Современная новелла Китая - Ван Мэн

— Как заботится о себе!

— Психованная.

Она проглотила комок слез. Ну почему, если девушка двадцати девяти лет не пошла обедать в столовую и сварила себе лапшу, ее надо называть психопаткой? Неужели так написано в учебнике психологии?

Даже близкие друзья без конца твердят: «Найди себе пару». Как будто не выйти в ее возрасте замуж — это тягчайшее преступление против земли и неба, — все против тебя ополчились, сплетничают, судачат. Поневоле станешь неврастеничкой. Неужели для женщины нет ничего важнее, чем выйти замуж, найти мужчину? До чего же горько, противно, нелепо и смешно!

Ну, а теперь — свобода! Девятнадцать лет! И пусть все заткнутся! Она смотрела на голубое небо, по которому плыли легкие белые облачка — платочки, которые в миг заткнули рты всем этим доброхотам. Красота!

С гордо поднятой головой, не глядя по сторонам, Линь легким, быстрым шагом гордо прошла к стоянке велосипедов, выкатила свой «Летящий голубь» и сама, словно голубь, выпущенный на волю, вылетела за ворота.

Кончался рабочий день, улицы, вдоль которых непрерывной цепью тянулись магазины, лавочки — государственные, кооперативные, частные — были запружены народом. Отовсюду неслись модные песенки. «Я тебя люблю…», «Ты не любишь меня…», «Я не могу жить без тебя…», «В твоем сердце нет места для меня…». Ну что за слова! К черту все это!

Любовь — теперь не товар, который надо поскорее сбыть! В девятнадцать лет все еще впереди, столько возможностей! Главное — срочно взяться за учебу, пополнить знания, усовершенствоваться. Только так можно принести пользу обществу, дать счастье людям и заслужить уважение, обогатить свою жизнь, чего-то добиться. Вот тогда любовь придет сама, и, конечно, от нее не откажешься. Любовь — тихая, не напоказ, идущая из глубины сердца.

Надо поступить в вуз. Девятнадцать лет — самый подходящий для этого возраст, нельзя терять времени. В вечернем или телеуниверситете, если постараться, можно получить диплом. И все же это не Пекинский университет или Цинхуа. Всю жизнь сломали, не дали учиться. Ведь строго говоря, у нее образование на уровне начальной школы. Доучилась до четвертого класса, и началась эта «революция»; беготню по улицам на протяжении нескольких лет зачли как начальную школу второй ступени. Пошла в среднюю. Сидела в классе, мало что понимая из объяснений учителя. Еле-еле дотянула — окончила школу. Потом послали в деревню на трудовую закалку, и все свои жалкие знания она растеряла. Кончилась «революция». Вернулась в город, «стала ожидать» работу. Наконец ее взяли в так называемую подсобную службу Управления, которая действовала на кооперативных началах. Осталась у нее в жизни одна лишь забота — выйти замуж. А там ребенок, пеленки, рис, мука, масло, соль, соя, уксус, обмен газовых баллонов, ссоры, скандалы, — и так всю жизнь.

Да разве для этого человек рожден? Суфэнь не могла с этим смириться. Нет, человек должен что-то совершить, что-то оставить после себя. Но она со своим скудным образованием ничего не умеет: ни хлеб растить, ни уголь добывать; ни к крестьянкам ее не отнесешь, ни к рабочим, интеллигентка без образования — одинокая, неприкаянная душа.

Надо начинать с нуля. Она тратила почти все свое свободное время на различные подготовительные курсы и больше половины зарплаты — на покупку пособий и плату за учебу. Родной язык, математика, английский, рисование — за что только она не бралась! Учила, зубрила, но дело двигалось слишком медленно, а сил уходило много. Лет ей было немало, и она мечтала о курсах ускоренного обучения, иначе не успеть — кому нужен старый скакун?

Она решила вплотную заняться английским, надеясь штурмом взять крепость. Всевозможные учебники, радио- и телеуроки, языковые курсы — все сразу. Через месяц она обнаружила, что у крепости собралась целая толпа подрывников! Такие же, как она, уже не юные парни и девушки стремились пробиться кратчайшим путем к воротам. Но это был не самый надежный путь. Ну, одолеешь английский, что пользы при общем низком культурном уровне? Переводить с английского на китайский, с китайского на английский? Для этого есть сколько хочешь окончивших институты иностранных языков! Никому нет дела до «ожидающих работы» молодых людей, которые, как ростки, стараются пробиться наружу.

Училась она и в Заочном институте литературного творчества. Писать бы рассказы или стихи о молодежи, ее подавленности и колебаниях, о поисках счастья. Выплеснуть бы все это на бумагу. Пусть молодежь двадцать первого века узнает, что было в истории нашей земли обманутое и страдавшее от несправедливости поколение. Не по своей вине потеряли они все, что им принадлежало по праву, — на них свалились незаслуженные тяготы. И они будут нести это тяжкое бремя до конца жизни.

Ах, как легко рассуждать о литературе! То, что пишут ровесники, — не нравится, а когда сама взялась за перо, не знала, с чего начать. Изорвала несколько толстых пачек бумаги; домашние испугались, решили, что она свихнулась. Ну что ж, не каждому дано стать писателем.

А может быть, выучиться на бухгалтера, счетных работников не хватает…

Она прикидывала так и этак и ничего не могла решить. В тоске и неуверенности она не понимала сама себя, не знала, за что ей приняться. Одни говорили: «Не суетись, живи как живется!» Другие советовали: «Выходи замуж и успокойся!»

Но этого ей хотелось меньше всего.

А теперь все перевернулось, цветы благоухают, птицы поют, мир стал бесконечно прекрасен. Минус десять лет — и мне всего девятнадцать. Какая там неуверенность, тоска, отчаяние и неудачи, все это к черту! Теперь я не за бортом жизни, мир снова принадлежит мне. Я буду дорожить каждым мгновением, каждой минутой. Надо твердо решить, чего я в жизни хочу, и не сворачивать с избранного пути. Я буду учиться, поступлю в институт, получу настоящее образование. Это — главная цель.

Да, завтра же, сейчас начну действовать.

Она ехала на велосипеде, широко улыбаясь, прямо к магазину учебников Синьхуа.

На следующий день с самого утра все Управление кипело и бурлило. Вверху и внизу, внутри и снаружи царило оживление, слышались смех и громкие голоса. Люди с больным сердцем, не жалуясь, с ходу поднимались на пятый этаж — ни тебе одышки, ни сердцебиения, ни бледных лиц — ничего. Старики на седьмом десятке, говорившие обычно медленно, тихо, задыхаясь, вдруг заговорили так громко, что было слышно в другом конце