серая пыль.

Определив для себя рисунок боя в случае прорыва вражеских танков, Павел огляделся по сторонам и похолодел. Пустыми показались окопы, нет солдат. Но оторопь длилась недолго, стоило лишь присмотреться внимательней. Затаились, сровнялись с землей штрафники, во все глаза наблюдая за мчавшейся на них рокочущей, извергающей огонь и гром стальной лавиной, и, вероятно, робели, впадая в растерянность от ее кажущейся неодолимости и неуязвимости, цепенели каждой клеточкой тела, предчувствуя приближение решающей минуты, когда придется сойтись с бронированными чудищами один на один.

Танков было много. Грозный гул и железный лязг устрашающе надвигались. Павел вновь кинул взгляд по сторонам. Ничего удивительного, если у кого-то из необстрелянных сдадут нервы. В такой обстановке и бывалому солдату не по себе в окопе делается. Нет, пока, кажется, все в порядке.

Между тем артиллеристы пристреливались. К общему ликованию штрафников, четыре крестастых машины в центре строя, оборвав свой бег, выкинули пламя и копотно задымили. Но остальные упрямо выдерживали взятый курс.

Открыли огонь выдвинутые вперед бронебойщики. Один из расчетов занял позицию в бомбовой воронке немного левее ячейки наблюдателя, в которой обосновался Павел. Первый номер — черный угрюмый штрафник азиатского происхождения — неторопливо приладил ружье и, отправив на дно напарника, чтобы не зацепило случайным осколком, сосредоточенно припал к прицелу, ловя головной танк Поймав, долго вел его, подпуская на ближнюю дистанцию.

Сбоку Павлу видно было, как натянулась у него на скуле коричневая кожа и сошелся в щелочку раскосый глаз. Хладнокровный. Первый выстрел сделал, когда до танка меньше сотни метров оставалось. Но промахнулся — качнуло того на выбоине. Второй снаряд чиркнул вскользь по броне, вспыхнув яркой короткой искрой. Но зато третий угодил в самое сердце. Дернувшись, машина по инерции прокатилась еще несколько метров и встала, испустив легкое облачко из-под моторного люка, вслед за которым прорвался язык ослепительно белого пламени.

В откинувшемся люке башни показалась черная фигура танкиста, но тотчас сникла, изрешеченная гроздью пуль, густо сыпанувших по броне. Десятки бойцов, с жадной мстительностью подстерегавшие этот момент, разом нажали на спусковые крючки. Но торжество было недолгим.

Вывернувшись из крутых волн дыма, распускаемых подбитой машиной, второй танк, очевидно засекший воронку с бронебойщиками, с ходу выстрелил по ней из пушки, одновременно хлеща из пулемета по окопам штрафников. Тяжелая трасса с воем пронеслась над головой, заставив Павла присесть и прижаться к стенке окопа. Следом позади ячейки треснул перелетный орудийный снаряд. За ним с коротким промежутком — другой, но гораздо ближе, почти сразу за кромкой траншеи. С визгом взмыли вверх осколки, принудив Павла пригнуться ниже. Потом столб разрыва взметнулся над самым бруствером, накрыв его весомым пластом обвалившейся стены.

Когда Павел, переждав осколочный град, вновь приподнялся над бровкой окопа, головной танк, перебирая змеившимися гусеницами, уже нависал над воронкой бронебойщиков. То ли патрон заело, то ли капсюль не сработал, но выстрелить еще раз наводчик не успел. Бросил ружье, нырнул в последний момент на дно. Но слишком мелкой была воронка, чтобы можно было спастись…

Под танк полетели гранаты, и он, теряя гусеницу, тяжело осел назад, в воронку, задрав кверху еще не остывший ствол орудия. По нему без промедления со всех сторон хлестнули пулеметные очереди, зацокали бронебойные пули.

Ближняя «четверка» попыталась было приблизиться к подбитой машине, чтобы взять ее на буксир, но около ее носа вздыбилось несколько гранатных разрывов, и она вынуждена была попятиться, оставив надежду оказать помощь гибнущему экипажу.