Н Бомж - Мой Кент

- Мама, я прошу, дай мне пожалуйста ключ от замка, которым заперт чердак. И вообще, скажи мне на милость, какого черта нужно запирать чердак? Что за необходимость? - Радостное возбуждение уступило место нарастающему раздражению.

- Что тебе нужно на старом и пыльном чердаке, скажи мне, и я может быть поищу ключ, - судя по ее голосу, ст.Зина обретала уверенность.

- В одном из чемоданов лежат подлинные рукописи нот Сальери. Мне нужно их найти и отдать на экспертизу. - В голосе еще не старого Франца слышались трагические нотки.

- Зачем тебе все это нужно, Франя? - ст. Зина явно старалась выиграть время. - Зачем? Мы же знаем и ты, и я, и все знают, что музыканты всех времен поклялись никогда не исполнять произведений Сальери, или ты хочешь это сделать ради каких-нибудь нуворишей за деньги? Зачем искать ноты Сальери, сыграй им семь сорок, они все равно не поймут.

Похоже на то, что Франц едва сдерживал отчаяние и ярость:

- Мама, я не собираюсь исполнять произведения Сальери ни за какие деньги, но на Западе объявился чудак, который скупает подлинные рукописи Сальери за очень хорошие деньги.

Я представил себе ст. Зину пренебрежительно махнувшую в сторону еще не старого Франца, который наверняка уменьшался в росте от душившей его бессильной злобы.

- А-а-а-а... брось, для тебя полтора рубля были уже хорошие деньги, ее голос выражал твердую уверенность в том, что ее послушному Францу, охваченному пламенем ярости, которая ощущалась даже здесь, наверху, во всяком случае сегодня, на чердак не попасть.

- Та часть рукописей, которая принадлежит мне... нам, оценивается более чем в восемьдесят тысяч долларов, - голос Франца сорвался на фальцет, - мама, в чем дело, объясни, почему ты мне не даешь ключ от чердака, почему мне нельзя туда подняться, что ты там прячешь, что я не должен знать?

- Успокойся, - старуха решила зайти с другого конца, - весной у нас был пожарный инспектор и велел убрать с чердака весь хлам, особенно он обратил внимание на эти старые никому не нужные книги и тетради. Я знаю, что ты все тщательно отобрал из них, все необходимое тебе, когда переезжал отсюда, а из оставшегося кое-что отобрала Берта, но очень немного. Остальное с сожгла, все до последнего листика. - Я поразился ее изобретательности, с какой она обвела вокруг пальца своего Франю.

Внизу наступила долгая пауза, слышались грузные шаги: видимо Франц ходил по комнате, переваривая столь тяжелую для него утрату.

- Ну что ж, - наконец заговорил он, убитый горем, - я сам виноват, надо было смотреть чуть дальше своего носа, наверное только такой дурак как я смог бросить без присмотра старинную рукопись, но кто же мог знать? Это же Сальери!

- Не расстраивайся, сынок, ты же не умрешь ведь с голоду без этих проклятых рукописей, черт с ними с долларами, здоровье и нервы не купишь ни за какие доллары. Франя! Вспомни, я тебе много раз говорила: умный еврей не должен переживать из-за потери денег, а ты ведь у меня умный, ты же знаешь, мы все тобой гордимся, даже Гальперины.

Очень похоже на то, что Франца осенило:

- А как ты думаешь, может быть Берта забрала их себе, она ведь с детства была такой практичной.

- Вполне возможно, - слишком поспешно согласилась ст. Зина, - я спрошу у нее. А что ей сказать, если ЭТО у нее? Чтобы она вернула тебе?

Франц был в явном замешательстве:

- Ну... скажи ей, что рукописи стоят денег, и если она захочет их продать... пусть она их отдаст тебе, а ты сходи к Солодчикам и позвони мне.

По-видимому сама мысль о том, что деньги могут попасть к ненавистному гою, уведшему у него, Франца Менциковского, единственную дочь, была невыносима и он вскоре распрощался.

Проходя верандой он несколько замешкался, и я ощутил его огненный взгляд, брошенный на непонятно какого дьявола запертый на замок люк, а на чердаке долго клубилась запущенная им лютая злоба на всех этих бездельников и дармоедов из пожарного управления шарившихся по чужим чердакам.

Мы сидели в комнате для гостей. За окном темная августовская ночь уверенно вступила в свои права. В соседней комнате шумно ворочалась и вздыхала старая Зина. В комнате было традиционно темно.

Бутылка коньяка была уже наполовину пустой, но в Берте не чувствовалось привычной блаженной расслабленности. Ее определенно что-то беспокоило.

- Я думаю все скоро должно кончиться, Вадим, - произнесла она приглушенным шепотом.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я и в моей груди что-то сжалось.

- Твои, или, вернее наши проблемы, - она потянулась к пачке сигарет.

- У меня нет и не будет проблем, пока ты со мной, - не очень убедительно заявил я.

- Ты прекрасно знаешь сам, что бесконечно все это продолжаться не может.

Как всегда она была права. Долгое время мы старательно избегали этой темы, но видимо пришло время спускать шлюпку и грести изо всех сил подальше от корабля, грести в беспросветную тьму.

- Сам Бог натолкнул тебя на английский язык, а мне подсказал выход из положения, - продолжала Берта, Которая Была Всегда Права, - да и рукопись тоже Бог послал.

Я был уверен, что она уже все обдумала, что-то такое, к чему меня тихонечко подводит, чтобы не слишком шокировать меня, ходит вокруг да около, словно боится сообщить о смерти близкого человека.

- Причем здесь Бог, рукопись и английский, - спросил я смутно догадываясь о том, что сейчас услышу от нее.

- За эти доллары я купила для тебя возможность уехать туда, где ты будешь в полной безопасности.

Уже купила! Опять за меня все решают, за меня думают.

- И когда это произойдет? - полюбопытствовал я, стараясь скрыть легкое раздражение.

- Дней через десять-двенадцать. Давай пока обсудим детали. Тебе недолго там быть одному, я приеду почти следом за тобой. - Она и не старалась скрыть своего возбуждения.

За всем этим слышался тихий, но отчетливый колокольный звон тревоги.

Я закрыл ей ладонью рот и прошептал в ухо:

- У нас еще есть время, детали подождут, а вот я больше ждать не хочу...

Она тихонько отстранилась и предложила:

- Давай выпьем за удачу, только принеси мне, пожалуйста, холодной воды.

Я тихонько отправился на кухню за холодной водой, было слышно как из бутылки булькая лился коньяк...

Они нашли меня и здесь.

Я лежал в одних трусах спеленутый по рукам и ногам прочной капроновой тесьмой. В залитой светом комнате пахло хлороформом, наверное им отключили меня перед тем как связать.

Берта лежала на второй кровати совершенно голая лицом вверх, с раскинутыми руками и ногами связанными тесьмой, пропущенной под кроватью, ее рот был заклеен широкой полосой лейкопластыря.

Я застонал от унижения, ярости и бессилия.

Их было трое и среди них я сразу узнал доктора, который меня лечил. Он был как всегда элегантен, лицо было бесстрастно. Он снял джинсовую куртку, под которой оказалась майка с надписью на английском языке, которую можно было перевести приблизительно так: ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ, И БУДЕМ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ.

Второй, белобрысый, стриженый почти наголо в темно-синей рубашке с погончиками и закатанными выше локтя рукавами. Он не мог отвести глаз от распятой обнаженной Берты и весь его облик выражал звериное желание овладеть столь доступной плотью.

Третий, постарше, в длинном светлом плаще стоял прислонившись к косяку открытой двери, держа под контролем комнату и холл, медленно двигая челюстями, пережевывая жевательную резинку. В его левой руке удобно примостилась Беретта армейского образца. Правая рука покоилась в кармане плаща. Этот был наиболее опасен. И не из-за Беретты. В его расслабленном спокойствии угадывалась молниеносная реакция, а узкий лоб с низко растущими густыми волосами и глубоко посаженные глаза начисто отметали малейшее предположение о каких-либо эмоциях.

Доктор поставил на стол свой походный медицинский несессер, отодвинув высокую вазу с гладиолусами, открыл крышку и на мгновение задумался.

- Ну, что, эскулап, - услышал я свой хриплый голос, - так это ты правишь бал? Свои тридцать сребреников тоже в чемоданчике носишь? Они греют твою подлую душонку... Могу показать хорошее, надежное место, где их спрятать.

- Причем здесь тридцать сребреников, - искренне удивился он полуобернувшись в мою сторону, - я никого не предавал.

- Ты самый мерзкий и подлый предатель. Иуда по сравнению с тобой невинный агнц. Ты предал своих товарищей по благородной профессии. Ты не из тех, кто рискуя собственной жизнью идут в очаги, зараженные чумой или холерой. Нет. Ты пошел прямо в противоположную сторону, чтобы работать на чуму, за лишнюю десятку. На чуму двадцатого века, наводнившую землю наркотиками, проституцией и разъедающей коррупцией, на чуму похуже настоящей. Ты самая настоящая отвратительная тварь, криттер.

- У тебя самого руки по локоть в крови, - он вновь повернулся к несессеру.

Я все-таки его достал - на его скулах едва заметно играли желваки. Белобрысый приблизился к моей кровати и сильно ударив по ней ногой произнес: