Петр Суворов - На заволжских озерах

Первым засыпает Андрей, потом Митя и, наконец, Горка. Мы с Михаилом Алексеевичем сидим молча, довольные и счастливые.

- Помнишь, старик, - говорит после долгого молчания Михаил Алексеевич, - как мы с тобой в самый первый раз здесь у костра сидели? Ведь словно вчера это было...

- Как же! Я сегодня ещё днём об этом подумал... Ты помнишь то место, где я сегодня спустил "Борчагу"? Там когда-то я воткнул в воду ветляные сошнички для удочек. А сегодня гляжу - два чудесных кустика у берега растут. Оказывается, это проросли мои сошнички... Я так растрогался, что даже погладил их рукой. И подумал: может быть, когда они вырастут в две крепкие ветлы, мы встретимся с ними вновь, как со старыми, хорошими друзьями, и привяжем к ним нашу "Борчагу".

- Покажи мне их завтра... - сказал Михаил Алексеевич. - Давай-ка и мы теперь спать, - добавил он, помолчав. - Завтра нужно пораньше встать- на зорьке половить как следует. Утром рыба голодная, должны обязательно поймать по хорошей щуке. Сегодня похвалиться уловом мы не можем: не такой уж он важный. Завтрашний день опять будет вёдреный: солнышко чисто садилось и ветра нет.

- Ложись, а я ещё немного посижу.

- Ну, как знаешь.

Он потягивается, сладко зевает и лезет в палатку.

* * *

Положив ближе к себе охапку хвороста, я усаживаюсь поудобнее и сижу, прислушиваясь к ночным звукам.

Хорошо ночью на озере!

Костёр сухо потрескивает и то угасает, то вновь вспыхивает ярким пламенем, освещая ближайшие кусты, нависшие ветви дубов, высокую траву. Прыгающие красные отблески ложатся на мои руки, палатку... Все ближние предметы чётко вырисовываются. И хотя ночь не такая уж тёмная, но от пламени костра она кажется совершенно чёрной. За гранью освещённого небольшого пространства сразу же начинается глубокая, густая сине-чёрная тьма, которая то придвигается ближе, то несколько отходит дальше, когда костёр начинает разгораться сильнее. Колеблющиеся тени прыгают по кустам и деревьям, и они то выступают, то тонут во мраке.

Набегающий ветерок шевелит стебельки трав, покачивает головки цветов, перебирает листья деревьев. Они тихо шелестят. Пламя костра колеблется, белый дымок перебегает в разные стороны и то стелется низко над самой землёй, попадая мне в лицо, то спокойно поднимается вверх.

Подкладываю в костёр несколько хворостинок, поправляю палкой развалившиеся обгорелые сучья и тихонько, себе под нос, мурлычу какую-то песню.

Потом я встаю и иду побродить. Через несколько шагов сплошная темнота расступается, синеет, и уж не так темно - видно безоблачное небо, на котором теплятся неяркие звёзды; видны силуэты деревьев над озером.

Издали костёр кажется маленьким. Он освещает только часть палатки да самые ближние кусты.

Какая тишина!

Только изредка то в одном, то в другом месте печально прокричит какая-то ночная птица, где-то в деревне лениво залает собака, плеснётся в озере сонная рыба, проскрипит коростель, треснет сучок в костре, взметнув к небу сноп искр, и снова всё погружается в торжественную тишину. С Волги доносится хлопанье колёс парохода.

Выпала роса, и я чувствую её свежесть на своих ногах. Скоро начнёт светать. Я возвращаюсь к костру, подбрасываю в угасающее пламя охапку хвороста и лезу в палатку.

Осторожно, боясь разбудить ребят, втискиваюсь на свободное место у самого входа. В палатке душно, и я широко распахиваю её полы.

Засыпаю быстро и, кажется, сейчас же просыпаюсь от лёгкого толчка. Открываю глаза и вижу уже потухший костёр и стоящего на корточках Михаила Алексеевича. Это, верно, он нечаянно толкнул меня, когда вылезал из палатки.

Уже рассветало. Через открытое полотнище палатки я вижу белую пелену тумана. Михаил Алексеевич разгребает угли, раздувает костёр, закуривает от уголька и, подбросив хворосту, берёт чайник и идёт за водой. Он скоро возвращается, ставит чайник на костёр и, думая, что все ещё спят, старается не шуметь.

Спать уже не хочется, и я тоже выползаю из палатки.

Всё закутано густой завесой плотного тумана.

Довольно прохладно, но эта прохлада только приятна, особенно когда сидишь около весело горящего костра.

- А ведь, верно, хороший день будет! - говорит Михаил Алексеевич. - Сейчас чай поспеет. Надо будить Андрея. Попьём чайку, да и пора начинать ловлю. Пока соберёмся - как раз время будет.

Мы расталкиваем Андрея. Митю и Горку будить жалко - пускай поспят вволю.

Андрей потягивается, зевает и подсаживается к костру.

Чайник закипел.

Мы достаём нашу несложную закуску и пьём смородиновый душистый чай.

- Ну, вот и хорошо! Теперь пора начинать, - говорит Михаил Алексеевич. - Смотри, какое душевное утро! Вот теперь-то мы с тобой половим щук, только держись! Давай я поеду с кружками, а ты лови с берега. Идёт?

- Идёт!

Мы забираем с собой мешочки с червями, ведёрки для живцов, удочки и отправляемся на промысел.

Михаил Алексеевич с веслом и одной удочкой пошёл к лодке, а мы с Андреем - на свои места: я к осокорю, Андрей к протоке.

Начинается наш большой рыболовный день.

УТРО

Далеко за голошубихинской горой уже занялась светлая полоса. Белый густой туман затянул все лощинки, и озеро курится меж прибрежных кустов и деревьев. Ноги сразу же намокают выше колен от обильной росы, но холода не чувствуешь. Спускаюсь с берега на вчерашнее место. На траве, седой от росы, за мной тянется тёмный след. Я задеваю нависшие ветви деревьев и кустов, и на моё лицо и руки брызгают холодные капли.

Приготовив жерлицы, я набираю в ведёрко воды. Она тёплая, как парное молоко, и словно дымится от белого пара.

Разматываю удочки, закидываю их. Пролетел лёгкий предутренний ветерок - по воде пробежали одна за другой рябые дорожки, затрепетали листья осокорей. Далеко на Волге слышен густой гудок парохода. Низко, почти над самой головой, тяжело пронеслась большая стая уток. Запели разноголосые птицы, ударилась у противоположного берега щука, шарахнулась в стороны россыпь мелких рыбёшек. Постепенно стали вырисовываться в тумане противоположный берег, кусты тальника. Наступило тихое летнее утро. Из-за поворота озера неслышно выплыла наша "Борчага". Это Михаил Алексеевич уже наловил живцов.

Поднялось солнце и позолотило сначала вершины деревьев и кустов, а потом заиграло блестящими искрами, отражаясь в каплях росы.

Клёв идёт замечательный! Я едва успеваю насаживать червей. Попалась тройка совсем больших окуней. Один из них фунта на полтора, не меньше. Ну и задал же он мне перцу! Да и попался-то он на самую маленькую удочку, около берега. Он так глубоко заглотил насадку, что мне пришлось выпустить его в садок прямо с куском лески, а на удочку навязать новый крючок.

Весело ловить, когда клёв хороший. Я так радуюсь, что при каждой новой удаче приговариваю:

- Вот ещё один... вот ещё один...

Даже жалко, что никто не видит.

Позади меня хрустнула ветка. Я оглянулся и увидел Митю и Горку. Видно, что они только что проснулись. Митя держит в одной руке огурец, в другой большой ломоть хлеба.

- Что же вы нас не разбудили? - говорит Митя. - А где папа?

- С кружками на "Борчаге" поехал.

Митя огорчён, что отец уехал на лодке без него.

Он некоторое время молчит, стоя около меня, а потом нерешительно спрашивает:

- А мне с Горкой можно ловить здесь?

- Только не шумите. А где же ваши удочки?

- Там, - показывает Горка на кусты, где они вчера ловили с Митей.

- Зачем же вы бросили удочки?

- Мы не бросили. Мы их на ночь поставили. Может, что схватило!

- Ну иди, Гора, за удочками. Будете ловить здесь оба.

Горка скоро возвращается с обеими удочками.

- Червяков начисто объело на обеих, а ничего не поймалось!

Ребят разбирает любопытство, и они, пошептавшись, подходят к садку, приподнимают его и смотрят на мой улов.

- Ого! Вот это да! Побольше бы таких окуньков!

- Ребята, рыбу не напугайте, - прошу я. - Потом насмотритесь. Опустите-ка лучше садок в воду.

Клёв постепенно делается всё хуже и хуже.

- Вот что, друзья. Если хотите ловить здесь, то сидите смирно, не шумите и следите за жерлицами. А я пойду посмотрю, что делается у Андрея. Если схватит щука - посвистите мне. Сами жерлиц не трогайте.

Оставив ребят, я поднялся на берег и только было хотел повернуть к протоке, как увидел Михаила Алексеевича. Он шёл к палатке. В одной руке он нёс весло и удочку, а в другой - ведёрко, из которого торчал щучий хвост. Я тоже повернул к палатке и только собрался спросить у Михаила Алексеевича о его успехах, как услыхал свист Горки.

- Горка свистит! Видно, щука схватила! - крикнул я Михаилу Алексеевичу и бросился напрямик через кусты к берегу.

Горка продолжал свистеть всё настойчивее и громче.

Запыхавшись, ломая кусты и обдирая руки, я подбежал к ребятам. Горка и Митя стояли около жерлицы, не спускали с неё глаз и тревожно подзывали меня рукой. Жерлица была уже вся размотана, удилище сгибалось дугой, конец его громко хлопал по воде.