Николай Лейкин - Сцены

— Ты должен всякий раз объяснять мне, почему ты меня будишь. Прими за правило кричать так: вставайте, Иван Львович, десять часов… Проспите, так завтракать с аппетитом не будете! Вот я сейчас и пойму, в чем дело, и встану.

— Помилуйте, вы никаких резонов не принимаете! Тут уж не только что про аппетит, а ежели крикнуть: горим! так и то не встанете, пока своего собственного просыпания не будет.

— Ну, молчи… Ты вечно споришь. Не раздражай меня. Ах, да… Ну, что налим? — спросил барин.

— Да что ему делается! Сидит на чердаке в чану, — отвечал лакей.

— Плавает он? Весел?

— Да ведь это как же про рыбу-то узнать — весела ли она…

— Оживленно плавает, говядину глотает — вот и весел. Ты кормил его?

— В восьмом часу утра кормил-с. Вот какие два куска говядины скормил.

— Ну и отлично. А через час придет к завтраку Иван Фёдорыч, и уже тогда мы вместе с ним этого налима живой рыбешкой покормим. Повар купил для налима рыбешки?

— Да ведь уж на это у нас, как всегда, положение существует. Четыре корюхи меленькие он для него приготовил.

— Поди и скажи повару, чтобы корюшка не уснула, чтоб непременно была живая. Сонную он не глотает.

— Слушаю-с.

Лакей ушел отдавать приказание. Вошел гость, тоже полный мужчина, в кавалерийском мундире, в бакенбардах.

— Здравствуй… Неужто только сейчас встал?

— Да ведь вот скот-то мой не разбудил меня, — отвечал хозяин. — Впрочем, я уж с полчаса на ногах. Вот газеты просматриваю. «Голос»-то, представь себе, на полгода запретили![24] Какая жалость! Там недурные статейки о театре бывали.

— Да ведь другие газеты есть, так чего ж жалеть-то? Я его никогда не читал. Слишком уж много важности на себя напускал он. Кстати, что твой налим?

— Толстеет, с каждым днем толстеет! Вообрази: когда я его купил, он весил восемь фунтов, а уж теперь весит одиннадцать. В два месяца на три фунта. Ведь это ужас что!

— Значит, скоро его съедим?

— Нет еще, подождать надо. Пусть дотянет до двенадцати фунтов. Полагаю так, что на первой неделе великого поста он непременно будет весить двенадцать фунтов. Вот тогда мы из него уху хорошую и сварим. Я полагаю, печенка у него теперь — во!.. Фунта в два разрослась.

— Уж и в два фунта! Скажешь тоже… — звякнул саблей кавалерист и закурил папиросу.

— Да ведь как же, помилуй. Три раза в день жрет: утром и вечером говядиной кормлю, а в полдень даю ему живой рыбы глотать. Вот через час придет Иван Федорыч с репетиции, так пойдем с ним живой рыбой налима кормить.

— Однако и возишься же ты с ним!

— То есть с кем? С Иваном Федорычем или с налимом?

— И с налимом, и с Иваном Федорычем.

— Что до налима, так все мои помышления теперь о нем. Я как только проснусь — сейчас спрашиваю: ну, что налим? Весел?

— А вдруг умрет?

— Фу! Такая печаль будет, что и перенести трудно. Столько забот, столько хлопот..! Ты возьми то, что ведь я его два месяца воспитываю. Веришь, он мне даже по ночам снится.

— Ну?!

— Честное слово. Скажи пожалуйста, какой такой скандал случился у Станишникова с князем Чехвостовым? Говорят, чуть до дуэли дело не дошло.

— Пустое дело. Оба были разгорячены. Все из-за Клеманс… Но тут же в ресторане и помирились за бутылкой. Разыграли Клеманс на узелки и досталась она Чехвостову. Ты скоро завтракаешь?

— Через полчаса. Но можешь ты себе представить: третий день никакого аппетита за завтраком. Но все равно… Вот придёт Иван Федорыч[25] — сейчас и сядем. Да вот он на помине-то легок.

Вошла гладкобритая физиономия в жилетке.

— С пальцем девять, с огурцом пятнадцать![26] Здравствуйте, голубчики, — заговорила физиономия, здороваясь с хозяином и с гостем.

— Вот он, настоящий-то воспитатель налима, — указал на актера хозяин.

Актер прищелкнул языком.

— А уж и налим же! Отдай все пятаки и все гривенники, так и то такого другого не сыщешь! — воскликнул он. — Вообразите: до того ожирел, что, как свинья, хрюкает, — обратился он к гостю.

— Как же он в воде-то хрюкает? — спросил гость.

— Да ведь мы его каждый день вынимаем и на весах вешаем. Начнешь его на чашку прикидывать, а он и хрюкнет. Что вы смеетесь? Сейчас умереть, правда… У одного купца в Рыбинске откормленный осетр в садке жил, так тот «папа», «мама» говорил, — рассказывал актер. — Глухо, но говорил. Вынет его купец из садка, похлопает по балыку-то и спросит: «У кого, Васька, жизнь всех слаще?» А осетр ему в ответ: «У попа». Ведь водкой купец осетра-то поил, для аппетиту, чтобы ел больше и чтобы раскормить его пожирнее. А что, не попробовать ли нам и нашего налима водкой попоить? — спохватился актер.

— Чудесная мысль! — воскликнул хозяин. Давай, поднесем ему рюмку. Ты держи, а я волью ему в рот, ну, а потом будем его живой рыбой кормить. Пойдемте, господа, к налиму! Иван! Захвати с собой водки и рыбы. Мы налима кормить идем, — приказал он лакею.

— Далась вам эта потеха! — проговорил кавалерист, поднимаясь с места, и спросил: — Где же у вас налим-то сидит?

— На чердаке в чану. Ты посмотри только, какой он красавец! — восторгался хозяин. — Даже и на налима-то не похож! Греческий профиль.

— Жаль и есть-то его будет, — прибавил актер. — Разве уж так, что съесть, а потом и панихиду по нем отслужить.

— Посмотрим, что за налим такой, — сказал кавалерист.

Все трое отправились на чердак к налиму, поить его водкой и кормить рыбой.[27]

Любезной супруге нашей Настасье Аверьяновне от супруга Вашего Дениса Лукьяныча шлем поклон от неба и до земли и с любовию низко кланяемся. И как Вы там в деревне?.. А мы здесь в Питере благополучно и слава богу… И уведомляю о себе, супруга наша любезная, что живу я у подрядчика Моталкина в десятниках и получаю тридцать рублев в месяц, и харчуемся в артели, и даже шубу себе енотовую сшил, так что теперь как бы совсем на линии купца и, окромя того, есть доходы. А на зиму к Вам в деревню я не приеду, так как у нас и после Михайлова дня работы, и по оному посылаю Вам сорок рублев на паспорт и для домашнего обихода с оказией и еще фунт чаю да пяток лимонов и Вам на радость в гостинец на матерчатое платье 16 аршин, а сыну Захару ситцу царевского на две рубахи, и посылаем наше благословение заочно, навеки нерушимо. И еще Трифон Гаврилов передал мне три рубахи и собственноручное Ваше полотенце с петухами и за оные спасибо и целую Вас несчётно в уста сахарные. А еще веди ты себя честно и благообразно и греха не укуси, а Семёна Иванова попотчуй, и он тебе всё расскажет о моей жизни питерской. И засим прощай, а паспорт вышли.

Муж Ваш любовный, крестьянин Денис Лукьянов Затравкин.

… а с хозяином я, супруга наша любезная, разошелся, ибо он уважать меня перестал, и ноне я сам подрядчиком стал по песочной части, да еще глину будем поставлять, и подрядился на мусорное очищение из казенного места, но покуда на чужое имя, а потому трафлю записаться в купцы. А из оных денег дай в волость двадцать рублев на пропой, чтобы мне поскорее вышло увольнение. А за сим письмом забери с собой Захарку и Акульку и приезжай в Питер к нам на житье с Фирсом, так как оного я в прикащики взять хочу, а квартера снята уже, и будешь ты из деревенской бабы купеческая дама, да привози и увольнение. За сим письмом кланяюсь Вам любовно и остаюсь

муж Ваш Денис Затравкин.

… и это нехорошо и даже подло, Денис Лукьяныч, так поступать, так как оное дело так не делается, чтобы меня, маленького человека, обижать, так как Вы сами из черного тела вышедши и очень чудесно понимаете, что может, через это самое коварство и обман Вы вконец разорили, и я теперича опять должен в люди идти с малыми ребятами. Конечно, у меня нет доказательств, но скажу прямо, что Вам грех и стыдно такие подлости супротив меня употреблять, и я только уповаю, что сам бог Вас за оное накажет.

Крестьянин Трифон Гаврилов.

… и за пожертвование оных крестовых риз в сельский храм наш как я, так и отец благочинный шлем Вам, боголюбивый купец и Ваше степенство Денис Лукьяныч, теплую признательность и глубокую благодарность. Засим присовокупляю, что имя Ваше, а также имена супруги и чад Ваших записаны мною в синодик для заздравного поминовения, а отец благочинный об оном пожертвовании Вашем на украшение того сельского храма, где Вы крещены и венчаны, не преминет доложить Владыке.

За сим подписуюсь: усердный молитель за Вас, настоятель храма во имя святой Великомученицы Варвары иерей Петр Воздухов.

… а отстроив наш собственный дом в Петербурхе, порешили мы, любезная сестрица наша, Анфиса Лукьяновна, что нам уже довольно щи лаптем хлебать, а посему и въехали мы в оную графскую квартиру. Вы же вдовица сирая и так как с нами генералы компанию водят, то нужна нам экономка, а чтобы не слоняться Вам зря в деревне, то приезжайте к нам на манер как бы экономки и будете жить на спокое и по-людски. А засим низко кланяюсь и посылаю пятьдесят рублев на дорогу.