Ничто - Янне Теллер

Мы из-за этого расстроились. Но не слишком. То, что о нас должны проявлять особую заботу, только увеличивало нашу значимость. Думали мы.

Пока снова не прошли мимо Тэрингвай, 25.

Было утро понедельника, темное, холодное и ветреное, когда не очень-то приятно идти в школу, если бы не смысл, который все еще затмевал математику, датский, немецкий, историю, биологию и все остальные скучные вещи в Тэринге. Я шла вместе с Рикке-Урсулой, Гердой и Дамой Вернером. Борясь со встречным ветром, мы обсуждали, настолько ли мы важны, чтобы ведущая американского телешоу взяла и приехала в Тэринг, раз мы не можем отправиться в Америку.

Дама Вернер был совершенно уверен, что она приедет.

— Bien sur![3] — сказал он, кивнув. — Bien sur, она сюда приедет.

Я тоже считала, что по-другому и быть не может, но прежде чем мы успели обсудить, где в Тэринге лучше всего снимать шоу и что нам надеть, нас прервал Пьер Антон.

— Ха! — крикнул он, без особых усилий заглушив свист ветра со своей ветки. — Как будто вам запретили ехать только из-за вашей безопасности! Ха-ха, — громко рассмеялся он. — Сколько денег, по-вашему, заработает Тэринг, если вы поедете к журналистам и фотографам вместо того, чтобы они продолжали сюда приезжать, жить в гостинице и везде, где найдется свободный квадратный метр под сдачу, а еще им нужно есть, покупать пиво, шоколад и сигареты, ремонтировать обувь и много чего другого. Ха-ха! Ну и тупые же вы! — Пьер Антон, смеясь, размахивал шапкой на ветру.

— Смеется тот, кто смеется последним! — крикнула Рикке-Урсула. — Вот увидишь. Если смысл не доберется до телешоу, телешоу обязательно доберется до смысла!

— Что верно, то верно! — рассмеялся Пьер Антон. — Смеется тот, кто смеется последним! — И его громкий хохот показался веским и убедительным аргументом.

Ха, ха! Хо, хо! Я прав!

Знал ли Пьер Антон, о чем говорит, или только догадывался, но он оказался прав.

Мы так и не появились на телевидении перед США и всем миром, потому что, хотя мы и были важными и значимыми, ведущая телешоу оказалась важнее и значимее нас. И у нее не нашлось времени поехать в Тэринг и поговорить с нами.

Это само по себе уже было плохо.

Но хуже всего то, что это зародило во мне неприятное подозрение. Возможно, Пьер Антон уловил, что смысл был относительным и, следовательно, толку от него не было.

Я никому не рассказала о своих сомнениях.

Я боялась Софи, но дело не только в этом. Быть окруженной славой и верить в существование смысла приятно, и я не хотела от этого отказываться, потому что за их пределами находилось ничто и что-то еще снаружи. Поэтому я продолжала важно расхаживать повсюду, делая вид, будто действительно обнаружила смысл и не имела по этому поводу никаких сомнений.

Притворяться оказалось достаточно легко. Конечно, против нас еще многие выступали, но само неистовство борьбы за смысл кучи смысла означало лишь то, что этот вопрос имел огромную важность. А важность — это то же самое, что смысл, поэтому огромная важность означала огромный смысл.

Да и сомневалась я лишь чуть-чуть.

Чуть-чуть. Еще меньше. Нуль.

Мы выиграли борьбу за смысл как в датской, так и в мировой прессе.

Но как ни странно, эта победа неожиданно ощущалась как поражение.

Все решил большой музей в Нью-Йорке. Его называли странным сокращением, похожим на неправильно произнесенное ребенком слово. Но как бы по-дурацки ни звучало его название, он положил конец всем яростным дебатам раз и навсегда, предложив три с половиной миллиона долларов за кучу смысла.

Вдруг все узнали, что куча смысла — это искусство и что только непосвященному невежде может прийти в голову сказать иначе. Даже искусствовед из крупнейшей местной газеты взял свои слова обратно, заявив, что теперь он рассмотрел кучу повнимательнее и она действительно практически гениальное произведение, содержащее, возможно, совершенно новое и оригинальное толкование смысла жизни. Просто в первый раз он видел это произведение однобоко, написал он.

Мы подумали, что три с половиной миллиона — приличная сумма, хотя и не совсем понимали, сколько это на самом деле. Через адвоката, которого наняли нас представлять, мы все же стали настаивать на цене в три миллиона шестьсот тысяч долларов: никогда нельзя продавать что-то дешевле, если можно продать подороже. В общем, в итоге мы потребовали три миллиона шестьсот двадцать тысяч долларов, чтобы также расплатиться с церковью за «Иисуса на Кресте» из розового дерева, которого мы уже не могли вернуть в таком состоянии.

Музей согласился, и сделка состоялась.

Оставалось только договориться о дате передачи музею кучи смысла.

Конечно, нужно было разобраться со множеством документов, разрешений и прочего, прежде чем куча смысла пересечет границы. Но в то же время, несмотря на необычайно холодную весну, скоропортящиеся части кучи портились с каждым днем все быстрее. Наконец музей назначил дату: восьмое апреля, через четыре с половиной недели. Затем музейщики и их адвокаты покинули Тэринг, а с ними исчезла и мировая пресса, включая наши национальные газеты. Тэринг снова стал таким же, как всегда.

Скучным. Скучнее. Самым скучным.

Это было очень странно.

Мы обнаружили значение и, следовательно, смысл всего. Самые разные эксперты признали, насколько великолепна куча смысла. Американский музей платил за нее миллионы долларов. И все же казалось, что все потеряли к ней интерес.

Мы ничего не понимали.

Либо куча имела смысл, либо нет. И поскольку все согласились с тем, что имела, как она могла просто взять и утратить его? Или могла?

Мы ходили в школу и из школы, но не было ни одной камеры, ни одного журналиста. Мы отправились на заброшенную лесопилку. Куча смысла не изменилась (снаружи ведь не было видно, что останки малыша Эмиля извлекли из гроба с потрескавшейся краской и перенесли в новый, который захоронили, и теперь он лежал в земле и трескался, как и первый). Ничто не изменилось, а то, что куча казалась меньше, могло быть лишь обманом зрения. Верно?

Зато фактом было то, что январь, вся наша слава и обнаруженный смысл в один миг улетучились на первой неделе марта.

Пьер Антон веселился:

— Смысл есть смысл. Так что, если бы вы действительно его обнаружили, он бы у вас сейчас имелся. И мировая пресса все еще находилась бы здесь, чтобы попытаться выяснить, что вы такое нашли. Но здесь никого нет,