Такой была наша любовь - Мари Сюзини

поняла, что в тебе мое спасение». Фабия полюбит Матье, но десять лет совместной жизни не принесут им счастья. Матье любит Фабию, но изменяет ей на каждом шагу. Она уходит. И вот теперь Фабия, жена крупного предпринимателя, мать семейства, снова пришла на то же место, что и много лет назад, — «между Сеной и Сорбонной», — и снова под аккомпанемент выстрелов встречается с Матье. Она любит его с прежней силой, он разделяет ее чувство. Прошлое не умирает, но утраченное время можно воскресить лишь на страницах романа. Настоящее не просто следует за прошлым — они мучительно перекрещиваются. «И уже невозможно понять, то ли прошлое вторглось в настоящее, то ли настоящее переплелось с прошлым».

Один из эпиграфов романа — строки из стихотворения греческого поэта Сефериса — музыкальный ключ повествования. Эти строки и дали название книге.

Книга лишена сентиментальности. Это отнюдь не чувствительный дамский роман, вызывающий слезы на глазах читательниц; нет здесь и истерического надрыва. Вся книга пронизана трагическим мировосприятием, исполнена внутренней патетики и сдержанного мужества. Возникает ощущение большого чувства, которому не дано реализоваться, это ощущение захватывает с первых страниц романа.

Тема абсолютной, безраздельной любви — классическая тема французской литературы от «Романа о Тристане и Изольде» и «Береники» Расина до «Орельена» Арагона — получает под пером Сюзини свое собственное, оригинальное воплощение. В повести «Такой была наша любовь» тема эта, возможно, автобиографична. И пронзительное посвящение книги — «Тебе» — позволяет это предположить. Однако удача писательницы связана с тем, что повесть о любви разворачивается не в узком камерном мирке, а в драматической атмосфере Истории. Именно История — полновластная хозяйка в произведении Мари Сюзини.

«Главный интерес этой книги, — писал в «Юманите» Андре Стиль, — в том именно и состоит, что, говоря о великих часах нашей эпохи, писательница рисует их на уровне одной обыкновенной жизни, напоминая, что история не обязательно делается великими людьми»[3].

Любовь Фабии и Венсана гибнет не из-за психологической несовместимости, не из-за столкновения корыстных интересов двух семейств, как, например, в романах Франсуа Мориака, причина лежит вовне. Все трагически просто. И невообразимо страшно — Венсана арестовывают и бросают в Бухенвальд.

Отлично передает Сюзини мрачные и скорбные цвета эпохи, читатель словно видит «красное и черное» небо Парижа. Убедительна лирико-эпическая интонация книги, болью писательницы, ее волнением проникается читатель, переносясь в тревожную обстановку тех далеких и таких близких лет.

Оккупация. Облавы, аресты, казни. По улицам Парижа гитлеровцы ведут осужденного. «Он держится прямо, он словно рассекает грудью плотный воздух знойного дня… Вокруг него словно образуется пустота — он создает ее сам на своем пути. Даже улица как будто становится шире… Как может он шагать вперед, когда даже меня начинает покачивать только от того, что я смотрю на него.» Кругом воцаряется страх, «обнаженный страх».

Автор сосредоточивает внимание не столько на самом терроре, сколько на его психологических последствиях. «Самое страшное в годы войны было именно то, что никто не мог быть уверен в своем лучшем друге, в квартирной хозяйке, в случайном собеседнике, оказавшемся рядом в «Источнике», который пил ячменный кофе и болтал о всяких пустяках — просто чтобы убить время…»

Поначалу Фабия имеет весьма смутное представление о происходящем. Она не слишком хорошо разбирается в стандартных формулах марионеточного правительства Виши, таких, как «Новая Франция», «Молодой фронт», «Новая Европа», «Новый порядок», «Национальная революция» и т. п. Несмотря на все тяготы оккупации, она испытывает радость жизни молодого, двадцатилетнего существа, но постепенно, невольно Фабия втягивается в Сопротивление. Сама того не подозревая, она носит с собой коммунистические листовки. А эти листовки, случайно к ней попавшие, забирает ее возлюбленный Венсан, который принимает активное, до конца осознанное участие в антифашистской борьбе. Оказывается, этот хрупкий застенчивый юноша, красневший по любому поводу, был тесно связан с движением Сопротивления.

Отдаленным эхом августа сорок четвертого года воспринимаются события мая шестьдесят восьмого. Обращение к Сопротивлению и его гражданским идеалам имеет значение принципиальное. Если в годы Сопротивления все было определенно, ясно: где друг и где враг, — то в весенние дни шестьдесят восьмого при всей остроте политического кризиса слишком много фразы, показного и наигранного. Мятежные студенты, мечтающие «о новом мире, новом обществе, действительно построенном на справедливости», далеко не всегда представляют себе, за что они борются. Значительная часть студенчества выступает под черным флагом анархии.

Во Франции написано немало книг об этой бурной весне. Вспомним хотя бы известный нашему читателю роман Робера Мерля «За стеклом» (1970), где студенты пытаются разбить проклятое стекло, отделяющее их от реальной жизни. Мерль весьма трезво глядит на студенческие выступления и не склонен их переоценивать. Близкую позицию занимает и Жильбер Сесброн, автор романа «Время обманщиков» (1972). Один из персонажей книги резонно говорит своему сыну: «… Ваша заварушка — это не Парижская коммуна и даже не 1848 год, даже не тысяча восемьсот тридцатый».

Следует сказать, что и Мари Сюзини с известной долей настороженности прислушивается к громким, чересчур громким голосам мятежных студентов. Однако то общество, против которого поднялись учащиеся Сорбонны, она решительно не приемлет.

Типичным представителем старого общества является Франсуа, муж Фабии. Франсуа обладает всеми традиционными добродетелями: не пьет, не курит, играет в гольф и тренируется по системе йогов. Весь его облик дышит спокойствием и самоуверенностью. Он образцовый семьянин. «Он заботится только о порядке, и против всяких нарушений порядка — дома и все дома». Он идеальный буржуа — в нем не осталось ничего человеческого. И когда забастовщики установили пикеты вокруг завода, а «подрывные элементы» захватили его кабинет генерального директора, Франсуа разражается злобными антикоммунистическими филиппиками. Он этим не ограничивается. Франсуа активно борется против рабочих, студентов, всех инакомыслящих.

Книга Мари Сюзини написана в крепких традициях французского реалистического романа. Во времена войны, объявленной психологизму и «новым романом», и структуралистами, Мари Сюзини осталась верна традициям французской классики, глубоко осветившей мир человеческой души. Не разделяет она и модные во Франции теории о кризисе романа. Так, отвечая на анкету еженедельника «Леттр франсез», она заявила: «Ничто не помешает целому ряду писателей, осажденных, с одной стороны, научно-техническим прогрессом и отчуждением — с другой, подчиниться внутренней необходимости выразить себя в романе, даже если они отдают себе отчет в охлаждении читающей публики к жанру романа. Я принадлежу к числу этих писателей»[4].

Прозаик реалистического плана, Сюзини умеет двумя-тремя штрихами создавать живые, запечатляющиеся в памяти образы и сцены. Нельзя не