Виктория Токарева - Немножко о кино

Ровно в час дня открывалась дверь кабинета, и жена Доработчика объявляла:

- Идите кушать...

Жена не старалась нравиться: какая есть, такая есть. Была естественна, как ребенок или как собака. Я ее любила. И Доработчика любила.

- Тебе какое мясо? - спрашивала жена. - Темное или белое?

Я металась мыслями. Хотелось назвать кусочек похуже, чтобы лучший достался хозяевам.

- Темное, - говорила я.

И передо мной ставили тарелку с индюшачьей ногой. Самая вкусная часть. Я обводила всех глазами и спрашивала:

- Вы всегда так едите?

Все смеялись. Им нравилось мое восприятие. Они как бы наново видели свою жизнь моими восторженными глазами. И казалось в эту минуту, что все прекрасно: дом полной чашей, любимый труд, все живы-здоровы, ничего не угрожает и нет трещин-пропастей, куда может свалиться все-все...

Мы писали сценарий, и остальное нам было неинтересно. А жизнь продолжалась тем не менее.

Из другого города приехал друг Доработчика, и по закону гостеприимства его надо было вести в ресторан.

- Пойдешь с нами? - спросил меня Доработчик.

- Прямо так? - растерялась я. На мне был черный рабочий свитер и узкая юбка. Джинсы еще не вошли в моду.

Жена принесла мне свои украшения: крупные бусы из янтаря и серебро. На черном фоне это смотрелось торжественно.

- А ты? - спросила я.

- А у меня еще есть, - успокоила жена. - У меня полно. Я из Индии привезла.

Мы отправились вчетвером: друг, я, Доработчик с женой.

В ресторане за соседним столиком гулял какой-то коллектив. Мы с Доработчиком смотрели, как они веселятся, и узнавали своих героев. Вот эта толстая - завуч. А этот молодой и спортивный - учитель физкультуры. Мы не могли выйти из атмосферы сценария, невольно продолжали сочинять. Вымысел и реальность переплелись между собой, как томатный сок с водкой, образуя новый напиток "Кровавая Мэри".

Позже я заметила: Доработчику было неинтересно жить. Ему было интересно только работать, и он замещал жизнь работой. А я находилась в той поре, когда успех и слава казались мне самыми важными наполнителями жизни. И все шло в этот костер.

Состояние творчества само по себе мне всегда было очень интересно. А здесь я как бы умножала свои способности на его. Как ветер и огонь. Такое сочетание может поджечь любые пространства.

Объединять тела - это счастье. Но объединять воображение...

Мне казалось тогда: я могла бы жить в любых плохих условиях, спать под лестницей, как Пиросмани, только бы сочинять вместе, глядеть в его желтое пористое лицо и улететь в выдуманную жизнь, как на дельтаплане. Результат нашего труда мог быть менее интересен, чем процесс. Но процесс...

Жена не была задействована в сценарий, значит, ее как бы не было. Она попадала на задворки главной жизни.

Жена тихо пожаловалась мне, что старше Доработчика на девять лет. Она показала мне ладошки с растопыренными пальцами, из которых один подогнула. Я посмотрела на девять пальцев, потом на ее лицо и сказала:

- Это ни при чем. Главное знаешь что? Красота родных лиц.

Жена подумала над сказанным. В самом деле: родное лицо всегда кажется красивым. Ей это понравилось, и она глубоко кивнула головой.

Доработчик пригласил меня танцевать. Положил свою квадратную ладонь на мою спину. Наши лица оказались примерно на одном уровне. Его губы напротив моего носа. Мы медленно двигались в танце, и когда музыка кончилась, он торопливо поцеловал меня в нос. Это было что-то новое в нашем соавторстве. Вторгался другой, параллельный мир. Прозвучала грозная нота. Мое сердце соскочило с петель, сделало сальто-мортале и поплыло, как в глицерине, куда-то вниз, в район солнечного сплетения, в то место, где, говорят, живет душа. Надвигался другой, невыдуманный мир, именуемый ЛЮБОВЬ. Хотя любовь это самый выдуманный мир. Самая большая выдумка человечества.

Я закусила губу, чтобы вытерпеть все, что происходило внутри меня с моим сердцем и душой, и так вот, с закушенной губой, вернулась за стол.

Доработчик с вдохновенным лицом поднял свой бокал - в нем была минеральная вода - и предложил выпить за любовь. Я подняла свой бокал с красным вином, друг - рюмку с коньяком. Кстати, я забыла о друге, он был красивый, просто красавец. Но он был совершенно ни при чем.

Жена в это время стала ложечкой вычерпывать черную икру на хлеб, потом закрыла другим кусочком хлеба и завернула в бумажную салфетку. Она все время помнила о своем восьмилетнем сыночке и мечтала принести ему вкусненького. Любовь ее как-то не интересовала. Любовь - нечто умозрительное. А сыночек - реальное.

Доработчик возмутился тем, что жена собирает со стола остатки еды, и зыркнул бешеным глазом пантеры.

- Чего? - испугалась жена. - Чего ты?

Она была совершенно не виновата в том, что его сердце тоже сорвалось с петель и где-то плавает, как ненужный предмет. Она растила сына, а сыну нужны были папа и мама и черная икра. Доработчик шел в одном комплекте с икрой. Это была ее правда. Он - больной запоями, пребывающий полжизни в аду запоев, хотел здоровья и счастья. Это была его правда. Про себя не говорю. Я хотела ВСЕ: счастья, славы и детей. Здоровье и молодость у меня были. Мне исполнилось тогда двадцать восемь лет. И еще я хотела ЕГО любви. И покоя его жене. И счастливого детства их сыну. Попробуй соедини.

После ресторана мы пошли пешком. Доработчик взял мою руку и сунул в свой карман, таким образом он прятал мою руку и там ее держал. Сеял мелкий дождичек, как водяная пыль. Я шла, не чуя земли под ногами. Вино и счастье вздымали меня, я устремлялась куда-то ввысь, как воздушный шар. Я шла с непокрытой головой и казалась себе шикарной женщиной.

Жена и друг шли позади и, естественно, видели мою руку в его кармане. Я как будто залезла в их жизнь, при том что она кормила меня лучшими кусками и дала поносить украшения из Индии. Украсила, можно сказать. Все это никуда не годилось, о никто ничего не мог поделать. Я не могла убрать руку и пуститься на землю. Он не мог отпустить мою руку. Мелкий дождичек не мог не падать.

Бывают в жизни стихийные бедствия: лавина с гор, например. Наша лавина еще мирно лежала на склоне, никому не угрожая. Мы дошли до его дома. Доработчик сказал жене:

- Я провожу...

Было очевидно, что он остановит такси, мы сядем на заднее сиденье, он поцелует меня и не сможет отвести лица, и мы будем ехать вот так, в одном дыхании, вернее, бездыханно, до тех пор, пока будет двигаться такси. Это было ясно всем - и Доработчику, и другу, и его жене. Жене это показалось обидным. Она произнесла протестующий звук типа:

- У...

- Боишься? - спросил Доработчик, будто в подъезде мыши. - Ну пошли...

Он ушел с женой. Он ее любил по-своему, по-родственному, и не хотел огорчать. А меня поехал провожать друг. Он был мрачно красив, красивее Доработчика в три раза, если не в десять. Но мы были из разных стай, как лось с крокодилом. Очень красивый крокодил. И лось замечательный. Ну и что?

Дома я легла спать, и мне приснился сон, как будто я в его кухне. Мы обедаем всей семьей: Доработчик с женой, его мама, сын и я. Я тоже вхожу в семью, как младшая жена у мусульманина. И это нормально. И никто не ущемлен. Он что-то говорит мне, близко-близко придвинув лицо, и я чувствую тепло его щеки. Стены кухни бархатные, красные. И пол тоже бархатный. Мы сидим, как в шкатулке. Потом он пригласил меня танцевать. Мы танцуем, не касаясь пола. Парим, как герои с картины Шагала.

Я проснулась с ощущением, что лавина треснула. Она еще не тронулась. Еще держится собственной тяжестью. Но...

Через неделю сценарий был окончен. Поставлена точка. Мы отдали черновик машинистке. Вычитали ошибки и отвезли на студию. Мы ехали на студию. У нас было чувство, какое, наверное, бывает у крестьянина после жатвы. Проделана большая нужная работа, и проделана хорошо. Я думаю, ощущение хорошо сделанной работы - это и есть смысл жизни. Во всяком случае, один из ее смыслов.

Сценарий принят художественным советом. Однако возникло неожиданное осложнение. Мои режиссеры отказывались его снимать. Они заявили, что рассказ был - одно, а сценарий - совершенно другое.

- Ну и что? - удивилась я. - Какая вам разница?

- Очень большая, - сказал Андрей.

Рассказ казался ему штучным товаром, а сценарий - чем-то ширпотребовским, набитым соцреализмом. Типичная киношка шестидесятых годов.

Очень может быть, что так оно и было. Но я, зашоренная своим предлавинным состоянием, отказывалась видеть реальность.

Андрей и Володя гордо отказались от постановки. Может быть, причина была в сценарии, а может, все гораздо проще. Андрей понимал, что НАДО снимать, а он боялся снимать. У него был страх руля, какой бывает у автомобилистов, терпевших катастрофу. Володя - просто попал под трамвай желаний, ему было ни до чего, и не до кино в том числе.

Итак, режиссеры соскочили. Фильм завис. Но свято место пусто не бывает. На него тут же нашелся режиссер Алеша И. Он был интересен тем, что в советской режиссуре шестидесятых годов занимал первое место от конца. Он снял худший фильм всех времен и народов, и ни одна газета в течение определенного периода, почти полугода, не осталась в долгу перед антишедевром. Почти все журналисты поупражнялись в брезгливой насмешке. Наш сценарий мог явиться спасательным кругом для Алеши. Он ухватился за него, чтобы как-то удержаться на поверхности киноокеана.