Борис Лавренев - Разведчик Вихров

— А   теперь,    товарищ    Вихров,    в   порядке дисциплины — спать!

Мальчик не противился. Сытная еда, тепло и только что законченная работа клонили его ко сну. Ресницы его слипались. Он сладко зевнул. Капитан уложил его на койку и накрыл полушубком. Мальчик мгновенно заснул. Капитан постоял   над   ним   в   раздумье,   вспоминая   сына и жену, вернулся к столу и сел за составление исходных расчётов для огня. Он увлёкся и не замечал времени. Тихий оклик заставил его оглянуться. Мальчик сидел на койке. Лицо у него было тревожное.

— Товарищ капитан, который час?

— Спи! Плюнь на время. Начнётся тарарам — разбудим.

Но мальчик не успокоился. Его лицо потемнело. Он заговорил настойчиво и торопясь:

— Нет,   нет!   Мне   же   назад   надо!   Я   маме обещал. Она будет думать, что меня убили. Как стемнеет, я пойду.

Капитан изумился. Он не допускал и мысли, что мальчик собирается снова проделать страшный путь по ночной степи, который случайно удался ему однажды. Капитану показалось, что его гость ещё не совсем проснулся и говорит спросонок.

— Чепуха! — сказал   он. — Кто   это   тебя   пустит? Если даже не попадёшься немцам, то можешь случайно угодить в совхозе под наши снаряды. Только   об  этом   я  мечтал,   чтоб  тебя  ухлопать в благодарность. Не дури! Спи!

Мальчик насупился и покраснел.

— Я немцам не попадусь.  Они по ночам не ходят. Мороза боятся, дрыхнут. А я каждую тропочку наизусть... Пожалуйста, пустите!

Он просил упрямо и неотступно, почти испуганно, и капитану на мгновение пришла мысль: «А что, если вся эта история с появлением мальчугана и его рассказ — обдуманная комедия и обман?» Но, взглянув в ясные, печальные глаза, он устыдился своего подозрения.

— Вы   же   знаете,   товарищ  капитан,   немцы никому не позволяют уходить из совхоза. Нагрянут  случайно  для проверки — меня  нет,  они на маме выместят.

В его голосе слышалась недетская тоска. Он явно волновался за судьбу матери.

— Не  нервничай!   Всё  понял, — сказал  капитан, вынимая часы. — То, что думаешь о маме, — это очень хорошо... Сейчас шестнадцать тридцать. Мы пройдёмся с тобой на наблюдательный пункт и ещё раз сверим всё. А когда стемнеет, я обещаю, что ребята тебя проводят как можно дальше. Ясно?

На наблюдательном пункте, вынесенном к пехотным позициям, капитан сел к дальномеру. Он увидел холмистую крымскую степь, покрытую серо-жёлтыми полосами снега, нанесённого ветрами в балочки. Рябиновый свет заката умирал над степью. На горизонте темнели узкой полоской сады далёкого совхоза. Капитан долго разглядывал массивы этих садов и белые крапинки зданий между ними. Потом подозвал мальчика:

— А ну-ка, взгляни!  Может, маму увидишь.

Улыбнувшись шутке, мальчик нагнулся к окулярам. Капитан медленно ворочал штурвальчик горизонтальной наводки, показывая гостю панораму родных мест. Внезапно мальчик, ахнув, отшатнулся от окуляра и затеребил рукав капитана.

— Скворечня! Моя скворечня, товарищ капитан. Честное пионерское!

Удивлённый капитан заглянул в окуляр. Над сеткой оголённых тополевых верхушек, над зелёной крышей в пятнах ржавчины темнел крошечный квадратик на высоком шесте. Капитан видел его очень отчётливо на тёмно-серой ткани туч. Он поднял голову и несколько минут просидел, сдвинув брови. Неясная мысль, возникшая в его мозгу при виде скворечни, становилась всё устойчивее. Он взял мальчика под руку, отвёл его в сторону и тихо заговорил с ним.

— Понял? — спросил   он,   окончив   разговор, и мальчик, весь просияв, кивнул головой.

Небо потемнело. С моря потянуло колючим холодком зимнего ветра. Капитан повёл мальчика по ходу сообщений на передний край. Там он рассказал вкратце всё дело командиру роты и просил скрытно вывести мальчика на подходы к совхозу. Два краснофлотца канули с мальчиком в темноту, и капитан смотрел вслед, пока не перестали белеть новые валенки, принесённые из баталёрки по приказанию капитана. Было тихо, но капитан тревожно вслушивался — не загремят ли нежданные выстрелы. Выждав с полчаса, он ушёл к себе на батарею.

Ночью ему не спалось. Он пил много чаю и читал. Перед рассветом пошёл на наблюдательный пункт. И как только в серой дымке наступающего дня различил тёмный квадратик на шесте, к нему пришло хорошее боевое спокойствие. Он подал команду. Ахнув над степью грузным ударом, прокатился пристрелочный залп башни. Его гром долго висел над пустой степью. Капитан, не отрываясь, смотрел в окуляры и увидел ясно, как качнулся на шесте тёмный квадратик.   Дважды...   и  после  паузы  в  третий  раз.

— Перелёт... вправо, — перевёл капитан и скомандовал поправку.

На этот раз скворечня осталась неподвижной, и капитан перешёл на поражение обеими башнями. С привычной зоркостью артиллериста он видел, как в туче разрывов полетели кверху глыбы бетона и брёвна. Он усмехнулся и после трёх залпов перенёс огонь на следующую цель. И снова скворечня вела с ним дружеский разговор на понятном только ему языке. В третью очередь огонь обрушился туда, где красный крестик на карте отметил склад горючего и боезапасов.   На   этот   раз   капитан   накрыл   цель с первого залпа. Над горизонтом пронеслась широкая полоса бледного пламени. Могучей, курчавящейся шапкой встал дым, пепельный, коричневый, озарённый снизу молниями. В нём исчезло всё: деревья, крыши, шест с тёмным квадратиком. Взрыв тряхнул почву, как землетрясение, и капитан с тревогой подумал о том, что он натворил в совхозе.

Запищал зуммер. С рубежа просили прекратить огонь. Моряки вышли в атаку и уже рвались в немецкие окопы. Тогда капитан передал команду Козубу, вскочил в приготовленный мотоцикл и в открытую помчался по полю. Его гнало нетерпение. От совхоза доносились пулемётный треск и щелчки гранат. Немцы, ошеломлённые мощью и меткостью огневого удара батареи, потеряв опорные точки, сопротивлялись слабо и отходили. Бросив мотоцикл, капитан открыто побежал полем к околице по тому месту, где накануне появление человека вызывало шквал свинца. С околицы уже мигали весёлые красные огоньки семафорных флажков, докладывая об отходе противника. Над садами плыл серебристый дым горящего бензина, и в нём глухо рычали рвущиеся боезапасы. Капитан торопился к зелёной крыше, среди надломленных тополей. Ещё издали он увидел у калитки вышедшую женщину, закутанную в платок. За её руку дер¬жался мальчик. Увидев бегущего капитана, он рванулся ему навстречу. Капитан с ходу подхватил его, вскинул в воздух и стал целовать в щёки, в губы, в глаза. Но мальчику, видимо, не хотелось в эту минуту быть маленьким. Он изо всех сил упирался руками в грудь капитана и рвался из его объятий. Капитан выпустил его.

Коля отступил и с нескрываемой гордостью, приложив руку к шапке, доложил:

— Товарищ  капитан, разведчик батареи Николай Вихров боевое задание выполнил.

— Молодец, Николай Вихров, — сказал капитан, — благодарю за службу!

Подошедшая женщина с потухшими глазами и усталой улыбкой застенчиво протянула руку капитану.

— Здравствуйте! Он так вас ждал! Так ждал... Мы все ждали. Спасибо вам, родные!

Она поклонилась капитану глубоким русским поклоном. Коля переводил взгляд с матери на капитана и улыбался.

— Отлично   справился!..   А   небось   страшновато   было   на   чердаке,   когда   снаряды   посыпались? — спросил  капитан,  привлекая его  к себе.

— Ой! Как ещё страшно, товарищ капитан, — ответил     мальчик     чистосердечно-наивно, — как первые снаряды  ударили — всё зашаталось,  вот-вот   провалится.   Я   чуть   с   чердака   не   махнул. Только  стыдно  стало.   Дрожу,   а  сам  себе  говорю:   «Сиди! Сиди! Не имеешь права!»  Так и досидел,    пока    боезапас   рванул.,.    Тогда   сам   не помню, как вниз скатился!

Он захлебнулся от наплыва ощущений, сконфузился и уткнулся лицом в полушубок капитана, маленький русский человек, тринадцатилетний герой с большим сердцем, сердцем своего народа. 

Сержант Горюнов лежал на прибрежном песке лицом вниз, половиной тела на суше, ногами в воде. Одна рука его была вытянута вперёд, другая — подмята под туловище, и на светло-золотой поверхности песка запеклось ржавое пятно. Глаза Горюнова были закрыты, и во всей позе была такая мёртвая неподвижность, что серенькая птичка, которая вприпрыжку бегала по песку в поисках пищи, нахально остановилась у самой его головы, скосила чёрную бисеринку глаза и сказала скороговоркой;

— Утоп-топ-топ...

Тогда Горюнов внезапно поднял голову, сердито взглянул вслед испуганно вспорхнувшей птахе и, скривив запёкшиеся губы, буркнул:

— Врёшь, капля! Ничего не утоп... Ещё поживём!

Он повернулся и сел, придерживая здоровой — правой — рукой гудящую и упрямо падающую на грудь голову. И, как сквозь туман, вспомнил всё.