Лилия Дерябина - Белая лилия, или История маленькой девочки, побывавшей в немецком плену

Поезд, набирая скорость, мчался на запад. Постепенно в вагоне наступила тишина, все заснули, уснули и мы с мамой. Утром мы проснулись от лязга открываемой двери. Все замерли в испуге. В проёме показались два немецких солдата, они закинули в вагон два ящика и, сказав: «Кушать! Кушать!», задвинули засов двери. Было полутемно, свет в вагон попадал через маленькое решётчатое окно. Люди сидели неподвижно и смотрели на ящики. Только после того, как снова двинулся поезд, пожилая женщина подошла к ящикам, осторожно открыла один из них, и, заглянув, сказала: «Хлеб». Она открыла второй ящик и опять сказала: «Хлеб». Люди зашевелились и двинулись к ящикам: все были очень голодны. Женщина властным жестом руки остановила их: «Делить будем поровну, поэтому необходимо всех пересчитать. Встаньте десятками, детей тоже считайте. В каждой десятке выберите старшего». Люди послушались и вскоре около ящиков собрались девять человек. Во втором ящике тоже был хлеб, вернее куски хлеба — остатки от солдатского обеда. Весь хлеб быстро поделили на девять кучек, и старшие поделили их в своих десятках. Каждому досталось по несколько кусочков. Никто не знал, когда ещё их покормят, поэтому положив в рот по кусочку, остатки спрятали в карманы одежды. Некоторые всё-таки не выдержали, особенно дети постарше, и съели всё сразу.

Люди снова улеглись и попытались уснуть, чтобы заглушить голод и сохранить силы. Но уснуть не удавалось, они ворочались, вздыхали, некоторые тихо плакали. Постепенно люди стали друг с другом знакомиться, расспрашивать, кто откуда, обсуждать, что ждёт их впереди. Пожилая женщина, которая вчера дала нам кусочек хлеба и две морковки, а сегодня распределяла принесённый немцами хлеб, подошла со своим узелком и устроилась рядом с нами. «Меня зовут Мария. Можно я буду вам помогать?». Она повернулась к маме: «Тебе трудно одной справляться с детьми. Как тебя зовут?». Мама ответила. Мы тогда не знали, что эта женщина, крупного телосложения, с натруженными руками, надолго станет нашим другом, нашим ангелом-хранителем.

У нас ничего не было, так как мама, спасая меня с братом, всё из мешка и чемодана выкинула. Брат лежал на чемодане, а я с мамой сидела на мешке. Мария развернула свой мешок, достала шерстяное одеяло. Отодвинув нас вместе с чемоданом, она расстелила одеяло, сняла с головы тёплый платок, сложила вчетверо и уложила на него моего брата. Засунув руку в карман своего просторного пальто, Мария достала кусочек хлеба и две морковки и протянула их моей маме, которая распределила их так же, как и накануне. Мы все трое устроились на одеяле и попытались заснуть. Мой братик усиленно чмокал губами, пытаясь хоть что-то выжать из жёваного хлеба.

Стуча колёсами, поезд продолжал двигаться на запад. Что нас там ждёт, мы даже представить не могли. Поздно вечером поезд остановился, дверь открылась, и в вагон поставили большой бидон с водой и одну кружку. В ящик, оставшийся в вагоне, солдаты высыпали из мешка куски хлеба. Люди почти сутки ничего не пили, поэтому все двинулись к бидону. У кого была какая-либо посуда, черпали воду из бидона, а у кого не было, пили из общей кружки. Наша пожилая соседка вновь поделила хлеб между всеми.

Так продолжалось до прибытия нашего поезда в город Трир. Здесь нас впервые накормили горячим обедом: выдали в алюминиевых мисках суп из брюквы и гнилой картошки и по куску чёрствого хлеба.

После обеда всех построили. Приехали прилично одетые мужчины и, проходя вдоль рядов, осматривали стоявших людей. Тот, в кого тыкали пальцем, отводили в сторону. Как оказалось, богатые господа отбирали себе рабов для подневольного труда.

Вскоре на привокзальной площади осталось несколько десятков человек. В основном, это были женщины с детьми, которых они, как моя мама, смогли спрятать. Кроме того, остались дети 10–12 лет, пожилые женщины и мужчины.

Ночь мы провели в каком-то сарае, утром нас куда-то повезли.

Детская память избирательна, видимо, было очень плохо, потому что я совершенно не помню, сколько мы находились в Трире и что там делали. И моя мама тоже никогда не вспоминала этот период. Только однажды она сказала: «Никому не нужны были рабочие руки, обременённые маленькими детьми». А вот нашу жизнь в городе Гёттингене моя память зафиксировала детально и крепко.

Лагерь (немцы называли его трудовой лагерь), куда нас привезли, предназначался для военнопленных, а также взятых в заложники членов партизанских семей из Советского Союза, которые должны были работать на паровозоремонтном заводе. Поэтому в лагере находились пленные красноармейцы, женщины, дети разных возрастов, и даже старики.

Лагерь специально расположили рядом с крупным железнодорожным узлом, чтобы западные союзники нашего государства его не бомбили, так как бомбы могли упасть на лагерь. Вся территория, огороженная колючей проволокой, через которую пропускался электрический ток, охранялась вооружёнными немецкими солдатами. Пленные жили в бараках на 300 человек, спали на двухъярусных нарах, на которых лежали жёсткие матрасы и тонкие заношенные одеяла.

Для пленных был установлен строгий порядок. Подъём в 5 часов утра. Все шли в столовую, где получали полный котелок баланды из брюквы. Порция выдавалась на целый день: хочешь, съедай всё сразу или оставь до вечера. Оставлять было опасно: голодный сосед по нарам мог съесть. Некоторые брали котелки с собой на завод, чтобы доесть во время короткого перерыва.

На работу водили строем в сопровождении вооружённые солдаты с овчарками. Если кто-нибудь из пленных делал шаг в сторону, солдаты спускали собак. Однажды стоявшая на обочине дороги, по которой двигались пленные, пожилая немка протянула кусок хлеба. Какой-то ребёнок выскочил из строя и схватил хлеб. Он только успел затолкать его в рот, как спущенные собаки кинулись к нему и растерзали у всех на глазах. Колонна пленных в ужасе закричала, а немка закрыла лицо руками и села на землю. Раздались выстрелы вверх, собаки злобно оскалились. И в наступившей тишине послышалась команда: «Бегом марш! Быстро!» Такая же участь постигла и выпавшего из строя старика, у которого не было сил идти дальше.

Работали по 12–14 часов в день с двумя перерывами по 30 минут. Первое время один раз в день работающим пленным выдавали 100 грамм хлеба, испечённого непонятно из чего. Те же, кто оставался в лагере, хлеб не получали. Поэтому многие женщины, у которых оставались в лагере дети, тайком от мастера прятали хлеб в одежду, чтобы их подкормить. Но уже с лета 1944 года они лишились и этого куска.

На территории лагеря были расположены: здание администрации — у самых ворот, поодаль — казарма для солдат-охранников, рядом — столовая для немцев. В глубине виднелось одноэтажное каменное здание, где находилась баня для пленных. На заводе работали не только пленные, но и немцы: инженеры, мастера и другие специалисты. Администрация завода, так же как и администрация лагеря, очень боялись подхватить какую-нибудь заразу от «русской свиньи», поэтому всех пленных, и детей, и взрослых заставляли каждый день умываться и мыть ноги, а раз в неделю мыться в бане. При этом во время мытья немцы в помещение бани впускали какой-то газ, который должен был убивать вредных микробов и насекомых. Но многим от этого газа становилось плохо, а некоторые даже умирали. Особенно тяжело переносили газ дети. Но немцев это не волновало, новые партии пленных поступали постоянно.

Нас поселили в бараке, который находился напротив здания администрации лагеря. Я спала на втором ярусе нар, мама с сыном — на нижнем. В лагере было много военнопленных, женщин с детьми и детей 13–17 лет без родителей, а также и молодых женщин без детей. Все пленные, в том числе и дети, работали на заводе. В лагере оставались только дети младше восьми лет. Оставались одни, без присмотра взрослых, поэтому те, кто постарше, присматривали за младшими. Правда, в штате администрации лагеря числилась надзирательница, которая должна была воспитывать детей и учить их немецкому языку и немецкому порядку.

Звали её фрау Марта. Это была импозантная дама: высокая, очень полная, вся затянутая в кожаную одежду, которая скрипела при каждом движении. Она всегда ходила с длинной тростью. Фрау Марта знала русский язык, но плохо. Она заставляла нас говорить на немецком и, если кто-то неправильно произносил слова, очень больно била этой тростью. И ещё у неё была одна изуверская привычка: увидев мальчика без штанишек, сажала его к себе на колени и начинала крутить ему писульку, а если мальчик начинал плакать от боли, фрау Марта хлёстко била по голове. Девочек она тыкала хлыстом в живот или пинала ногами.

Дети боялись её как огня и, завидев в воротах лагеря монументальную фигуру фрау Марты, прятались кто куда. Особенно ей понравился мой брат Эдик. Ему тогда было два года, голубоглазый и белоголовый. Увидев его впервые, фрау Марта воскликнула: «О! Этот мальчик похож на арийца!». Она ущипнула Эдика за щёчку, но так больно, что он заплакал и бросился к матери на руки. Фрау Марта спросила у моей мамы: «Ты спала с немцем? Ребёнок от немца?» Мама возмущённо замахала руками: «Нет, нет! Мой муж русский и сын русский!» Фрау Марта злобно хлестнула её по лицу тростью. Мама вскрикнула и приложила руку к щеке, сквозь пальцы выступила кровь. Фрау Марта круто развернулась на каблуках своих до блеска начищенных русским пленным сапог и двинулась к зданию комендатуры.