Сергей Залыгин - Моя демократия

Я даже думаю, что Горбачев предотвратил бы войну в Чечне. В Ставропольский край, где он был секретарем крайкома КПСС, входила Карачаево-Черкесская автономная область, Горбачев всегда говорил о горцах очень тепло и всегда в одном и том же смысле: только не надо их обманывать, раз обманешь — запомнят на всю жизнь!

Знакомство моё с Горбачевым, по сути дела, было конфронтационным — раз шесть-семь мы встречались то на ходу, а то на час и больше по поводу публикации «Архипелага ГУЛАГ». Я настаивал, он — отвергал.

Тираж обложки «Нового мира» с упоминанием имени Солженицына уже был пущен под нож — прецедент. Но вот настал день, и Горбачев срочно вызвал меня (из поликлиники) и радостно сообщил: «Печатай! Я своих уломал!» Очевидно, «свои» — это было Политбюро: именно в этой инстанции не раз возвращались к «проблеме» публикации «ГУЛАГа».

Но однажды Горбачев вызвал у меня сомнения как политик, как руководитель государства. Сомнения частные, но — они были. Дело опять касалось Солженицына.

В субботу, 9.XII.91, в полдень меня вызвал Горбачев:

— Тут у меня новые материалы из архива КГБ на Солженицына. Фронтовые. Отвези ему ко дню его рождения! — (Это — 11.XII.)

Я стал отказываться: не успею за такой короткий срок!

— Вылетишь сегодня вечером, в Нью-Йорке, в аэропорту, тебя встретят, и через несколько часов будешь в Вермонте!

Я стал отказываться снова: во-первых, я знал, что Солженицына дома нет, он в поездке по Америке, во-вторых, через три недели я должен был лететь в Америку по приглашению Канзасского университета, а так часто мотаться через океан туда-сюда для меня было уже трудновато.

Горбачев согласился. Он умел соглашаться с собеседником, даже при том, что гораздо больше говорил сам, чем слушал.

Недели через три я отвёз эти материалы Солженицыну. Он отнёсся к ним безразлично.

— А-а! — сказал он. — Ничего не значащие мои фронтовые записки. Вот другой дневничок у меня был, но я его так зашифровал, что в КГБ расшифровать не смогли, а значит, сожгли от греха подальше. Вот те записи и нынче были бы очень интересны. Впрочем, если бы их расшифровали, я бы получил не восемь лет, а «вышку».

Такой был эпизод, в общем-то безобидный, если бы не одно обстоятельство: в тот день, в то же самое время, когда длилась эта встреча с Горбачевым, долгая, наверное полуторачасовая, в Беловежской Пуще Ельцин, Шушкевич и Кравчук решали (и решили) вопрос о выходе из Советского Союза самостоятельных республик — России, Белоруссии и Украины. Каким же образом Горбачев мог об этом не знать, будучи президентом СССР? Что у него, соответствующих служб, что ли, не было? А если всё-таки не знал, значит, и настоящим государственным политиком и руководителем он не был. Уже позже, спустя некоторое время после его отставки, я, встречаясь с ним, спрашивал:

— Неужели не знали?..

Ответ был один и тот же:

— Право, не знал!

Ну а если так, то и просидеть в президентском кресле он долго не смог бы.

Видимо, наш нынешний Президент думает, что если он не восстановил цензуру и ГУЛАГ, он — уже демократ. Напрасно! Ликвидация ГУЛАГа — это то же самое, что удаление злокачественной опухоли: у человека удалили опухоль, но от этого он не становится ни лучше, ни хуже, ни демократичнее, ни ортодоксальнее.

Многие из нас не приемлют коммунизм. Не приемлют из-за экономики. Из-за отсутствия логики. За сокрытие многих фактов своей истории. За примитивный утопизм, да мало ли ещё за что. Многие ветераны войны — за коммунизм, их есть за что уважать, но не обязательно во всём с ними соглашаться.

Есть, существует и ещё одна сторона дела, которую, мне кажется, мы упускаем из вида: коммунизм виновен в том отношении к власти, которое он в нас воспитал, которым мы то и дело пользуемся.

При коммунизме власть была грязной с головы до ног ещё и потому, что потеря власти высоким лицом из сталинского окружения одновременно обозначала потерю жизни. Борьба за власть становилась борьбой за физическое выживание.

Нынче дело другое: человек теряет власть, но это вовсе не значит, что он теряет и жизнь — живи себе на здоровье обыкновенным, безвластным человеком. Однако же отношение к власти, борьба за власть, в которой, безусловно, все аморальные средства хороши, сохранились, и власть наша всё ещё грязна, а отмывать её некому, никто не хочет заниматься этим тоже ведь нечистым делом. В этом пункте значительная часть новорусских предпринимателей является чуть ли не союзником коммунистов.

Самое демократическое государство не может в одночасье сделать всех своих граждан высоконравственными, но оно обязано создать условия для того, чтобы нравственность стала необходимостью почти для ста процентов населения, исключая уродов: ведь преступление — это же уродство. В нашем же государстве дело поставлено так, что государство своими действиями всячески стимулирует безнравственность. И уродство. К чему это приведёт? Уже недолго осталось ждать, чтобы увидеть — к чему.

А может быть, и ждать не надо — надо повнимательнее посмотреть кругом. У нас добрая четверть населения — это беспробудная пьянь, сто восемьдесят бутылок водки в год на взрослого мужчину — это же убийственно! Но наше государство ещё и ещё спаивает пропащих людей, госбюджет не может без этого обойтись — так что же это за государство? А три четверти остального населения, оно-то разве не находится под теми же винными парами, под влиянием той же алкогольной апатии ко всему на свете?

У нас ворующий человек перестал называться вором, а я всё ещё толкую о демократии — как это понять? Это понять невозможно. Пишу без понимания этого.

Был у нас Горбачев — демократ (по крайней мере в первом приближении). Есть у нас Ельцин — кажется, демократ (по крайней мере он сам о себе так думает). Рвется к власти Зюганов — тоже притворяется демократом, но дело-то в том, что мы отнюдь не приближаемся к демократии, мы всё дальше и дальше от неё уходим — как в плане государственного устройства, так и в плане душевного состояния каждого из нас.

Нам даже некого полелеять в душе: вот кто бы мог стать демократическим президентом!

Объяснения господ высоких чиновников насчёт того, что Президент располагает семью вариантами заключения мира с Чечней (ни одного варианта так и не было произнесено вслух), сообщение о новой, всё время новой и новой налоговой политике стали невыносимы. Как о чём-то особенно радостном мы узнаем о том, что шахтёры получили зарплату полугодовой давности (а когда это было видано, в какой стране люди объявляли голодовки, чтобы получить давным-давно и честно заработанные ими деньги?), о том, какие новые, новые и новые комиссии и комитеты созданы для решения таких-то и таких-то совершенно очевидных проблем, о том, какие грядут указы со стороны Президента. Все эти объяснения пусты.

Улавливаешь только одно: предлагается очередной способ выхода из очередного тупика. Выход временный — тупик остается тупиком. Никакой политики и экономики у нас нет, ведь суть того и другого — обоснованный прогноз, который должен сбыться, иначе всем этим чиновникам, всему правительству, по всем правилам, будет крышка. Какая может быть политика, какая экономика в государстве, которое существует от одного ЧП до другого, вернее — в сплошных ЧП?

Каких благ, какой стабильности можно достигнуть, если нам объявляют с восторгом и самоуверенностью, что нынче производство уже почти что на уровне прошлого года! (А прошлый год — это каких-нибудь 25 процентов от года 1980-го и даже из эпохи горбачевского правления.) Вот уж кто внимает вещателям, так это теневые и коррумпированные дельцы. Они мгновенно создали на всякого рода махинациях огромные богатства, пользуясь беспомощностью государства, и снова ждут: а не выдастся ли и ещё случай? Случай ещё добрать деньжат к деньгам, а уж сохранить то, что набрано, — это непременно. Всё дело в том, кто и что умеет — умеет, не считаясь ни с чем, кроме собственной выгоды. (Тоже коммунистический принцип.)

Нынче время ДМ — дикого материализма.

Такое материалистическое умение дано не каждому, да и не каждый, если захочет, для начала выйдет на нужного человека. У большинства такой возможности просто нет, и это большинство не слушает государственное вещание, от кого бы оно ни исходило. Послушало до выборов — хватит! Слушать можно только тех, кому ты доверяешь, кто выполнил свои обещания.

Некоторые уважаемые газеты уже не платят гонораров авторам, а берут с них деньги — за публикации.

Нечего и говорить о материалах, в которых кто-нибудь или что-нибудь под сурдинку рекламируется. Отдача велика — не в денежных, так в других каких-то единицах. А присмотритесь внимательно — сколько таких публикаций в самых независимых газетах? Если газеты так много говорят о рыночной экономике, это, кроме всего прочего, значит, что они эту экономику усвоили. Вариантов-то всего два: или вписывайся в рыночную экономику любыми средствами, или — закрывайся.