Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

— Теперь ясно, в каких условиях вам придется работать?

Этим вопросом человек в штатском закончил свою короткую речь и пытливо посмотрел сначала на Василия Ивановича, потом на Каргина. Те, переглянувшись, встали, давая понять, что вопросов не имеют.

— И последнее. О том, где скоро будете работать, прошу никому ни слова.

— Об этом их предупреждать не надо. Уверен, они и друг другу слова не промолвили о новой совместной работе, хотя оба знали о ней, — сказал Николай Павлович.

— Тем лучше, — сухо отрезал человек в штатском. — Если вопросов нет, можете идти.

И они ушли в теплую летнюю ночь, ушли под яркие звезды, сверкавшие в черном небе.

Ушли внешне спокойные, хотя каждый невольно и с тревогой думал: «Как-то будет там, на новом месте?»

Сегодня с самого утра, как только Каргин ознакомился с боевым приказом по бригаде, все вдруг стало необычайно прекрасным и по-хорошему волнующим: и березы, сквозь зеленую кружевную листву охотно пропускавшие к земле солнечные лучи, и самые привычные ромашки, доверчиво тянувшиеся к щедрому на тепло солнцу. Даже какая-то шальная кукушка сегодня заверяла всех партизан, что жить им еще да жить, лет до ста жить, не меньше. Все казалось таким прекрасно-радужным потому, что наконец-то получен тот самый приказ, о котором мечтали три долгих года: «…скрытно перебазироваться в указанный район, быть готовыми по условному сигналу перерезать шоссе Минск — Брест… Цель операции — воспрепятствовать бегству фашистов из-под ударов Советской Армии…»

В приказе особо подчеркивалось, что главный удар по гитлеровцам наносит Советская Армия, что партизанской бригаде отводится лишь вспомогательная роль, что ей надлежит полностью подчиняться приказам командования Советской Армии, если таковые поступят.

Радовало Каргина и то, что с ним снова были проверенные друзья. И Василий Иванович, и Федор, и Юрка с Григорием. Правда, не было Петровича, Павла… Что ж, сегодня в живых не было многих из тех, с кем война породнила за эти годы. На то она и война…

Не у одного Каргина — у всех партизан было такое же приподнятое настроение. Даже Григорий, когда узнал, что им предстоит идти в район той самой Припяти, которой он так панически боялся три года назад, не смог скрыть своей радости и сказал с каким-то особым значением, понятным только ему:

— Значит, опять Припять!

Юрка немедленно откликнулся подковыркой:

— Гляди, чернявый красавец, и эти сапоги там не утопи!

— Не, теперь я ученый, теперь я, может, и за теми сныряю, — осклабился Григорий.

Трое суток шла рота лесами и болотами, избегая попасться кому-либо на глаза, торопилась к сроку в тот район, где приказано было быть. Шла не просто так, «по солнышку», а по точному маршруту, разработанному в штабе бригады или того выше.

Со дня на день, с часу на час ждали начала желанного наступления Советской Армии, и все равно далекие артиллерийские раскаты раздались неожиданно. В ночь на 22 июня раздались. И с того момента, когда услышали лишь первый вздох далекого, но такого мощного и яростного грома, люди и вовсе потеряли покой: ждали, что вот сейчас радист выскочит из своего шалаша и крикнет Каргину: дескать, есть сигнал! Именно крикнет, а не доложит: радист — он тоже человек.

Шли часы, из них слагались сутки, а грохот, родившийся 9 ночь на 22 июня, родившийся там, на востоке, не смолкал ни на секунду. Наоборот — он ширился, рос и приближался. Теперь уже любой человек на слух мог без ошибки определить, что он слагался из мощных орудийных залпов, взрывов тысяч бомб и рева моторов в небе и на земле. Много ли танков и самоходных артиллерийских установок Советская Армия в бой ввела, этого не знали, об этом только гадали. Зато стаи краснозвездных самолетов — вот они. Собственными глазами видели, как они, будто стоячих, догоняли вражеские самолеты, как расправлялись с ними.

И если сначала не только вечно нетерпеливые Григорий с Юркой, но и другие партизаны лезли к Каргину с одним вопросом: «Когда же наш черед?» — то теперь они притихли, больше не призывали его «проявить инициативу». Они уже поняли, что нельзя без соответствующего сигнала вылезать на шоссе: сунешься без спросу — в этой свистопляске запросто свою голову потеряешь, и лишь потом советские солдаты, распаленные боем, разберутся в том, кто ты такой да откуда и зачем сюда пожаловал. Партизанам роты Каргина казалось: единственное, что полезного они сделали за эти дни пребывания в заболоченном лесу, — выловили более тысячи фашистских вояк, надеявшихся отсидеться среди болотных кочек. И еще — заметили, что сдавались фашисты в плен вроде бы даже с радостью.

Однако не суждено было Григорию, как он заявил Юрке, нырнуть в Припять за сапогами, утопленными еще в 1941 году: приказ командования Советской Армии вдруг повернул бригаду к Бобруйску, а роту Каргина уже командование бригады направило на Березину в район Стасевка — Половец, поставив конкретную и вроде бы даже не боевую задачу — оказать помощь морякам Днепровской военной флотилии в переправе на правый берег 48-й армии.

Чтобы Каргин не услышал, тихонько ругаясь, мол, не нашло командование для нас настоящего боевого дела, партизаны зашагали по новому маршруту. Шли тропочками, известными только местным жителям (да и то далеко не всем), шли бездорожьем, шли по болотам, где, как предупреждали проводники, шагнешь с брода чуть в сторону — мигом провалишься в бездонное «окно», шли, пересекая светлые березовые рощицы, молчаливые боры, или продирались сквозь невероятную чащобу, прорубая себе дорогу топорами. А в небе ревели моторы многих самолетов. Да и залпы артиллерии, грохотавшие, казалось, со всех сторон, подстегивали, сил прибавляли.

Кое-кто ноги сбил в кровь, но на рассвете 27 июня — как и говорилось в приказе — рота в полном составе вышла к Березине, и точно в указанном районе. Здесь Березина, кокетливо изогнувшись, текла между невысоких, но обрывистых берегов, так поросших ивовыми кустами, что не только ветки, но и корни их будто нежились в зеленоватой воде.

— Точь-в-точь Припять, — не то разочарованно, не то удовлетворенно сказал Григорий. — Слышь, Юрка, может, искупаемся? До того берега и обратно? Наперегонки?

Нет, Григорию сейчас не хотелось купаться — и холодом веяло от реки, и усталость была велика — он сказал просто так, чтобы показать своим подчиненным, что лично его этот переход нисколечко не измотал, что у него и сейчас хватит сил даже на то, чтобы потягаться с кем угодно.

Юрка не успел ответить: из-за поворота Березины, распушив носом белопенные усы, именно в этот момент вылетел полуглиссер, на корме с короткого флагштока рвался советский военно-морской флаг. Полуглиссер — маленький фанерный катерок, все вооружение которого — пулемет «максим», установленный на треноге, но партизаны смотрели на него с нескрываемым уважением: он был представителем родной армии, выстоявшей во многих кровавых боях с фашистами, а сейчас так мощно громившей ненавистного врага.

Появление полуглиссера для всех было столь неожиданным, шел он так быстро, что партизаны по-настоящему еще и не поняли случившегося, а он уже поравнялся с ними, приткнулся носом к берегу. Морской офицер, сидевший рядом с командиром полуглиссера, который даже сейчас не снял рук со штурвала, встал, неизвестно по каким признакам определил, что Каргин является старшим, и сказал ему, что катера флотилии вот-вот прибудут, что мостки-причалы нужно соорудить на этом и на том берегу, вот здесь и вон там; и кое-где срезать береговой обрыв: чтобы лошади могли спокойно войти в реку и выйти из нее.

Выслушав короткие распоряжения Каргина, отданные без промедления, и убедившись, что его поняли правильно, офицер опустился на сидение рядом с командиром полуглиссера. Еще мгновение — и, подняв винтом со дна реки ил, катерок рванулся от берега, ловко развернулся носом против течения и понесся дальше.

— Ишь, торопится, даже слова лишнего не обронил, — проворчал кто-то из партизан.

— Думаешь, чтобы в срок целую армию через реку переправить, одной нашей переправы хватит? — немедленно огрызнулся другой; но и в его голосе слышалось разочарование, если не обида.

Но общее настроение не испортилось: понимали, что при таком стремительном и мощном наступлении, какое сейчас вела Советская Армия, каждая секунда имела особую цену. И застучали топоры, подрубая почти под корень березы и ели, замелькали лопаты, срезая невысокий береговой обрыв. За работой не заметили, когда и откуда появились солдаты-саперы; просто на считанные мгновения удивились, вдруг увидев рядом с собой солдат в вылинявших и пропотевших гимнастерках, на плечах которых непривычно для партизанских глаз топорщились матерчатые погоны.

Зато о приближении катеров флотилии загодя известил рев моторов — густой, ровный. Не только партизаны, но и солдаты прекратили работу, распрямили спины, гудевшие от усталости.