Евгений Погребов - Штрафной батальон

Сначала в яростный захлебывающийся треск пулеметов и автоматов ворвались беспорядочные частые всплески гранат, а затем стрельба, опав, покатилась в тыл. Пятая рота отходила. Это было совершенно очевидно. «Шмайсеры» заливались почти за спиной. В довершение ко всему, конечно, поднялись в атаку и фашисты, скрывавшиеся в развалинах перед обороной второго взвода.

Мысль Павла тревожно заметалась. Ожидая естественного приказа на отход — иначе западня! — на него вопросительно оглядывались Махтуров и Шведов. Но Павел медлил. И в этот момент наконец появился Туманов.

— К церкви! К церкви! Лейтенант Ульянцев приказал отходить! Три танка и автоматчики в тыл просочились!..

Следом Богаевский прибежал, тоже торопит:

— Отходи быстрей! Мне вас прикрывать приказано! Мои из последних сил уж держатся!..

У церкви, организуя круговую оборону из остатков разбитых подразделений, с пистолетом в руке метался командир первого взвода Таранцев. Встречая стекавшихся под стены божьего храма потерявших управление штрафников, немедленно поворачивал их против врага, направляя одних в старые окопы на подступах, других в глубокие воронки по всему церковному двору. Павла как обухом по голове оглоушил.

— Лейтенант Ульянцев в голову ранен! Командование ротой приказал принять тебе!.. Да какая тут, к черту, рота?! Ты вот что, Колычев, занимай со своими церковь и прикрывай огоньком сверху, а мы здесь с Богаевским обоснуемся. Здесь все и ляжем, если что…

Командира первого взвода Таранцева Павел недолюбливал. Чересчур самолюбив и заносчив был разжалованный младший лейтенант. При случае всегда норовил поставить себя выше других. Вращаясь среди равных, имел неприятную привычку поучать всех, как несмышленышей. Вот и сейчас получалось так, что, передав Павлу приказ Ульянцева, он командовал и отдавал распоряжения сам, хотя, наоборот, должен бы был их выслушивать.

Но пререкаться Павел не стал. Не до щепетильности и гонора сейчас. Бросив Таранцеву сквозь зубы согласие «Действуй!», побежал к церковному крыльцу, увлекая за собой солдат своего взвода. Внутрь заскочили уже под ударившими очередями немецких «шмайсеров».

Последними юркнули в дверь еще семь-восемь незнакомых штрафников.

Ясный, солнечный день на улице, а под сводами мрачной, как средневековый замок, церкви стоит пыльный застойный полумрак. В ноздри сразу ударяет едкий сильный запах конского пота и навоза. Свыкшись с темнотой, Павел бегло осмотрел помещение. Кругом ветхость и запустение. Пол завален кучами мусора, битым щебнем и кусками кровельного железа с рухнувшей вниз колокольни.

Фашисты приспособили церковь под конюшню.

Вдоль стен были сделаны кормушки, вбиты крючья под сбрую и прочую конскую утварь. Сторонкой лежали бочки из-под воды, горка фуража и копешка сена.

Подумав, что бочки, деревянные колоды и обломки кровли могут понадобиться, если вдруг придется баррикадировать вход, Павел приказал наугад нескольким солдатам подтаскивать все это хозяйство к двери, а остальным — занимать круговую оборону по окнам.

Еще раньше его приказа Шведов, подхватив одну из колод, приставил ее к забранному кованой решеткой окну и, припав к ней, открыл огонь по перебегавшим в поле зрения фашистам. У следующей бойницы пристраивался с раздобытым где-то ручным пулеметом Кусков. Слышно было, как его въедливый, сварливый голос поносил всех святых угодников и их приспешников: неловко ему, высоковато, да и сектор обстрела ограниченный — кладка толстая, а оконце узенькое.

В последний момент прибыли двое посыльных от Таранцева, притащили цинки с патронами. После Павел не раз помянул добрым словом предусмотрительную распорядительность не почитаемого им командира первого взвода.

Приняв патроны, огляделся, пересчитывая глазами солдат. Халявин, забравшись по лестнице на хоры, пристроился у верхнего круглого окошка и, обложившись гранатами, призывно помахал Павлу рукой:

— Давай, взводный, ко мне, с верхотуры их бить сподручнее и командовать тебе удобней!..

Павел не отозвался. Еще раз внимательней обежал взглядом людей — ни Фиксатого, ни Химика. А ведь были. Своими глазами видел, как вместе со всеми заскочили внутрь помещения, а наружу никто не выскакивал. Куда делись?

Заглянул в алтарь, прошелся по темным углам и закоулкам — бесполезно. Решил, что успели все-таки наружу незаметно выскочить, трусы паршивые. Обратил внимание на два больших окна. Фашисты их, конечно, возьмут под прицел.

Вернувшись, расставил солдат по местам: пятерых к входной двери, одного наверх — наблюдателем, остальных по окнам. В алтарь отправил самых надежных — Махтурова, Туманова, Жукова и Гайко с пулеметом. Сам забрался наверх, на хоры.

Внизу под стенами разгоралась яростная схватка.

Особенно трудно приходилось на участке, где закрепились остатки взвода Богаевского. Здесь дело доходило до рукопашной, и Павел приказал Кускову и Фокину переместиться с пулеметами и поддержать изнемогающих от напряжения солдат третьего взвода.

Пулеметы поубавили пыл фашистов, заставив их откатиться и залечь. Но положение штрафников, оборонявшихся вокруг церкви, оставалось сложным. Бой шел по всему поселку, постепенно смещаясь к противоположной окраине, и они, по существу, находились в тылу у гитлеровцев, теснивших подразделения штрафного батальона. Надеяться можно только на свои силы.

А силы таяли. И наконец перед вечером, впустив последних уцелевших под стенами солдат, Павел приказал забаррикадировать входную дверь. Горстка штрафников, укрывшихся в церкви, оказалась полностью блокированной.

Окружив церковь, гитлеровцы не пытались, как предполагали осажденные, взять ее штурмом, а довольствовались малым: захлопнув мышеловку, сторожили жертву, ведя прицельный огонь по окнам. Вреда штрафникам он не причинял, и Павел, помня об экономии патронов, запретил солдатам ввязываться в перестрелку, разрешив отвечать одиночными выстрелами и то лишь наверняка.

Бой, гремевший до глубокой ночи, так и не выплеснулся за пределы села. Отсюда Павел заключил, что обе стороны дерутся на пределе сил и что гитлеровцам пока не до горстки чужих солдат, оставшихся у них в тылу. Они оставляли их на потом. Правда, в сумерках фашисты подтащили совсем близко противотанковое орудие и сделали по церкви несколько пробных выстрелов. Но ожидаемого результата не достигли. Снаряды не пробивали кирпичную толщу стен, и от дальнейшего обстрела они отказались.

Благо, что не поняли другого. Каждый снаряд выбивал с внутренней стороны массу брызжущих кирпичных осколков. Почти шрапнелью были они для штрафников. Ромашова так увесистым куском по голове навернуло, что свалился наземь без памяти. Ну а кто синяками и шишками отделался, тот вовсе не в счет.

Пользуясь передышкой, Павел провел учет боезапасов и продовольствия. Результат получился малоутешительный. Патроны и гранаты еще имелись, а вот воды не оставалось совсем. После долгого взвешивания «за» и «против» решили под прикрытием темноты попытаться выбраться наружу и собрать все, что попадется под руку, с убитых в пределах церковного двора.

За полночь, когда тьма загустела, в перерывах между редкими всполохами осветительных ракет двое добровольцев — Кусков и Шведов — выбрались ползком на паперть и, скользнув по ней ящерицей, бесшумно растворились внизу.

Переживая за друзей, Павел с сохнущей от волнения гортанью ждал и готовил себя больше к тому, что вот-вот тишина вздернется, вспоротая раскатистой, захлебывающейся автоматной очередью, и пойдет вокруг греметь и сверкать. Но было до жути тихо.

Минут через сорок, показавшихся штрафникам бесконечно долгими, благополучно приполз назад Кусков, притащив две наполовину опорожненные солдатские фляжки с водой, пяток гранат и несколько горстей патронов. А Шведова не было. Минуты текли за минутами, а он все не возвращался. И было по-прежнему на удивление тихо.

Наконец, когда ожидание стало совсем нестерпимым, возле паперти возникло какое-то неловкое тяжелое движение.

— Принимай, братва! — позвал голос Шведова, и в следующий момент он сам, сгорбясь под тяжестью чьего-то безвольно обвисшего тела, рванулся вверх по ступенькам и распластался под дверью. Тотчас взвилась осветительная ракета, полоснула запоздалая очередь. Но поздно. Десяток рук уже втянули вовнутрь и Шведова, и его бездыханную ношу.

— Кто? — спросил Павел, наклонясь к лицу опустившегося в изнеможении на корточки товарища.

— Малинина, — хрипло, сквозь затрудненное, сдавленное дыхание отозвался тот.

— Где ж ты ее нашел?

— Здесь, неподалеку, в воронке присыпанная лежала. Возьми, там у нее сумка, я туда все сложил…

Потянувшись за санитарной сумкой, Павел ощутил неживой холод руки Малининой.