Юрий Пахомов - Случай с Акуловым

Нет, не мог Федор Акулов рассказать такое бывшему своему дружку, а ныне кандидату каких-то там наук, шишке. Никак не мог.

То ли тоска сделала свое черное дело, то ли из-за бессознательного протеста или еще по каким непонятным причинам, но Федора понесло вдруг, такую он завел морскую травлю, такого нагородил, что теперь, лежа на койке в гостинице, вспоминать было мерзко. Ох и мерзко.

Рассказал Саньке, что вот уже пятый год плавает кэпом на лесовозе "Иван Рябов". В основном рейсы в Скандинавию, жена - актриса Архангельского драматического театра, свой дом в Соломбале, "москвичок-407", но собирается взять "Волгу", вот-вот очередь подойдет. Сказал даже, что отмечен правительственной наградой (какой именно, умолчал), а также именными часами. С монограммой!

А Санька смотрел на него с грустью, с брезгливостью. Но Федор все врал, врал. И никак не мог остановиться.

Сигарета догорела до фильтра, обожгла пальцы. Акулов, прищурившись от дыма, швырнул окурок, пытаясь попасть в пепельницу, стоявшую на тумбочке. И, конечно, промахнулся.

"Вот черт, еще занавеска загорится".

Кряхтя встал, полез на четвереньках, шаря рукой под тумбочкой. Рука наткнулась на что-то плоское и прохладное! Книжка! Ну, конечно. Видать, завалилась за тумбочку, ее позабыли. Плохо приборку делают, если до сих пор не заметили.

Акулов вытер книжку рукавом тужурки, прочитал название: "Чехов в Мелихове". Потрепан-ная такая книжка, со стертым библиотечным номером. Та-ак! Открыл. И в разделе "От автора" прочел: "Среди литературных мест нашей Родины, связанных с именем А. П. Чехова, особое место занимает Мелихово..." А рядышком карандашом набросано, где это самое место находится: "Ехать до станции город Чехов, бывшей Лопасни, с Курского вокзала, а там местным автобусом до Мелихова".

"Это же вроде рядом совсем.- Акулов в задумчивости пососал нижнюю губу.- Часа два езды, самое большое... По соседству, оказывается, а я не знал..."

Нужно сказать, что в последнее время у Федора Акулова установились с Антоном Павловичем Чеховым дружеские отношения. А случилось так. В середине июня "Бугульма" встала на погрузку. Экипаж, свободный от вахты, в город не пустили - капитан не захотел иметь лишнее ЧП, рейс предстоял ответственный, а помполит, чтобы занять людей, организовал встречу по волейболу между экипажами "Бугульмы" и стоявшего в том порту гидрографического судна.

Матч "Бугульма" выиграла, но Акулов во время третьей партии упал, расшиб колено, да так, что чуть в больницу не увезли. И пришлось ему без малого месяц, пока были в походе, просидеть безвылазно в каюте, выдавая Яше Лукавцу ценные указания. Погода на Беломорье стояла тихая, машина работала исправно, Лукавец, по выражению капитана, "петрил довольно прилично", и делать Федору Акулову было нечего.

Без дела Федор сидеть не привык и поначалу чуть не озверел со скуки. Пробовал даже ложки из дерева вырезать. Потом пристрастился к чтению. Он и раньше читал много, но безалаберно и в основном детективы. Библиотечка на судне была скудная - длинные рейсы редкость, да и судно готовили на переплавку - по старости. Через неделю читать Федору стало нечего, даже подшивку "Работницы" всю перечитал.

Выручил боцман, молчаливый конопатый парень с "ветерком в голове". "Ветерок" этот заключался в том, что он, будучи хорошим боцманом и моряком дай бог всякому, собирался стать учителем русского языка и литературы. Бзик, одним словом, был у него. В институт боцман готовился странным образом - брал в рейс полное собрание сочинений, скажем Добролюбова, и прочитывал от первой до последней страницы каждый том.

На этот раз боцман захватил с собою двенадцатитомное Собрание сочинений А. П. Чехова.

Акулов, смутно помнивший Чехова еще по школе ("Хамелеон" да "Человек в футляре"), принялся за чтение с неохотой, чтобы так, убить время. Но уже первую ночь Федор не спал, а матросы, поднимавшиеся на вахту, слышали из каюты стармеха такой хохот, что крутили пальцем у виска, давая тем самым понять, что стармех, видно, чокнулся от безделья, если хохочет как филин по ночам.

Дальше пошло в основном грустное.

А ночи стояли белые, Федор читал, сидя в кресле у иллюминатора, положив больную ногу на табурет. Возникали и исчезали за бортом зеленые острова, розовело, бледнело и снова розовело небо, с тонким "ф-р-р-ст" проносились над самой водой утки, орали кошачьими голосами чайки, но Федор ничего этого не видел и не слышал. Никогда ему еще на душу не ложилось столько горечи сразу, так что сердце стучало тяжело, как старый дизель, и пощипывало глаза. Но сквозь горечь пробивалось другое чувство, и было оно светлым и прекрасным. Особенно потрясли Акулова письма Чехова - так теплы и понятны они были, такая нежность в них таилась и грусть.

"Ах ты боже мой, что за человек,- бормотал Федор.- И это ж надо, всякая сволочь жила, а он помер. А?"

А когда прочел в последнем письме: "А от одышки единственное лекарство - это не двигаться",- заплакал.

Странный, очень странный был тогда месяц, и, хотя все потом пошло по-старому, в душе Федора осталось радостное чувство, будто повстречал он старого друга, наговорился всласть, и друг тот ему ровня. Потому как человека понять можешь, если сердцем он тебе близок.

Федор очень удивился, когда боцман сказал ему, что пьесы Чехова в Англии и во Франции ставят. И даже в Японии.

- Что ж они понять в нем могут? Ведь он наш, русский!

- В Чехове со всей остротой выражено чувство прекрасного,- загадочно сказал боцман,- такие шедевры интернациональны.

На что Акулов ему сказал:

- Ладно, боцман, иди проветрись... Чувство прекрасного, сказанул тоже...

Акулов отложил книгу, зажег сигарету. На коричневой с позолотой пачке - Санька, должно быть, вчера в карман сунул - было вытеснено "Филип Моррис". Перед глазами всплыло холеное, с низко подстриженными бачками лицо Саньки.

"Да, культурно живет Александр Ильич,- подумал Акулов,- культурно. Всего достиг. А я? Ну что я за серость такая? Умные книги редко читаю, в театре тыщу лет не был. Возьму да и поеду в это самое Мелихово, в дом-музей, погляжу, как Чехов Антон жил, хороший человек".

Мысль, возникшая просто так, от скуки, вдруг обрела конкретность и остроту желания.

"Поеду,- радостно подумал Акулов,- ах, черт, поеду! Гори оно все синим пламенем. Поеду, и точка! Мы, конечно, не кандидаты каких-то там наук, но насчет чувства прекрасного у нас тоже не все пропало. Имеем понятие! Да! Акулов подмигнул настольной лампе.- А если вы считаете, что радость не может быть вечной, то и хрен с вами, Надежда Андреевна. Обойдемся. Пишите письма..."

До города Чехова, или, как его раньше именовали, Лопасни, Акулов добрался на электричке. Дороги не запомнил, так как задремал и проснулся оттого, что сосед, военный, тряс за плечо:

- Вставай, моряк, станцию свою проспишь.

Шел мелкий дождичек. На привокзальной площади было пусто. Справа, у столба, обозначав-шего остановку, стоял забрызганный грязью автобус. У автобуса сидели на корзинах две тетки, накрывшись голубой скатертью из синтетики, рядом покуривал старичок в зеленом брезентовом плаще, какие носят сторожа.

Акулов подошел к старику и спросил:

- Как до Мелихова добраться, не скажете?

- Это отчего же не скажу? - ехидно прищурился старичок.

- Может, вы не местный.

- Вам бы не говорить, мне бы не слушать, гражданин хороший,- обиделся старичок,- жизнь, можно сказать, в Мелихове прожил.

- И что ты, старый, человеку голову морочишь? - вступила в разговор одна из теток, краснощекая, крепкая, лет сорока, не больше.- Вот на энтом автобусе до кольца, и вся недолга. Вы, извиняюсь, издалека?

- Издалека, из Архангельска.

- Далече. Небось уйму денег на дорогу истратили. К родственникам или так?

- Так.

- А-a, значит, в музей. Доброе дело. Ноне к Антону Павловичу много ездють. Вы из моряков будете?

- Вот ведь бабы! - желчно сказал старик.- Это им скажи, то скажи. Совсем совесть потеряли!

Тетка сердито покосилась на него, но ответить не успела: пришел шофер, молодой, но уже лысый парень в зеленой нейлоновой куртке.

- Поехали! По коням, девушки! - весело крикнул он.- Смотрите, тетки, огнестрельное оружие и взрывчатые вещества провозить не разрешается. Что у вас в корзинах?

- Бонбы,- степенно, без улыбки ответила вторая тетка, постарше, в бархатном жакете и линялых трикотажных спортивных штанах.- Иди заводи свой драндулет, пустобрех!

Шофер не обиделся и даже помог теткам разместить корзины. Акулов сел на переднее сиденье. По крыше автобуса забарабанили крупные капли.

- Ух, припустил,- улыбнулась первая тетка.- Ну, поехали. Запевай дед! С песней оно быстрее дело пойдет.

Старик не удостоил ее вниманием, только презрительно поджал губы.

Автобус развернулся и, приседая, лязгая и грохоча, понесся по мокрому асфальту.

Акулов сумрачно глядел на нейлоновую спину шофера, и в нем ворочались разные чувства. Колобродили мыслишки о том, что он совершает глупость, дикий какой-то поступок, что в Москве сегодня могло быть весело, а его несет черт-те куда, на ночь глядя. Но тяжело и упрямо поднима-лась другая мысль. "Все правильно. Все ты делаешь верно. Хоть вечерок побудь человеком".