Общество Джейн Остен - Натали Дженнер

Она очаровательно улыбнулась – ослепительно, белозубо – именно такой, по его представлениям, и была американская улыбка, и он подумал, что только американка может так улыбаться.

– Вы так добры ко мне. Благодарю вас. Я полагала, что люди сюда постоянно приезжают, такие, как я, и по той же причине, это правда?

Пожав плечами, он замедлил шаг, чтобы сравняться с ней, пока они шли к Большой Усадьбе по гравийной дорожке длиной в полмили.

– Пожалуй, часто. Но здесь мало чего интересного. Там, в доме, теперь работники живут – во всех комнатах.

Взглянув на нее, он увидел, что она разочарованно хмурится. Он и сам не понял, почему спросил ее о книгах – точно хотел подбодрить.

– Даже не знаю, как вам сказать, – ответила она, когда он указал туда, куда вела дорога, ровно напротив места, где стояла телега, о которой он на время забыл. – Просто, когда я читаю ее книги и перечитываю – чаще, чем кого-либо еще, – она как будто живет в моей голове. Это как музыка. Отец читал мне ее романы в детстве, его не стало, когда мне было двенадцать, и в ее строках мне слышится его голос. Ничто иное не могло заставить его смеяться так, как тогда.

Слушая, как она болтает, он недоверчиво покачал головой.

– Так вы ее не читали? – Теперь огонь недоверия сверкнул в ее глазах.

– Мне такое не очень-то интересно. Предпочитаю кого-то вроде Хаггарда. Приключенческие романы. Вы, наверное, меня осудите…

– Никогда бы не стала судить кого-то за его литературные предпочтения.

Увидев, что он смотрит на нее с иронией, она вновь широко улыбнулась:

– Хотя, кажется, только что поступила иначе.

– Как бы там ни было, никогда не понимал, как эти романы о девицах, ищущих замужества, могут сравниться с тем, что писали великие. Толстой, например.

Он снова пробудил в ней интерес.

– Вы читали Толстого?

– Да, готовился отправиться на учебу, когда была война, но двух моих братьев призвали на фронт. А я остался здесь, помогать по хозяйству.

– Значит, вы сейчас вместе работаете на ферме?

Он отвернулся.

– Нет, мисс. Оба погибли на войне.

Ему нравилось говорить так – резать, как лезвием, – остро, начисто, глубоко, бесповоротно. Как будто упреждая дальнейшие расспросы. Но, чувствуя, что в разговоре с ней подобный путь привел бы к обратному, он спешно продолжал:

– Кстати, видите, где встречаются вон те две дороги? Вы пришли по левой, из Винчестера, так? Будете держаться правой – она теперь главная, на Лондон – и попадете прямо в Чотон. Там и коттедж стоит.

– Вы и вправду очень любезны. Спасибо вам. Но вы должны прочесть ее книги, должны! Вы же здесь живете, разве нет?

Он не привык к подобным проявлениям чувств, и ему захотелось вернуться к своей телеге и исчезнуть.

– Пообещайте мне, пожалуйста, мистер?..

– Адам. Меня зовут Адам.

– Мэри Энн, – ответила она, протянув на прощание руку. – Начните, конечно, с «Гордости и предубеждения». А после – «Эмма», это моя любимая. Такая смелая, но такая забывчивая… Хорошо?

Вновь пожав плечами, он отсалютовал ей кепи и зашагал прочь по дороге. Он обернулся лишь один раз, едва миновав пруд у развилки. Девушка все еще была там – высокая, стройная – и смотрела на домик из красного кирпича, на заделанное окно и белую дверь, выходившую прямо на дорогу.

* * *

Закончив оставшуюся работу, Адам Бервик вновь оставил пустую телегу у ворот и устало поплелся по дороге, пока не дошел до маленького домика с террасой, где жил уже много лет.

Когда-то его семья была большой: отец, мать и трое сыновей, из которых он был самым младшим. Маленькая ферма, которой они владели, уже четыре поколения передавалась от отца к сыну. Благодаря этому все Бервики с малых лет были привычны к тяжелому труду. Ему нравилось это – монотонность, постоянство, с которым времена года сменяли друг друга, сон после работы, не оставлявший времени на разговоры.

Но Адам также был внимательным и прилежным учеником, взявшимся за книги отца, повсюду лежавшие в доме, когда ему было всего пять лет, и с тех пор читавшим все, что попадало ему в руки. Каждый раз, когда мать отправлялась в Олтон, он старался пойти с ней. Даже больше, чем кондитерскую и леденцы, которые она иногда покупала, он любил разглядывать детские книги в библиотеке и находить что-то новое для чтения. Потому что за страницами каждой из них скрывался совершенно новый мир, и он не понимал, как кто-то вроде его братьев может не замечать этого.

В этом мире он мог скрываться, когда хотел – если чувствовал, что мир настоящий, мир людей с их социальными взаимодействиями и ожиданиями, начинает давить на него. Необъяснимо, но он ощущал это несравнимо сильнее, чем прочие. Кроме того, он смотрел на вещи глазами героев книг, усваивал те же уроки, что и они, но что было важнее всего, пытался отыскать ключ к счастливой жизни. Он чувствовал, что те, чья жизнь не проходит в повседневных трудах, в отличие от его семьи, существуют в какой-то другой реальности, где их эмоции и желания, едва заметно сверкая и искрясь, бегут по бесконечным проводам, эхом отдаваясь в ушах еще неведомого слушателя. А в его собственной жизни ничто не сверкало и уж тем более почти не искрилось.

Единственным ярким событием для него стала выигранная дотация на обучение, но все померкло, едва лишь его братья ушли на войну. Его не призвали потому, что для военной службы он был еще слишком мал, а бессмысленную, по словам матери, учебу он уже перерос. Война все изменила, и не только в его семье, хотя деревенские знали, что Бервикам досталось больше всех – старшие сыновья погибли в Эгейском море в 1918‐м, а меньше чем через год отца скосила испанка. Порой из самых глубин отчаяния их с матерью спасали лишь соседская забота и участие.

Однако, несмотря на то что бездна еще не поглотила их, они постоянно колебались на самом ее краю. Ни он сам, ни его мать, невзирая на разные характеры, не в силах были вырваться из привычного русла их жизни, им чужда была сама мысль о возможности что-то изменить. Спустя несколько лет после войны, горя, долгов и беспрестанных стенаний матери они со значительной уступкой продали ферму обратно во владение семейству Найт. Поколения сменяли друг друга, и Бервики были прислугой Найтов, работая на них, как и его бабушка с матерью, как и он