Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО - Андрей Владимирович Лисьев

— Хлеб продают!

Они выходят из машины и становятся в очередь у ларька в ожидании хлеба.

Хлеб уже привезли, но еще не выложили, лишь аромат свежей выпечки разносится над пыльными акациями и армейской колонной, ожидающей переправу.

А «Проза» изучает лица людей. Две мамашки с симпатичными взрослыми дочками гуляли и завернули сюда. Женщины перестали кутаться в жару. Видать, привыкли к военным. Две старухи: одна плотная, вторая сухая, обе — в косынках, осуждающе теребят взглядами девочку лет 14, вставшую в очередь с чупа-чупсом во рту. Неряшливо одетый старик опирается на палку и красными слезящимися глазами изучает стартовую ступень «панциря», что рыжеет в траве. Все молчат. «Как быстро люди привыкают к танку на своей улице», — думает «Проза».

В глазах женщин — настороженность. Еще недавно они были нимфами и грациями, женами и мамами, принцессами-дочками. И вот уже полгода женщины живут с пониманием: никто не защитит: ни муж, ни отец, ни брат. Нет государства. Нет эмансипации, феминизма. Все испарилось. Есть только одетые в потное хаки мужики с контуженными глазами, «только что с передка». В глазах женщин, и молодых, и старых, общее невысказанное понимание: здесь они — добыча. Как тысячи лет до сих пор. Усталые «вежливые люди» оскотиниться на войне не успели и девушек не трогают — хлеба бы купить. Но женщинам неуютно.

Над ГЭС из-за Днепра тонко взвивается звук сирены — воздушная тревога. Очередь не реагирует. Техника приходит в движение, лязгают гусеницы. Колонна рассредоточивается.

В голубом небе друг за другом лопаются белые шарики, это «панцири» сбивают HIMARSы. За вспышкой над головой следуют два разрыва: сначала перехваченного снаряда, следом — звук старта зенитной ракеты. Люди в очереди вздрагивают, кто-то пригибается, все молча считают вспышки. Все знают, что «панцири» не могут сбить все снаряды, и прилет будет! Будет прилет!

В глазах женщин — страх. Никто не защитит. Лязгают гусеницами русские мужские игрушки, в небе рвутся американские мужские игрушки. Инстинктивно мамашки с дочками шагают к «Прозе» спиной, так укрываются под деревом в непогоду.

Восемь! И? Девятый HIMARS падает в четырехстах метрах на околицу. Очередь издает стон. Женский стон. Дребезжат оконные стекла, где-то что-то вылетело. Над деревней вырастает облако бетонной пыли, которое тут же сменяется черным дымом пожара.

— Шиномонтаж, — скрипит старик.

В глазах женщин ужас. Кто-то пытается вырвать руку из материнской, кто-то настаивает, что хлебушка надо купить. Девочка, выронив чупа-чупс, убегает в сторону пожара.

«Проза» уже не может видеть этих глаз.

Из глубины души вырастает что-то древнее, звериное, первобытное. Он разглядывает столб дыма над деревней и вдруг понимает: с этим дымом только что улетучилась его мирная жизнь. Что все деньги мира — пыль. И «Проза» не просто так оказался среди этих мужиков в зеленом. Теперь он — в строю. И он готов защищать этих женщин и детей…

Своих женщин и детей…

Наших женщин и детей…

Чужих женщин и детей…

«Еще вчера тебя бесило нелепое русское государство с коррупцией и бюрократией, — думает «Проза». — Теперь ты и есть русское государство. Здесь и сейчас».

По возвращении в штаб «Проза» видит, как часовые беседуют с двумя местными. Парень и девушка. Вот так, запросто?

Люди, ау! Вы подходите к замаскированному военному объекту, по сути, демаскируете его. На что вы надеетесь? Вы ищете приключений? Вы их нашли!

Но ни КГБ, ни ФСБ, ни СМЕРШ, фильмами о которых пугают обывателей, у десантников нет. Особист в дивизии один!

«Прозу» как советского почти офицера организация караульной службы умиляет. Часовые сидят, курят, болтают, не отрываются от телефонов. Не сдержался, спросил у «Дрозда»:

— Что за хрень?

— А все на сознательности, — отвечает начштаба, — бойцы опытные, обстрелянные, и начкар не нужен. Сами ведут график, сами друг друга будят, сами меняются.

— Ну не все без проблем, — встревает в разговор капитан-кадровик «Селен», — наш водитель КамАЗа сегодня уснул на посту. Я у него автомат забрал. Бегало потом это чудо — искало оружие.

— Белобрысый такой? — спрашивает «Дрозд».

— Да. Сибиряк.

— А болтовня с местными? — возвращается к прежней теме «Проза».

— Понимаешь, — отвечает «Дрозд», — если все делать по правилам: колючка, предупреждающие надписи: «Осторожно, мины», «Стой, кто идет» — местные взвоют! Они же тут ходили и ездили на велосипедах всегда! Всю жизнь! Не стрелять же по старухам? Вот и стараемся сидеть тихо.

* * *

В обед «Проза» увозит к границе тех, чей контракт окончился. Едут через Херсон. Крюк объясняется тем, что мост Каховской ГЭС поврежден HIMARSами, и легковые машины не пропускают.

Один из попутчиков «Прозы» спит на заднем сиденье, второй — Юра — жаждет общения. Юра носит черную бороду, но голова обрита, на затылке татуировка — штрих-код с кулаком в середине. Юра из Башкирии, он пришел служить по контракту по убеждению:

— За идею, а так я — монархист.

Его глаза на загорелом лице блестят, когда он спорит с «Прозой» о русской национальной идее и русском мире.

По мнению Юры, русская национальная идея — справедливость. Но «Проза» не согласен: справедливости мало для позитивной картины русского будущего. Нужно найти ответы на вопросы: как людям строить жизнь, вести хозяйство, зарабатывать?

Блокпосты на дорогах Украины расположены хаотично, дежурят на них чаще всего ополченцы, реже — военная полиция, машины с украинскими номерами останавливают для проверки. Обычно это сооружения из бетонных блоков и мешков с песком, прямой проезд перекрыт.

«Ситроен» «Прозы» — без номеров, с буквами V на стеклах с четырех сторон и на капоте — блокпосты пролетает по встречке, достаточно лишь ладошкой помахать. Взмах руки — символ — свои! Рождается чувство общности, и теплеет на душе.

Кроме всего прочего, Юра — байкер, «ночной волк», он с удовольствием рассказывает, как они встречались с Путиным, тот слушал, а потом делился мыслями «волков» с высокой трибуны. Это так важно, когда тебя слышат.

В поле слева лежит сбитый украинский самолет. Изуродованный хвост с остатками серого натовского пиксельного камуфляжа торчит из рыжей травы. Шоссе становится лучше, Херсон близко.

По сравнению с Новой Каховкой улицы полны народу. Девушки не боятся ходить в легких платьях. Военных почти не видно. На центральной улице две очереди: одна — за паспортами (российский триколор над дверью), вторая — за пенсиями в «Промсвязьбанк».

«Проза» останавливает машину около ЦУМа, цены указаны в российских рублях, в гривнах чуть ниже и мелкими буквами. «Проза» радуется объявлению о приеме российских карт «Мир», но преждевременно. Объявление висит, но карты еще не принимают.

— Представляешь, на пятнадцать минут всего разминулись, —