Геннадий Шпаликов - Пробуждение

Саша еще раз увидел в зеркале свое лицо.

Оно улыбалось, недоумевая.

Саша выключил газ и вернулся в комнату.

Она была пуста. Катя исчезла.

Саша бросился в переднюю, снова в кухню, в ванную - никого.

За его спиной послышался смех.

Катя стояла в дверях балкона.

- Готов чай? - спросила она.

- Что? - переспросил Саша. - Я сейчас.

...О чем они тогда говорили? Потом уже они не могли вспомнить. Обо всем сразу, и ни о чем, как часто говорят русские люди бестолково, весело, путая слова, открыто.

Они сидели рядом, говорили без конца, смеялись, замолкали одновременно и снова начинали говорить - свободные друг перед другом, не отягощенные ничем, - это случается редко, когда людям спокойно, радостно и легко от общения, когда слова уже кажутся не главными, когда можно прерываться, не объяснять - все понятно и без того...

...И в конце концов из всего множества ночных разговоров в памяти остаются именно такие.

...Когда Саша вышел с посудой и вернулся, Катя спала, пристроившись в углу тахты, поджав ноги, как на вокзальной скамейке.

Саша тихо подсел к ней спиной.

С самого начала их разговора, немого, по существу (грохот ночного мотоцикла, трамвай, пенье случайного прохожего - не в счет), стали слышны два голоса, один из них принадлежит Петру, второй голос - женский, старушечий, спокойный, снисходительный и даже властный.

Петр: Где болит?

Старушка: И везде болит. Лучше спроси, где не болит...

Петр: Рукой покажите.

Старушка: Тут.

Петр: Не дышите.

(Женщина замолкла надолго.)

Петр: Хватит, бабушка, задохнешься.

Старушка: Можно уже?

Петр: Так. А здесь болит?

Старушка: ...Раньше, когда я травку пила с заговором - не болело...

Петр: Что за травка?

Старушка: ...У мня много травок есть, мать моя покойница собирала, бабка. Всякие: от живота, милый, травка самая простая, чернолистная, тоненькая, а цветет она будто голубец...

Петр: Повернитесь спиной.

Старушка (голос ее звучит ровно, с доверием к собеседнику): ...И еще травка есть, хвалиха... Заговорить - ото всего помогает: от зуба, от злого глаза, запоя, тоски - роста в ней лоток, четыре листа, багряной, черный, зеленый, синий, а на стороне по десять листочков... Вода - водица, река-царица.. .

Петр: Теперь лицом.

Старушка: ...Зоря-зарница, снимите тоску-кручину и унесите за синее море, в морскую пучину, где люди не ходят, на конях не ездят. Как в морской пучине сер камень не вставает, так бы у тебя тоска к сердцу не приступала, не приваливалась бы, отшатывалась бы, отваливалась бы, и в новомесяце, в полном, в перекрое, новцовом и верховом, в новорожденном и схожей пятницы... Ты не отец, ты земля мать, ты корень свет, благослови себя взять на доброе дело, на добро...

В темноте движется экран рентгеновского аппарата.

В его свечении, лунном, видны внутренние органы человека, голос был слышен - неясное очертание позвонка, всплески сердца, мерное покачивание легких.

Экран движется плавно, руки рентгенолога в резиновых перчатках ведут его.

Петр стоит рядом, наблюдая больную.

Рентгенолог: Вот тебе чашка, бабушка, пей понемногу.

Старушка: Я и сразу могу. А вот сноха моя...

Петр: Вы пейте, пейте.

Старушка: ...Сноха моя собирает еще кору от дуба, а вот ее дуб молонья свалила, она кору, небесную, разводит на спирте, у вас, может быть, и в больнице спирт крадет...

Врачи следили за движением бария на экране.

- Видишь? Вот она. - Рентгенолог указал на светящуюся точку.

Петр кивнул.

- Одевайся, бабушка.

- Сынок, помоги мне, устала...

Петр осторожно вывел маленькую, ссохшуюся женщину - она, согнувшись, направилась к скамейке с одеждой.

Петр помог ей одеться.

В кабинете полутьма, красный свет.

Вспыхнул свет.

Лицо этой женщины совсем старое, выцветшие глаза слезятся от яркого света, смотрят с ожиданием, надеждой.

- Ну, чего? - спрашивает она.

- Положим вас, бабушка, на операцию, - говорит Петр. Вид у него усталый, как и у рентгенолога, - это не первая больная за сегодняшний день.

Старушка покорно кивает головой и молча смотрит на Петра. Может, он еще чего-нибудь скажет?

- Что у тебя еще? - спрашивает рентгенолог Петра.

- Да вот товарищ ложку проглотил. - Петр опускается на стул.

У двери, на скамье, в окружении двух женщин, видимо, матери и жены, насмерть перепуганных, сидит такой же испуганный человек.

- А вы что здесь? - обратился Петр к девушке, сидевшей рядом с ними, худенькой, в белом платке, повязанном до бровей, с испуганными темными глазами.

- Я жду. - Она плотней запахнула больничный халат и вся как-то подобралась, глядя на Петра.

В дверь просунулась медицинская сестра.

- Петр Алексеевич, вас спрашивают.

- Кто? - спросил Петр.

- Как будто вы сами не знаете, - сестра кивнула на окно.

Петр отодвинул штору.

На больничном дворе стоял Колька, второй пилот.

Увидев Петра, он обрадовался, помахал нетерпеливо рукой, улыбаясь при этом во весь рот - золото коронок сверкнуло на солнце.

- Я сейчас! - крикнул в открытую форточку Петр, явно обрадованный появлением Коли.

Он повернулся и умоляюще посмотрел на рентгенолога.

- Ладно, валяй, - смилостивился он. - Этого, с ложкой, сам гляну. Пришлю снимок.

- Спасибо, - сказал Петр.

И снова столкнулся с девушкой в белом платочке. Она стояла в дверях, не зная, то ли ей идти, а может быть, остаться.

- Да... - Петр как будто вспомнил. - Снимки ее готовы?

- Завтра посмотришь, - ответил рентгенолог.

Девушка не уходила.

- Ладно, давай сейчас. - И девушке: - А вы идите, идите.

Девушка, покорно кивнув, вышла.

В темноте лаборатории они рассматривали еще влажные, сохнущие рентгеновские снимки.

Врач-рентгенолог вынимал их из ванночки (по ним еще стекала вода) и плотно приставлял к белому экрану.

На трех снимках черепа, в фас и два профиля, были видны очертания пораженного мозга.

- Безнадега, - сказал рентгенолог. - По-моему, это уже деструкция костной ткани.

Петр молча рассматривал снимки.

- Если бы только по-твоему... Черт, я как чувствовал, - выругался он.

- Что будешь делать? - спросил рентгенолог.

- Что я буду делать... этого даже у Бурденко не делают... - ответил Петр.

- И не пытались?

- Пытались... и, наверно, пытаются, - ответил Петр. Он снимал на ходу халат, надевал пиджак.

- Могу продемонстрировать, - он достал из бумажника уже знакомую нам фотографию собаки, - аналогичный вариант. Порядковый номер 38. Между прочим, еще живет. Вернее, жил. Сейчас не знаю.

Со двора уже несся нетерпеливый свист Кольки.

Петр сунул фотографию в карман.

- Ну, привет, - сказал он.

Он почти бегом преодолел коридор, выскочил на освещенный солнцем двор.

Бродили больные, сидели на скамейках, играли в домино, общались с родственниками.

Он провожал Кольку к машине. Шли через двор.

- ...Там тебе один нанаец малицу прислал, - на ходу говорил Колька.

- Какой нанаец? - с веселым удивлением спросил Петр.

- Ну помнишь, летали. С отмороженными ногами.

- А-а, надо же!

Коля явно торопился:

- Значит, указания на ближайшую жизнь такие: в четверг берем два отгула плюс воскресенье и на зорьке в четыре ноль-ноль отбываем. Место сбора - общага. Ты, соответственно, все по своей линии утряси и не вздумай слинять. Кого надо, досрочно зарежь, зашей, трубку вставь, верни к сознательному труду, а мы твой подвиг отметим.

- Будет сделано, - ответил Петр.

- Ружье у тебя в порядке? Или как в прошлый раз? Да, насчет спирта не забудь.

- С этого надо было начинать!

- Э нет. Этим мы кончим! - Колька ударил Петра в плечо. - Понял?

Петр проводил Колю до ворот. Там его ждал газик.

- Да! - вдруг вспомнил Колька. - У меня в тумбочке, если уже не сперли, лежит малосольная. Не упускай случай! Привет! - Газик рванул с места.

Петр возвращался в больницу.

День был весенний, таял снег, обнажалась теплая сухая земля. Ходячие больные в ватниках поверх халатов, в зимних шапках разгуливали по двору.

Петр увидел ту девушку, в белом платочке.

Она стояла у стены, подставив лицо теплу, солнцу.

Ватник был ей велик, она тонула в нем. На ногах валенки - тоже с чужой ноги, огромные, с галошами.

Петр лишь мельком посмотрел на нее, а она очень смутилась, опустила голову - как бы доктор не подумал, что она специально выжидает его.

Нет, она не выжидала. Просто на солнце сейчас хорошо стоять.

Погода хорошая, вот и все.

И все же она, чего-то испугавшись, может быть, этих мыслей о специальном выжидании, в которых вдруг ее заподозрят, тотчас зашагала по лужам в больницу, переставляя неловко свои большие валенки.

Деревянная, подсыхающая на солнце веранда перед аэродромным буфетом была забита молодыми ребятами, девушками. Это были сезонники, у которых кончился срок договора и они улетали по домам.

Выцветшие, выгоревшие куртки, свитера, ватники, сапоги.