Игры на свежем воздухе - Павел Васильевич Крусанов

Датчик показал температуру за бортом – круглый ноль. Пётр Алексеевич посмотрел в зеркало заднего вида и остался этим видом недоволен – дорожная грязью сделала его мутным, крапчатым, неочевидным. А между тем небо местами уже расчистилось и играло солнечными проблесками. Выехав с хрустящего заснеженного просёлка на раскатанное шоссе, Пётр Алексеевич включил омыватель заднего стекла, и машина завиляла хвостиком.

Нина возилась во дворе у беседки с какими-то деревянными конструкциями размером с небольшой почтовый ящик, но затейливыми – резными и пёстро раскрашенными. Тут же на скамье стояли три новых составных – в два этажа – пчелиных улья. Теперь местные пчеловоды работали именно с такими, слаженными из съёмных корпусов – как натаскают пчёлы полный магазин мёда, сверху ставят ещё один, и мохнатые трудяги переходят на следующий уровень. Если нужда – хороший взяток, – поставят и третий. Качают мёд с таких ульев только один раз за лето – под Медовый Спас. У Александра Семёновича на его маленькой пасеке ульи были старые, обветшавшие, но новшеств он не принимал и на рассказы Пал Палыча о краснодарских матках, червящих правильных, незлобивых пчёл, весело возмущался: «Что это за пчёлы, которые не язвят? Это же скучно работать!»

Исполнив ритуал и взаимно простив друг другу доставленные за год огорчения и неудобства (скорее мнимые, чем действительные), разошлись по интересам: Полина осталась во дворе с Ниной делиться мечтами относительно весенних цветников и летних грядок, а Пётр Алексеевич отправился в дом к Пал Палычу.

Хозяин сибаритствовал – лежал на диване в гостиной и наблюдал за бабочкой, стучавшей крыльями в окно. Кажется, это была крапивница.

– Пётр Ляксеич! – Пал Палыч живо поднялся с дивана. – Ня ждал! Вы б позвонили – я б свежей рыбинки припас…

Пётр Алексеевич не стал гасить искреннее воодушевление Пал Палыча напоминанием о наступающем посте. Если хозяин в этом деле не строг – его дело. При всём своём педантизме ханжой Пётр Алексеевич не был.

– Вот, – пожимая руку гостю, Пал Палыч кивнул на трепещущую бабочку, – в дровах заснула. Принёс полешек растопить камин, думал – мёртвая. Ан нет – отогрелась.

В камине и вправду плясал весёлый огонь.

– Простите меня, Пал Палыч, если было что не так. – Пётр Алексеевич погрузился в тёплую пучину какого-то беспредметного метафизического раскаяния. – Всё по глупости, не по злобé…

– Бог простит, Пётр Ляксеич. И вы зла ня держите. Мы люди ня учёные – бывает, где-то что ня так поймём…

Пал Палыч широким жестом пригласил гостя на диван.

– Гляжу, у вас на дворе новые ульи. – Пётр Алексеевич крутил на пальце подвешенную на петлю флешку. – Сами мастерите или заказываете?

– Какое… – отмахнулся хозяин. – Это вон Нина рукодельничает – мастерит скворечники. Есть у ней к дереву влечение, любит с им возиться. Ня скворечники – терямки из сказки. – Пал Палыч усмехнулся, но мягко, одобрительно. – Когда я у богатого работал, у него станки, так я там пчалам домики делал. А сам я без станков – тяперь мне никак. Покупаю у одного опочецкого…

– А когда у богатого работали – и ему, и себе мастерили?

– Не… – помотал головой Пал Палыч. – Только ему. Я ня воровал, ни единого домика… Разве по мелочи – гвоздик какой. У него в Вяхно цех столярный, две видеокамеры – какого тут возьмёшь? Я когда у кого-то работаю, я честно… – Пал Палыч впал в небольшое волнение. – Эти домики – всем хорошо, только дятлы долбят. Они, домики, в одну доску – одностенные, но пчёлы зимуют по тяперешним зимам. Ты вот так корпуса ставишь друг на дружку, а они вот сюда, в паз, долбят. – Пал Палыч показал руками воображаемые корпуса и ткнул пальцем в незримый паз. – С осени, с ноября, и начинают. Дятлы – один недостаток.

– Что там дятлу искать? – удивился Пётр Алексеевич, никогда прежде не слыхавший о такой напасти.

– Так он соты, мёд – только дай! Вот такую дыру выдолбит, – Пал Палыч показал увесистый кулак, – и тягает. Но дятел ня наш, а зялёный. Наш пёстрый, с шапочкой, с красным крылом – красивый, а этот – зялёный.

– У Александра Семёновича на ульях дятлов ни разу не видел.

– Так у Ляксандра Сямёныча ульи двустенные, старые – дятлу някак, – пояснил Пал Палыч и задумался. – Хорошо, напомнили: тёплый день встанет – съезжу, посмотрю, как ваши пчёлы пярезимовали.

У Петра Алексеевича и в мыслях не было напоминать Пал Палычу, живущему на земле и всегда имеющему ту или иную собственную заботу, требующую неотложных усилий, о каких-то посторонних делах.

– Мне, Пал Палыч, ей-богу, неудобно… – Он и в самом деле чувствовал неловкость из-за бескорыстного, едва ли не родственного усердия, с которым Пал Палыч опекал крошечную пасеку Александра Семёновича (в свои без малого девяносто тесть имел ясную голову, но ворочать тяжёлые крышки ульев, ловить рои и таскать полные мёда магазины ему уже было не по силам – что могли, брали на себя Ника, Полина или Пётр Алексеевич, но это по случаю, наездами, а пасека, даже такая крошечная, требовала регулярного внимания), с такой же бескорыстной готовностью Пал Палыч помогал всему их семейству и в любом другом деле: подыскать работника, чтобы поправить забор, выкосить участок, выпилить лозу по берегу реки или опять же что-то по охоте…

– Вот вы спрашиваете, чего я прихожу и бесплатно помогаю вам с пчалами. – (Пётр Алексеевич действительно уже не раз высказывал Пал Палычу на этот счёт свои соображения: мол, есть силы тянуть дело самому – тяни, нет – закрывай лавочку или нанимай кого-то, а чужих людей, да ещё задарма, не впрягай.) – А я ня только вам, я и другим. Потому что это я ня для вас и ня для них, а для себя… – Пал Палыч дважды ударил себя кулаком в грудь. – Почему для себя? А для того, чтобы прийти туда, в тот мир, – взгляд Пал Палыча скользнул вверх, – и сказать… Вот как пяред Богом пяред вами – сказать каждому, кого там встречу: а мне ня стыдно глядеть тябе в глаза, потому что я нёс добро. Как можно больше нёс добро. А зло… Ну, извини, с им я, как мог, так и боролся – по своему разумению.

Пётр Алексеевич молчал, боясь неосторожной репликой невзначай увести разговор в сторону: слова Пал Палыча неожиданным образом напрямую рифмовались с темой недавнего симпозиума на Кузнечном.

– Вот и с жаной ругаюсь, –