Память дерева - Тина Валлес

– Папа был против этой буквы, правда?

– И папа, и я.

Тут она снова остановилась.

– Тебе не хотелось, чтобы меня звали Жоаном, как дедушку?

– Имя многое решает.

– Что решает, мама?

– Все эти ваши беседы и назидательные примеры с деревьями, бутербродами и костяшками домино. И мой дед был точно таким же.

– Его тоже звали Жоаном?

– Да, и его отца, и деда, и…

Тут мы оказались в тени дерева, и мамино лицо потемнело.

– Некоторые вещи нужно называть своими именами, Жан.

Когда мы пришли домой, дедушка, бабушка, мама и я уселись за стол в столовой. Мама принесла лист бумаги и карандаш и спросила у бабушки с дедушкой, что они знают о первом в нашей семье Жоане.

– Доченька, разве сейчас нам удастся все это припомнить? – Бабушка ужасно расстроилась, но тут дед придвинул к себе бумагу, и из-под его карандаша стали выходить Жоаны, соединявшиеся с каким-нибудь женским именем, и тогда от них шли черточки, на конце каждой из которых появлялся новый Жоан и его братья и сестры, девочки по имени Мерсе, мальчики по имени Жауме, а иногда и девочки по имени Жоана. Когда он дошел до имен родителей, «Эрнест» и «Мерсе», на конце черточки дедушка снова написал «Жоан», и бабушка опять разволновалась.

– Дай-ка сюда. – Бабушка отобрала у него карандаш и собиралась было заштриховать букву О в имени последнего, одиннадцатого Жоана, но дед ее остановил:

– Пускай он будет с буквой О.

И клоники улыбнулись одинаковой кривоватой улыбкой.

С недавних пор всякий раз, когда дедушка говорит, что собирается чинить часы с кукушкой, наши сердца на пару секунд замирают. Починка продвигается следующим образом: он усаживается в мастерской перед часами и инструментами и вглядывается то ли в даль, то ли куда-то внутрь себя. Он смотрит так, как смотрят старики, когда не знаешь, что именно они разглядывают, но можно держать пари, что того, что у них перед глазами, они не видят. Это продолжается довольно долго, и, выходя из мастерской, дедушка всегда повторяет одно и то же:

– Пока что ничего не вышло, но скоро мы их починим.

Он и сегодня так сказал, и вдруг я увидел, что у мамы над головой зажегся солнечный лучик, и понял, о чем она думает, когда услышал:

– Наверное, нужно просто подождать еще чуть-чуть, и они заработают.

– Доченька, где ж это видано, чтобы часы сами собой заработали? – вконец расстроилась бабушка. Она больше всех переживает, когда дед часами неподвижно сидит у себя в мастерской.

– Мама, речь не об этом.

Тут лучик света перелетел к бабушке, и она сразу же успокоилась. Я стал следить за лучиком и вдруг увидел, что за ним наблюдает кто-то еще. Это был дедушка. Тогда я вымучил скособоченную улыбку, как наши клоники, а он открыто и просто улыбнулся мне в ответ.

На следующий день – а было это воскресенье – мама и солнечный лучик встали пораньше и заперлись у дедушки в мастерской. А кто из них починил часы, так и осталось тайной.

Потом мама с бабушкой заперлись на кухне и принялись спорить, как всегда, когда они говорят, что не ссорятся, и я впервые в жизни решил составить им компанию.

– Всему, что я знаю о часовых механизмах, научил меня отец. Так что можешь считать, что он сам починил эти часы с кукушкой.

– Мама, я тоже хочу, чтобы ты меня научила.

– Жан, иди посмотри, чем дедушка занят.

В столовой было пусто. Наверное, папа пошел купить газету, а дедушка уже сидел у себя в мастерской. Я замешкался, не зная, куда себя деть, но тут-то кукушка и прокуковала десять раз, как раз в тот момент, когда папа вставлял ключ в замок.

С десятым ударом часов отворились три двери: входная дверь, дверь кухни и дверь каморки, где раньше гладили белье, и наши взгляды встретились в заполнившей столовую необычной тишине. У дедушки взгляд был торжествующий. У папы подозрительный. У мамы довольный. Взгляд бабушки застал меня врасплох, и десятый удар отозвался фальшью у меня в висках, но тут я услышал возглас:

– Заработали! – Дедушка поднял часы с кукушкой в воздух, как победный кубок. – Говорил же вам, оставалось совсем немного.

– Они и по ночам кукуют? – прорвался папин голос сквозь сеть скрещенных взглядов, и фальшивые отзвуки боя часов прекратились; на их месте, как веточка, выросли раскаты смеха всех пятерых, ритмичные, как тиканье стрелок.

Под присмотром дедушки папа снова подвесил часы с кукушкой над моим письменным столом, заручившись уверениями мамы, что она знает, как сделать так, чтобы ночью они никого не беспокоили.

– Теперь все в порядке?

– Отлично, Эрнест.

И папа унес инструменты в мастерскую.

– А скоро будет одиннадцать?

– Потерпи, Жан. Всему свое время. – И дедушка похлопал ладонью по моей кровати. – Садись, поговорим.

Мама и бабушка опять закрылись на кухне.

– Помнишь, я обещал тебе кое-что рассказать?

– Да, дедушка. Про вербу.

И он поведал мне о дереве, которое мама рисовала зелеными мелками на цементном покрытии маленькой площади. Она рисовала его потому, что тоже знала эту историю.

– Я рассказал ее, когда маме исполнилось одиннадцать лет.

– Но дедушка, ведь мне же еще десять! Мне только через три месяца исполнится одиннадцать.

– Так-то оно так, всему свое время, но у меня этого времени может и не быть.

Я всегда злюсь, когда он говорит об этом, когда напоминает мне о своей болезни, но сегодня я сердиться почему-то не стал. Наверное, мне хотелось поскорее послушать про вербу.

Мама вывела нас погулять. Посмотреть на все деревья в округе, постоять в их тени. Мы с мамой шагали, не говоря ни слова, медленно, в дедушкином темпе, а он держал нас за руки и глядел в вышину, переводя взгляд с одной ветки на другую. Когда он останавливался, замирали и мы.

– Про мою вербу ты уже все знаешь, Жан.

Дедушка остановился в тени того платана напротив дома, у которого внутри дупло. И отпустил мою руку, но продолжал держаться за маму.

– Хочешь, я нарисую тебе ее мелом, дедушка?

– То, что живет в памяти, повторить невозможно.

– У нас дома есть мелки. Давайте нарисуем ее прямо здесь, возле дома! – Мама берет меня за руку, на мгновение оторвавшись от дедушки. – Хотите, я