Юрий Белостоцкий - Прямое попадание

Башенин тоже невольно перекочевал взглядом на эту ее ногу и какое-то время стоял посреди землянки молча и чуточку остолбенело, не зная, как истолковать все это, и одновременно чувствуя, что ничего постыдного она не делает и что смотреть ему на нее приятно, что он с превеликим удовольствием помог бы ей в этом ее бесхитростном занятии, да не с руки.

А девушка, не замечая этой его неловкости, проговорила затем в раздумье и как бы делясь с ним своим опасением:

— Боюсь, не пришлось бы идти в санчасть, к врачу. Что-то уж шибко распухла и посинела.

Башенин, по-прежнему не сводя с нее глаз, вдруг улыбнулся во все лицо и протянул вместо сочувствия:

— Эх, жалко, я не врач. — Потом, посчитав, что этого мало, добавил: — Завидую тому врачу, который будет лечить такую восхитительную девушку. Сто раз бы на задание сходил, чтобы оказаться на его месте.

Девушка, словно получила пощечину, мгновенно вспыхнула, поспешила сунуть ногу обратно под стол и какое-то время сидела молча и неподвижно. Затем, намеренно избегая встретиться с ним взглядом, глядя куда-то в угол, встала, с гримасой опершись руками о стол, и проговорила уже совершенно другим тоном, словно перед нею был совсем другой человек:

— Вы, кажется, интересовались погодой, товарищ лейтенант? Так вот, судя по последним данным, — и она пошуршала бумагами, разложенными на столе, — задержка вам здесь не грозит, можете лететь спокойно. По маршруту и в районе вашего аэродрома все пока в пределах нормы, хотя облачность почти повсюду десять баллов и ветер сильный. Но лететь, повторяю, можно, ничего опасного нет. Так что ни пуха ни пера, товарищ лейтенант, — и, подняв наконец на него мучительно-стыдливый взгляд, замерла в почтительной позе.

Башенин понял, что визит его на метеостанцию кончился, да еще далеко не блестящим образом, и в первый миг не знал, как себя повести. Потом вдруг протянул подчеркнуто невозмутимым тоном:

— Вы, кажется, меня торопите, если не сказать больше?

— Вы сами торопитесь, товарищ лейтенант.

— А если я захочу остаться?

— Остаться? Как остаться? Зачем? — удивление девушки было неподдельным.

Башенин тогда пояснил, вызывающе поглядев на нее:

— Ради вас. Ради ваших глаз. Мне, может, ваши глаза понравились, и я без них больше не могу. Вы не допускаете такой мысли?

Это в Башенине заговорило уязвленное самолюбие, хотя он улыбался и готов был поверить, что и девушка в ответ сейчас тоже рассмеется звонким смехом, и тогда не надо будет делать хорошую мину при плохой игре, он удалится отсюда без особого урона для своего достоинства.

Но девушка не рассмеялась, она, наоборот, обиженно поджала губы, потом, не меняя ни голоса, ни выражения лица, проговорила:

— Я понимаю, товарищ лейтенант, вы старше меня по званию и я должна относиться к вам с уважением, как того требует устав. Но терпеть пошлости даже от старших по званию я все-таки не намерена.

Это уже был шлепок по носу, шлепок основательный, и Башенин уже совсем растерялся и не знал как быть: то ли поставить эту закусившую удила недотрогу по команде «смирно» да и отчитать, чтобы не зарывалась, то ли дать понять, что он вовсе не хотел ее обидеть, что это получилось нечаянно, но не придумал ничего лучшего как сказать:

— Ну и характер же у вас, товарищ сержант. С таким характером вам не на фронте быть, а где-нибудь…

Но договорить он не успел, и девушке, налившейся от его последних слов прозрачной бледностью, не довелось услышать, где же ей все-таки было лучше быть с таким характером если не на фронте, — в землянку, толкаясь и с любопытством заглядывая через головы друг друга, пробились несколько девчат, видно, сослуживцев этой Насти, и, как бы не сразу увидев тут Башенина, а только когда протиснулись вперед и огляделись, уставились на него во все глаза с таким видом, словно никак не ожидали увидеть здесь еще кого-то, кроме Насти, тем более незнакомого летчика.

Но Башенин сразу же, как только девчата вошли и начали переглядываться между собой, понял, что никакой Насти им здесь не надо, что привела этих девчат сюда не нужда в какой-то там Насте, а самое обычное девичье любопытство. Как же, на их забытом богом аэродроме появился летчик, да еще с боевого задания, ну как же можно было пропустить такое, позволить ему улететь отсюда, не разглядев его хорошенько. Будь это в другой раз, Башенин, возможно, даже был бы польщен таким непосредственным проявлением интереса к своей особе, не преминул бы пуститься с ними в разговоры, наверняка побалагурил бы, а тут словно воды в рот набрал, даже сделал вид, что их не замечает. Когда же одна из девушек попыталась было, правда из-за спин своих подруг, начать разговор, чтобы привлечь его внимание, и протянула, словно это была бог знает какая новость: «А самолет горючим уже заправили, сама видела», он вдруг коротким взмахом руки дал им знак посторониться и, так и не сказав ни слова, двинул к выходу. И только у порога, видно, опомнившись, что нельзя же быть таким невежей, запоздало бросил через плечо:

— Счастливо оставаться, девчата! — и захлопнул за собой дверь.

На стоянку он вернулся рассерженным, хотя дорогой и попробовал было успокоить себя, что ничего особенного у него с этой Настей не произошло, и думать, а тем более расстраиваться из-за этого нечего. Ну, малость, конечно, оплошал, не рассчитал, как говорится, наговорил немножко лишнего, и вышло недоразумение. Но с кем, мол, не бывает. Ангелы и те, говорят, не безгрешны. А потом кто же мог наперед знать, что эта метеорологичка Настя окажется такой недотрогой. То улыбалась, едва рот не до ушей, чуть ли душу перед ним не распахивала, а тут вдруг «не говорите пошлостей», словно он и в самом деле пошляк. Другая бы на ее месте обрадовалась, услышав такое, за честь бы почла, а эта — сразу в амбицию, гордость начала показывать. Ну и пусть, если она без этого не может, ему-то что, ему какое дело. Он прилетел и улетел, а она с этой гордостью тут и останется.

Однако сколько он себя вот так ни успокаивал, не тешил, где-то в глубине души чувствовал, что вышло все-таки нехорошо и лучше бы ему там было не пускаться с этой гордячкой и недотрогой в разговоры, а только узнать о погоде — и назад. А еще лучше было бы вообще не ходить на эту метеостанцию, можно было бы и без метеостанции обойтись. Если бы погода оказалась не летной, их и так, даже если бы они туда заявились всем экипажем, не выпустили бы с аэродрома, заставили бы дожидаться, когда погода наладится.

Овсянников, конечно, сразу догадался, что визит Башенина на метеостанцию успехом не увенчался и, истолковав это на свой лад, заключил:

— Не дают, значит, погоды? Будем «загорать»?

— С чего ты взял? — огрызнулся Башенин.

— А чего тогда злой?

Действительно, вид у Башенина был явно не медовый, и он, чтобы только что-то сказать в оправдание, протянул уклончиво, не шибко-то заботясь о правдоподобности:

— Сидят там у них на этой метеостанции такие принцессы, что и слова не скажи. Ты же знаешь этих баовских принцесс.

Овсянников, кстати, этих баовских принцесс совершенно не знал, потому что предпочитал дела с ними никакого не иметь: Овсянников, как всем в полку было известно, неколебимо хранил супружескую верность жене, хотя и женился, как тоже всем было известно, не по любви, а по случаю, еще до войны, в училище. Но ни возражать, ни тем более расспрашивать Башенина о возмутительном поведении баовских принцесс Овсянников не стал, хотя и чувствовал, что тот наводил тень на плетень, — ни к чему. Да и занимали сейчас Овсянникова не какие-то там принцессы из БАО, с которыми Башенин конечно же явно не поладил, а Кошкарев.

И вот почему.

Когда Башенин ушел со стоянки, Овсянников решил проверить, нет ли в самолете пробоин. У него все не выходило из головы, что в самый последний момент, когда Башенин, чтобы оторваться от «мессеров», хватанул штурвал на себя и самолет послушно, несмотря на выпущенное шасси, задрал нос, справа по борту, почти под крылом, прошла огненная трасса. Может, ему и показалось, что прошла, но могло быть, что и не показалось. А потом немцы, если они были не дураки, могли ударить по ним и после, когда они уже вошли в облака, на всякий случай, конечно, авось какая-нибудь очередь да достанет. Да и зенитки оба раза — и над Старой Сельгой и у линии фронта — стреляли по ним тоже не для иллюминации, тоже могли оставить следы. Так что проверить не мешало. Но когда он, чтобы успеть проверить до прибытия машин-заправщиков, решил привлечь к осмотру и Кошкарева, то с удивлением обнаружил, что Кошкарева нигде не было. Сначала он подумал, что Кошкареву приспичило и он отправился куда-нибудь в ближайшие кусты… Но в кустах Кошкарева не оказалось. Не оказалось его и за капонирами. Не понимая, что с тем могло стрястись, Овсянников в недоумении зашагал вокруг самолета и вдруг остановился: Кошкарев, оказывается, все это время сидел у себя в кабине и вылезать оттуда, похоже, вообще не собирался.