Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей

На алименты мы, разумеется, в суд не подали. А Гажи — подлец. Я иначе о нем и не думаю. Как-то я повстречала его на улице, он шел на рынок. Хотел поздороваться со мной, но я отвернулась. Всем нутром своим я чувствовала, что в его подбородке с ямочкой заключено зло… Вот сейчас вы смотрите на меня удивленно: как, мол, с ней могло случиться такое? И с вами такое случилось бы, если бы вы родились девушкой и жили одна-одинешенька в городе, как я. Я бы и не стала вам этого рассказывать, если бы вы не сказали, что я „гожусь в жены“… Э-эх! А я ведь и сейчас одна как перст. Крошка моя, дочурка, померла, когда ей было две недели, упокой, господи, душу ее… Родила я в больнице, а когда выписалась, судьбе было угодно лишить меня ребенка. Потом, слава богу, нашла новое место. Одинокой женщине не всегда легко устроиться».

Я бы могла многое еще рассказать Петеру о себе, но тут вдруг подумала, что свою тайну-то я ему открыла, а он пока ни слова не промолвил, не сказал, что он обо мне думает. Я вздохнула…

«Эх, жаль, у меня нет часов — не знаю, который час. И у вас нет? Темно уже, поздно, наверное. Вы не рассердились, что я прикрикнула на вас, когда вы хотели меня обнять? Я не по злобе вас оттолкнула, а так — бывает, что ничто хорошее тебя уже не радует… Вы так смотрите на меня, будто я убила кого. Нет, я никого не способна обидеть. Я даже не скажу никогда: „Посторонитесь!“… — Может, вам и не надо больше меня провожать?.. Правда, тут уже мне близко. Хотите со мной еще встретиться? А то ведь я наговорила вам всякой чепухи. Надоела, поди… Вы, наверно, даже испугались, если и не осерчали… Но вы еще подумайте. Можно встретиться и на неделе. А если в воскресенье, то приходите в три часа пополудни. Сюда, на первую улицу, к третьему дому…»

Старуха умолкла, но видно было, что она еще не закончила свой рассказ.

Девушку полностью захватила эта история, и, когда старуха замолчала, она, да и все остальные сгорали от нетерпения узнать, что же ответил ей мужчина, пришел ли он в следующее воскресенье к трем часам к указанному дому?

Но старуха не стала больше ничего рассказывать. Бросив случайный взгляд в окно, она испуганно приложила ладонь ко рту.

— Ой, батюшки! Да ведь сейчас уже Ямборхалом!

Видно, в мелькающем за окном вечернем пейзаже — деревьях и домиках — она узнала свое село и поспешно стала собираться.

— Эй! — потрепала она плечо сидевшего позади нее на лавке старика. — Мы уже дома!

Старик, безмятежно дремавший доселе — его никто и не заметил, — задвигал своими густыми седыми бровями и, подхватив пожитки, заспешил со старухой к выходу. Тут уже было не до прощаний: поезд замедлял ход.

Мать девушки опустила окно и стала отыскивать их глазами. Старик со старухой сошли прямо на насыпь.

— А корзина где? — спросил он.

— У меня она, — ответила старуха, тяжело дыша. — У меня она. А ты осторожнее, гляди лучше под ноги, Петер!

Девушка снова хотела было запричитать, но волна свежего вечернего воздуха, устремившегося через окно, будто остудила ее, и она молча скрестила на животе руки.

Перевод О. Громова

В пять часов Яношка сказал Эве Новак:

— Знаешь, Вица, мне пора домой. А жаль…

Эва Новак не разобрала, что он сказал: репродукторы на катке трубили вальс. Она объехала вокруг Яношки — ее коньки описали на льду красивую дугу — и ухватилась за его руку; ее мягкие темные волосы с размаху хлестнули его по лицу.

— Ты что-то сказал?

— Да, Вица. Мне, к сожалению, надо домой,

— Как? Опять? И вчера ты ушел до закрытия. А лед — просто чудо!

— Мне и самому жалко, — запинаясь, сказал Яношка. — Но меня ждут.

— Кто это тебя ждет? — спросила Эва Новак. Она оттолкнулась от мальчика, выписала несколько ловких фигур назад, потом снова подъехала к нему. Ее красивое, с тонкими чертами лицо разрумянилось от свежего морозного воздуха.

Яношке было не по себе.

— Да старик мой ждет. Хочет что-то важное… То есть он сказал, чтоб я был дома к половине шестого, он хочет что-то, ну, как это… в общем, не знаю что.

— Мне тоже уходить? — спросила Эва Новак.

— Можешь и остаться… — Глаза Яношки сузились. — Здесь Дюси Биро, так что…

— Вот еще глупости! — засмеялась девочка. — Дюси Биро! Я тоже пойду домой. Все равно без тебя какое катание. Ну, пробежим еще круг, ладно?

— Давай!

— Или тебе здорово попадет? — Девочка засмеялась, но тут же почувствовала, что Яношка раздражен, и умолкла.

Они взялись за руки крест-накрест и, лихо разбежавшись, покатили.

— Черт побери! — выругался мальчик. — Когда уж я буду сам себе хозяин!

Он стиснул руку девочки, плечи их соприкоснулись. Они красиво скользили по белому льду в свете рефлекторов. Вальс все еще звучал. Мороз пощипывал их лица, они объезжали других катающихся и скользили дальше. У Эвы Новак были такие приятные, теплые руки. Яношка мизинцем гладил запястье девочки. И так хорошо было, поддерживая друг друга, мчаться по льду. Иногда от движения их лица сближались, и Яношка чувствовал нежный запах духов, исходивший от волос Эвы Новак. Он не разбирался в названиях духов, но это был очень приятный запах.

Они повернули к раздевалке.

— Тебе обязательно надо уходить? — запыхавшись, спросила Эва Новак.

Она слегка прислонилась к мальчику. Изо рта ее, когда она говорила, вырывался пар, Яношка смотрел на ее белые зубы, разрумянившееся лицо; он неуклюже привлек ее к себе, но она выскользнула, засмеялась, схватила его за руку и потянула к выходу.

— Влетит тебе дома! — звонко рассмеялась Эва Новак.

— Подожди! — сказал Яношка.

Девочка остановилась. Они стояли друг против друга, мальчик был чуть повыше, хотя оба они учились в одном классе.

— Ну? — спросила Эва Новак.

Какой-то неуклюжий парень налетел на них, Яношка чуть не упал.

— Пожалуй, лучше пойдем, — сказала девочка.

В раздевалке они сняли коньки. Было очень непривычно ступать без коньков.

Они вместе ехали в метро; Эва Новак сошла на одну остановку раньше, чем Яношка.

— Пока! — попрощалась девочка. Она подняла связанные ремешком коньки, лезвия звякнули.

— Пока! — отозвался Яношка.

Когда-нибудь я ее все-таки поцелую, думал он. Наверное, представится такой случай. Пожалуй, на катке. Когда останется — мало народу. Лишь бы не надо было вечно торопиться домой. Дома мать встретила его словами:

— Отец уже заждался. Ступай к нему.

Яношка скорчил гримасу, но мать прикрикнула;

— Чтоб я этого больше не видела!

Он сбросил куртку, шарф, перчатки. Мать подняла их с пола.

— Хоть разорвись с вами, вам на все наплевать!

— Это он? — выглянул из комнаты Янош, отец Яношки. — Ну, наконец-то явился. Ведь я сказал, к пяти будь дома.

— Ты сказал, до пяти я могу побыть на катке.

— Опять эти препирательства! — вздохнула мать Яношки. Она вышла на кухню и закрыла за собой дверь.

— До пяти на катке! — сказал Янош. — Когда я к пяти уже дома! Когда я тороплюсь, прыгаю с трамвая на трамвай, чтобы поскорей попасть домой и строить тебе дорогу.

Яношка стоял у двери на одной ноге, уныло свесив руки. Я мог бы еще кататься с Эвой Новак, думал он.

— Ну, нечего стоять, иди сюда поскорей. Посмотри, сколько я уже сделал.

Отец распахнул дверь в комнату. Странные огоньки горели на полу в полумраке комнаты. Они освещали снизу растрепанную голову отца, мятую рубашку, которая сбилась в складки под полосатыми подтяжками.

— Закрой дверь! — сказал Янош.

Мальчик ногой захлопнул дверь.

— Ну, неужели неинтересно? — спросил отец. — Даже не говори, что неинтересно. Ведь я так для тебя стараюсь, тебе так сильно хотелось…

Они посмотрели друг на друга. Морщины на лице отца собрались во взволнованную улыбку. Красные и зеленые огоньки светили с пола, с опутавших всю комнату рельсов, станций, стрелочных будок, шлагбаумов, тоннелей игрушечной железной дороги. Огоньки крохотных семафоров, лампочек.

— Я построил большой виадук! — в радостном возбуждении сказал Янош.

Мальчик стоял руки в карманы и смотрел на отца. Наверное, он не брился сегодня утром, седая щетина покрыла подбородок. Но потом вдруг Яношка отвернулся — не выдержал отцовского взгляда. На тускло отсвечивающих рельсах стояли два поезда. Пассажирский и товарный. Дизель и паровоз. Возле книжного шкафа правильный, под углом в тридцать пять градусов, подъем рельсов переходил в дугообразный мост, под мостом пересекались пути. И в других местах тоже: рельсы перекрещивались и так и эдак, сразу и не понять было, куда они ведут. — Ну, что скажешь? — спросил Янош. Осторожно, чтобы не поломать сложные пути, он подошел к виадуку. — Подъем по всем правилам. Представляешь, сколько пришлось перепробовать, прежде чем я додумался, под каким углом должен идти подъем, чтобы вытянул паровоз. Но зато сейчас ты бы видел, как он взбегает! Это самый опасный участок пути. Откровенно говоря, он довольно непрочный. Но так, по крайней мере, у него такой же вынос, как у настоящего виадука. Здесь есть из-за чего поволноваться. Я думал, дождусь тебя с окончательной отделкой, но… вот… ты там на катке…