Григорий Федосеев - Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

Он поправил огонь, вернулся в постель, быстро уснул.

Я был поражён и обрадован за старика.

«Какая воля живёт в твоём старческом теле! Вопреки всем суевериям, ты, мой друг, останешься верен себе и будешь продолжать свой путь, сеять добро и любовь, пока не иссякнут до конца твои силы», — думал я тогда, сидя у костра и прислушиваясь к спокойному дыханию Улукиткана.

…Утром у меня чертовски разболелась голова — видимо, от бессонницы. Да и настроение почему-то неважное, и досадно на себя, что поддался этому пагубному состоянию. Подхожу к костру, разложенному скупой рукою. Тут, среди вечных курумов, огонь — жизнь, а каждое поленце — драгоценность. Об этом очень хорошо знают те, кто спускается за дровами на дно ущелья и у кого потом долго болят растёртые до крови плечи.

— Духи дарили нам хороший день! — приветствует меня утром Улукиткан.

— Ты думаешь, не будет дождя?

— Оборони бог, старик не ошибается, — ответил он.

Утро в этот день казалось необыкновенно холодным и сырым. Россыпи, ягель, пологи, вещи, оставшиеся на ночь неубранными, побелели от инея. В воздухе резкий, освежающий запах. День действительно обещает быть хорошим.

Нина протягивает мне из-под полога руки, уже немного загрубевшие в походе и вспухшие от комариных укусов. Я помогаю ей встать, укрепиться на больных ногах. Она приятно поражена: и стоянкой, и горами, и очень близким небом. Нина пытается улыбнуться, и от этого ещё печальнее становится выражение её больших и добрых глаз.

Первые шаги даются ей трудно, ноги, как ходули, не сгибаются. Но Нина быстро осваивается, освобождается от моей помощи. Михаил Михайлович подаёт ей мыло. Улукиткан льёт на руки холодную воду. Я устраиваю ей за «столом» мягкое сиденье.

Мы действительно все рады услужить ей…

— Вас, Михаил Михайлович, надо золотой медалью наградить за такую кашу и звание заслуженного повара присвоить, — говорит она, пробуя гречневую кашу.

— Тут, в горах, на свежем воздухе, и без звания всё вкусно.

— Это что, вот Трофим ладит кашу — пальчики оближешь, — вмешивается в разговор рыжебородый помощник.

— Что-то таких способностей за ним не замечала. Придётся проверить.

День как-то сразу наполняет горы тёплым светом. Поднимается на крыло комар.

— С чего начинать будем день? — спрашиваю я Михаила Михайловича.

— У тебя есть какое-нибудь предложение?

— Я думаю, если работы на стоянке нет, ходить буду баран искать, — неожиданно заявляет Улукиткан.

— С этого и начнём, — соглашается Михаил Михайлович. — Вы с Улукитканом на охоту, ребята сходят за дровами, а я поднимусь с гелиотропом на пункт, буду вызывать Трофима. Если ответит, то с четырёх часов вечера начнём наблюдения.

— А мне что делать? — растерянно спрашивает Нина и просящим взглядом смотрит на Михаила Михайловича.

Тот пожимает плечами.

— Гость может только повелевать. Скажи, что ты хочешь? — И он по-восточному складывает руки.

— О, если бы я могла повелевать, теперь была бы на Саге у Трофима, — вздыхает Нина, закрывая густыми ресницами затуманенные глаза.

— К вечеру, если сил хватит, поднимешься на пункт…

— Непременно, — отвечает она обрадованно.

Мы с Улукитканом спешно покидаем стоянку. С нами Бойка. Я иду с удовольствием, надеясь на охоте рассеяться.

Мы огибаем останец, за ним берём крутой подъём, взбираемся на верх пологого отрога. Впереди хорошо виден тучный кряж, весь исполосованный ложбинами, точно следами когтистых лап допотопного чудовища, некогда содравшего со склона растительный покров. От кряжа нас отделяет глубокое ущелье. На дне его витиеватый ручеёк, зелёные полянки, стланики, осыпи и крошечное озерцо, обрамлённое волнистым кантом из крупных камней.

На запад к Джугджуру уходят пологие гребни, немые, лишённые всяких следов растительности. Там только камень, лишайники, да разве изредка попадается на глаза след снежного барана, торопливо пробежавшего через мёртвое пространство гор. Где-то далеко стороной обходит эти каменные навалы и человек.

— Звери, видишь?… — шепчет старик, когда мы оказались у края ущелья.

Я смотрю на противоположный склон, куда он показывает рукою, замечаю четыре движущиеся точки. Навожу бинокль. Это старые рогачи: толстые, крупные.

Бараны выбегают на верх гребня. Мы видим, как они с остервенением разгребают дресву, падают в лунки и беспрерывно машут рогастыми головами, отбиваясь от мошки.

Они находятся на недоступном даже для моего «Маузера» расстоянии. Нам остаётся ждать, что будет дальше.

Нет, их не спасает вершина. И там мошка. Животные не выдерживают, вскакивают, меняются лунками, но всё напрасно. И вот впервые я вижу, как эти важные самцы, не очень-то с виду поворотливые, начинают забавный танец: подпрыгивают все разом, трясут шубами, трутся друг о друга, то вдруг разбегаются и начинают чесать лбы о камни. Но и это не помогает. И мы видим, как они стремительно несутся обратно вниз, скачут с уступа на уступ, точно заводные игрушки.

Попав на первую поляну, животные начинают кормиться.

— Надо идти, сами звери к нам не придут, — и я набрасываю на плечи рюкзак.

— Хорошо, ты зайдёшь снизу, а я сверху. Только те торопись, лучше смотри, — напутствует меня Улукиткан, и мы расходимся.

Спускаюсь с Бойкой длинным гребнем в ущелье, к узкому месту. Под ногами стучат камни, но я знаю — бараны не боятся этого звука. Важно не попасться им на глаза.

На дне ущелья набредаю на лужайку. Летом на ней были цветы, а сейчас все завяли. На этой высоте их рано губят заморозки. Только мелкая травка зеленеет, прикрывая густым ворсом влажную почву. Вода в ручейке чистая, хочу напиться, припадаю губами к ледяной струе, слышу — близко стук камней. Бойка делает отчаянный прыжок вперёд. Я вскакиваю. Руки машинально сбрасывают с плеча карабин, и мы с собакой выбегаем на ближний пригорок.

От нас удирает большое стадо снежных баранов. В паническом страхе они разбиваются на мелкие группы, скачут через низкорослые стланики, выносятся к каменистому склону. В стаде только самки с малышами. Я не стреляю, но сошки и карабин наготове.

Животные быстро уходят за дистанцию выстрела. У скал они снова сбиваются в одно плотное стадо и, не торопясь, всё чаще останавливаясь, начинают подниматься по прилавкам на верх гольца.

После такого шума, что наделало стадо, удирая от нас, ничего было и думать об удачной охоте.

Полдень. Идём, не таясь, по опустевшему ущелью навстречу Улукиткану. Преодолеваем морену. За ней озерко. Бойка вдруг останавливается, встревоженно вертит головою.

— Тут теперь днём с огнём не найдёшь зверя. Пошли! — говорю я ей.

Но Бойка выскакивает вперёд и энергично тащит меня влево. Я пытаюсь удержать её. Сбрасываю с плеча карабин. Быстрым взглядом окидываю местность — ничего нигде нет.

Бойка тянет меня вперёд. Губы у неё дрожат, уши от напряжения почти сходятся остриями — значит, близко зверь. Ещё раз осматриваю карабин, откидываю лапку предохранителя.

Бойка ступает осторожно, не натягивая поводок, выводит меня на каменистый пригорок и там замирает. Подаюсь вперёд и вижу: метрах в тридцати от нас, посредине поляны, на пышном ягеле спит крупный баран. Не помню случая, чтобы человек мог так близко подойти к спящему зверю. Я быстро ставлю сошки, кладу на них ствол карабина. И вдруг заколебался: не велика честь убить сонного зверя!

Я легонько свищу, но — никакого впечатления. Свищу сильнее — то же самое. Не мёртвый ли он? Нет, у него поза спящего животного. Толкаю ногою камень, и стук мгновенно пробуждает зверя. Он вскакивает, точно сорвавшаяся пружина, бросается по стланику, быстро уходит. Но на россыпи его настигает пуля.

Я иду к нему, всё ещё озадаченный странным поведением зверя. Он лежит на россыпи без признаков жизни, с кровавой слезинкой в глазу, поджав под себя, как в беге, задние ноги и отбросив далеко передние. Это очень крупный экземпляр снежного барана. Но у него на голове вместо рогов торчат только толстые обрубки и во всю спину, от шеи до хвоста, тянется широким чёрным ремнём давно заживший шрам.

— Хорошо скрадал, я видел, — слышу голос Улукиткана.

Старик появляется из стланиковых зарослей. По привычке хочет ощупать зверя, но вдруг замечает уродливую голову животного, и на его лице появляется удивление. Он пригибается, внимательно осматривает голову барана, находит какие-то бугорки, метки, неровности, затем переходит к бокам и спине: Больше всего его удивляют рога.

Внешняя роговая оболочка рога снежного барана у основания не очень толстая, но прочно держится на мощных костяных стержнях, слитых с лобовой частью головы. Разъединить их силой очень трудно. Эти рога выдерживают чудовищные удары. Если бы барану пришлось сделать прыжок со скалы вниз и упасть с трёхметровой высоты на рога всей своей стокилограммовой тяжестью, то они остались бы целыми. Какая же сила сломала рога у этого барана, и как могло получиться, что он остался жив?