Вальтер Флегель - Командир полка

В то воскресенье они, как и раньше, возвращались в город, взявшись за руки, целовались по дороге нисколько не меньше, молчали нисколько не больше, а настроение у обоих уже было не таким беззаботным, как раньше. Тогда, придя домой, она легла на кушетку, потом встала, заходила по комнате. В душе ее росло чувство сопротивления.

— Я остаюсь в Дрездене! — заявила она, Манфред молчал.

Рената села на свою табуретку, вдев одну ногу в стремя. Вдруг раздался треск, и стремя оборвалось, вырвав из перекладины кусок дерева. Рената чуть не свалилась.

Подняв оборванное стремя, Рената сразу вспомнила свои детские годы и без причины расплакалась. Манфред вскочил с подоконника.

— Тучка, моя милая Тучка! — Манфред обнял ее. — Я починю твою табуретку. — И он выбежал из комнаты.

Через минуту Манфред вернулся, держа в руках молоток, горсть гвоздей и кусок какой-то доски. Встав перед Ренатой на колени, он осторожно взял у нее из рук стремя.

— Ее уже невозможно починить. Время этой табуретки давно прошло, — сказала она и тяжело вздохнула.

Рената отстранилась от стола и придвинулась к Манфреду, взяла его за руку.

Майор Хут, видимо, решил их в тот день еще раз удивить.

— Скажите, Рената, разве вашего чувства не хватает для того, чтобы последовать за Манфредом в Бергхайде безо всяких ужимок и ненужного жеманства?

Манфред и Рената покраснели, а фрау Хут укоризненно качнула головой.

Майор, словно не заметив этого, залпом выпил содержимое своего бокала и продолжал:

— Ваше чувство ответственности кажется мне несколько неразвитым. У офицеров трудная служба. Рабочий день у них ненормированный, часто бывают учения, тревоги. Эти люди отвечают за многое. — Голос его стал твердым, будто майору кто-то возражал.

— Быть может, ты посмотришь, чем там дети занимаются? — вмешалась в разговор фрау Хут.

Майор взглянул на часы. Не успел он дойти до лестницы, как раздался звонок у двери.

Рената испугалась. Все прислушивались, но никак не могли разобраться, о чем именно майор говорил с пришедшим. Затем раздались шаги, щелкнул замок. Манфред встал.

Майор вошел в комнату. Чувствовалось, что именно этого он ждал весь вечер. Теперь на его лице настороженность и нетерпение сменились спокойствием.

— Тревога! — коротко сказал он.

Сердце у Ренаты учащенно забилось. Она схватила Манфреда за руку.

— Мне жаль, фрау Грапентин, — извиняющимся тоном начал майор. Так он еще не говорил. — К сожалению, я должен забрать вашего мужа.

— Я понимаю… я должна… а ваша жена…

— Поторопитесь, товарищ унтер-лейтенант, вам еще нужно зайти в общежитие.

— Слушаюсь! — Манфред вытянулся.

Увидев своего Великана в положении «смирно», Рената побледнела и как-то зябко пожала плечами.

Манфред вывел ее из комнаты. В комнате Ренаты он вытащил из своего чемодана какие-то вещички и лишь потом притянул к себе Ренату.

— Моя милая Тучка, я скоро вернусь.

— Вам пора, унтер-лейтенант! — раздался за дверью голос майора.

— Иду! — ответил Манфред, целуя Ренату.

— Фрау Грапентин, помогите, пожалуйста, моей жене.

— Слушаюсь, товарищ майор!

— Выше голову, мы скоро вернемся, — улыбнулся майор.

Через минуту шаги офицеров стихли на улице…

Несколько секунд после ухода Манфреда Рената стояла не шевелясь. Кроме Манфреда, у нее в Бергхайде из близких никого не было. «Одна среди чужих людей, — думала она. — Совсем-совсем одна».

Кто-то прошел по коридору. Рената выглянула из комнаты.

— Хочу посмотреть на детей, — объяснила ей фрау Хут. — Иногда они раскрываются во сне. — Она стала спускаться по лестнице и вдруг застонала.

Рената подбежала к ней. Привела ее в комнату, уложила на диван и вытерла ей пот с лица.

Фрау Хут немного успокоилась и вымученно улыбнулась.

— Что-то еще случилось?

Рената задумчиво покачала головой. Как хорошо, что она в случае необходимости сможет помочь женщине!

— Сколько вот таких тревог пережила я за десять лет! Но привыкнуть к ним все равно никак не могу. — Лицо у фрау Хут было виноватым, будто она за что-то просила прощения у Ренаты. — Когда полк уходит на учения, я в классе никогда не закрываю окон: все прислушиваюсь, прислушиваюсь, а полностью успокаиваюсь только тогда, когда он, голодный и грязный, возвращается домой. После событий на Кубе я стала особенно беспокойной. Любой вызов по тревоге может быть прощанием навсегда. — Она до боли сжала зубы.

— Скажите, чем я могу вам помочь? — спросила Рената.

— Вы можете водить автомобиль?

— Нет.

— Тогда, если мне не станет лучше, вызовите по телефону скорую помощь из Пасевалка.

Лучше фрау Хут не стало. Начались предродовые схватки. Через полчаса после телефонного звонка приехала машина. В комнату вошла румяная акушерка. Завидным здоровьем так и веяло от нее.

— Не беспокойтесь, фрау Хут, все будет в порядке, — успокаивала акушерка учительницу, помогая ей спуститься к машине.

Рената несла чемодан фрау Хут.

— Я вас очень прошу, Рената, сходите вместо меня завтра в школу. В моем письменном столе, в ящике, лежат тетради с сочинениями. Я не все их проверила, а детям обещала принести их в понедельник. Мой Эльке знает, где что у меня лежит. Позаботьтесь, пожалуйста, о моих малышах и позвоните мужу.

— Конечно, фрау Хут, я все сделаю, вы не беспокойтесь.

— Спасибо вам.

— Всего хорошего. — Рената пожала слабую руку фрау Хут. Помахала вслед отъезжающей машине.

Тишина в доме удивила Ренату. Она прошла по коридору и закрыла все двери. Войдя в свою комнату, села и задумалась. Так из гостьи она на время превратилась в учительницу и мать четверых детей. «Иногда они раскрываются во сне», — вспомнила она слова фрау Хут. Рената вышла из комнаты и стала подниматься по лестнице. Поднялась на три ступеньки и остановилась, потом вошла в детскую. Самый маленький спал раскрытый, со сбитым в ногах одеялом.

«Одна, совсем одна, а Манфред сейчас под дождем мокнет. Успокоюсь я только тогда, когда он вернется домой и я увижу его в дверях. Будет стоять по стойке «смирно». Ах, да, майор Хут! Говорил мне о каком-то жеманстве. Ничего-то он не понимает. Да и откуда ему знать моих учеников! А вот я с ними великолепно нахожу общий язык. Все удивляются, как это мне удается, почему они во всем меня слушаются. Да я и сама-то, собственно, не знаю почему. Жеманство! Какая чепуха! Не правда ли, мой Великан? Ты там опять будешь курить, проголодавшийся, выпачканный в грязи. Тревога! А может, это совсем не простая учебная тревога? Тревога! Четверо детей… Кто знает. На дворе дождь… дождь…»

Дождь прошел стороной, но на землю упал густой туман. Погода была промозглой. Рената проснулась с трудом. Однако стоило ей вспомнить о детях, и сон как рукой сняло.

Она быстро одевалась, а сама в уме составила уже план действий: приготовить завтрак, помочь детям одеться, сходить в школу.

Она растворила окно, В комнате стало сыро, запахло влажной землей.

Стрелки на часах показывали семь. Вот-вот проснутся дети. Что она им скажет, когда они спросят о матери? Как они будут относиться к ней? Как они должны называть ее: «тетя» или «фрау Грапентин»? Без Манфреда любой день — потерянный день. Где-то он сегодня спал? В машине или на земле, прислонившись спиной к дереву? Ей так хотелось хоть на миг увидеть его.

Выше голову, мужчины скоро вернутся!

Рената тихо открыла дверь. На цыпочках прошла по коридору. Вошла в кухню. Но там почему-то горел свет. Пахло кофе, гуталином и теплом от плиты. Стол был накрыт. Эльке разливал кофе по чашкам, а младшие сидели на диване. Увидев растерянную Ренату, они хихикнули.

— Ах, вы уже встали! Тогда садитесь за стол, я сейчас приду, — сказала Рената детям и пошла в ванную.

Когда она снова вошла в кухню, дети уже сидели на своих местах, но не ели, ожидая, когда она сядет на свободный стул, на стул их мамочки.

Оказалось, что всем им хорошо известно, куда увезли их маму. Эльке все уже объяснил малышам. Ни один из малышей ни разу не позвал маму. Самый маленький сидел на своем стульчике рядом с Ренатой. Он рассматривал цветные картинки в книжке и, тыкая в них пальчиками, бормотал то, что уже мог выговорить.

Эльке делил масло и мармелад, раскладывал их по тарелкам. Он был очень похож на мать: такое же узкое лицо, такие же полные губы, такие же серо-голубые глаза и такие же, как у фрау Хут, скупые, но верные движения. Под внимательным взглядом Ренаты он покраснел, но не смутился. Восьмилетний кареглазый Ральф первым принялся за еду. И лишь круглолицая семилетняя Марион засмущалась и не поднимала глаз от чашки кофе.

Первым нарушил молчание Ральф:

— У тебя когда-нибудь было так много детей?