Илья Кочергин - Помощник китайца

Иногда даже домой доехать сил нет, не хочется. Если бы не комп дома, то не знаю даже, что делать. Работаю последнее время где-нибудь рядышком.

Вообще, хорошо бы где-нибудь очутиться, только чтобы не собираться, не покупать билеты, не ехать. На это уже не хватит сил. Или вот если бы с кем-то еще поехать. Хоть с Нормой, что ли. Брат недавно звонил из своей загранки, рассказал, что несколько лет назад очередные друзья Нормы в Москве вовлекли ее в какие-то дела, связанные с торговлей автомобилями. Не знаю, что уж у них там произошло, но после этого охота тесно общаться с россиянами у Нормы отпала, и она уже давно не идет ни на какие контакты.

Ладно, можно попробовать хотя бы. Может, если ей так понравилось тот раз, то она еще захочет? Да и платить за себя я сейчас сам смогу.

Я набрал номер телефона, который был записан ее рукой в моей записной книжке. Сразу узнал чуть глуховатый голос.

- Норма, это Сергей. Сергей из Москвы. Мы вместе ездили на Алтай, помните?

- Алло.

- Норма...

- Алло.

- Can I speak to Norma Schubert?

- It's me.

- Это Сергей из Москвы говорит. Мы вместе были на Алтае. Вы слышите меня?

- ------

Позвонил Алене за каким-то чертом, попросил опять, чтобы вернулась. А она взяла, да и согласилась. Давай, говорит, попробуем последний раз. Через два дня ушла. Тогда я собрался и уехал к Костоцкому.

Неожиданно так, даже для самого себя неожиданно, уехал. Еще вчера ни о чем таком и не думал. Не собирался, по крайней мере. Мы честно старались делать вид, что просто встретились после долгой разлуки, что рады вернуться к привычной жизни. Я бегал по обеим нашим комнатам, суетился, пытался приготовить что-то на ужин, открыл бутылку вина и, конечно же, надел свой костюм. Нашелся даже огарок свечки, ведь в таких случаях полагается сидеть при свечах.

Ну и что, что немного изменился ее запах (а может быть, и мой), что она стала чуть более ухоженная. Ну и что, что она почти не взяла с собой вещей, когда ехала ко мне. Мы вглядывались друг в друга ночью, в темноте, когда она сидела на мне, мы думали, что не видно наших изучающих взглядов, и мы любили чуть более страстно, чем обычно. Наверное, нам нужно было попрощаться, и мы выбрали вот такой вот способ, ничем не хуже, я считаю, чем другие способы. Мы ужинали за одним столом, спали вместе и утром открыли глаза одновременно.

Поссорились на второй же день к вечеру. Вернее, не поссорились ссоры-то не было, а просто начали вяло перечислять недостатки друг у друга и старые обиды.

- Зря я вернулась. Как дура, блин, тебя послушалась. Думаешь, мне легко вот брать и все менять?

- Ну и сидела бы на месте, семьей бы занималась. О ребенке бы подумала.

- Да не могу я сидеть, понимаешь? Я тебя не люблю, мне противно жить с тобой. А сейчас еще противней все это объяснять.

- Про ребенка, про ребенка подумай.

- А что мне думать? Я уже сто раз подумала, поэтому и вернулась сейчас. И ребенком мне в глаза не тычь, папа тоже заботливый.

Опять мне показалось, что мы говорим не свои слова, а те, которые необходимо говорить в таких случаях. Совершаем ритуал окончательного расставания. Когда такие разборки идут, то нужно срочно сделать жест. Ей-то хорошо, она вон какой жест тогда сделала - ушла. Красивее получается, когда мужик уходит, забирая носки и пару книжек. Укладывая их в старый рюкзак.

- Ну ладно, не буду мешать твоей новой, счастливой жизни. Меня как раз Эрик приглашал. Так что квартира к твоим услугам.

- Мне ничего не надо.

- Мне тоже. - Хоть какое-то подобие красивого жеста. На безрыбье.

Вышел покурить на лестничную клетку и подумал, что теперь действительно уезжать придется. Зачем выпендривался? Кто за язык тянул? Кому я там нужен со своим разводом?

И вдруг испугался, вдруг представил, что она останется, и мне тоже придется остаться. И тогда по новой все. Пора зажмуриться и нажать Escape.

* * *

Она мне еще что-то говорит, но я уже чувствую под собой неровные жерди, из которых сколочены нары в нашей избушке. Открываю, а потом закрываю глаза - никакой разницы, темнота и темнота. Совершенно не хочется выползать из теплой, нагретой утробы спальника, где я лежу, свернувшись, словно зародыш.

Сны еще не успели забыться, и так интересно лежать и наблюдать, как одна действительность уступает место другой. Эта красивая женщина, которую я только что видел, этот город - только в городе живут такие женщины, - а с другой стороны заснеженные верховья реки Баян-суу, где мы сегодня заночевали с Колькой в избушке. Город каждую ночь забирает меня, а потом я снова возвращаюсь в свою тайгу. Как будто делят меня, борются за право обладать моим сознанием, а я лежу и жду, чем это все закончится. Это заканчивается тем, что я расстегиваю спальник, потому что сегодня моя очередь дежурить, и еще из-за того, что никак невозможно проспать сегодняшнее утро. Настоящее сегодняшнее утро, потому что завтрашнего нет.

Говорят, что, когда младенец покидает матку во время родов и оказывается на своей родине, то он испытывает первый в своей жизни стресс. Я сажусь на нарах и ударяюсь головой о низкий потолок - маленькая родовая травма. Ищу на ощупь одежду, развешенную над печкой для просушки. Холодно. Избушка к утру сильно выстывает, тепло уходит, остается только какая-то сырость, запах мокрой шерсти, спящих людей, но температура, конечно, выше, чем на улице, гораздо выше. Снаружи сейчас, наверное, под сорок.

У меня, в отличие от всех этих младенцев, никаких стрессов - я оказываюсь на том гусиане, который выбрал для себя сам. Стоит толкнуть обитую войлоком дверь и вдохнуть на улице пахнущий снегом воздух, и я понимаю, что не ошибся в своем выборе.

Морщатся от холода звезды, мигают. Некоторые из них горят на ветвях неподвижных елок и лиственниц. Я набиваю котелки немнущимся, деревянным снегом, вешаю их на таган и развожу под ним костер. Потом возвращаюсь в избушку, зажигаю керосиновую лампу и растапливаю печку. Сначала горит сорванный с крыши кусочек рубероида, истекает расплавленным гудроном, и в избушке начинает пахнуть асфальтовым, городским летом. Потом схватываются лучинки, которые наколоты с вечера, и вся топка заполняется дымом, а я сижу на корточках и подсматриваю в дверцу печки.

От асфальтового запаха просыпается Колька и курит, лежа в спальнике, ожидает, пока нагреется воздух. Кольке за сорок, сильный и беззлобный - он идеальный напарник в тайге. Да и характерами с ним сходимся. Психологическая такая совместимость, - это тоже важно. Поэтому с ним легко ладить и в походе, и дома, на кордоне. Он у нас начальник - старший госинспектор лесничества.

На кордоне живут две семьи и один холостяк. Холостяк - я. У Кольки с Юрчиком семьи. Два раза в год нам подвозят продукты и солярку, правда, не на кордон, нам приходится ездить за двадцать пять километров к тому месту, где заканчивается дорога. Каждый ведет в поводу еще одну, а то и двух заводных лошадей с грузом. За неделю все перевозим. У всех своя скотина, у меня тоже корова Ласточка и телка. Когда Ласточка отелилась и я нашел ее в кустах, в черемo'шнике, стоящую около мокрого, только что родившегося теленка, то даже оглянулся - вдруг здесь где-то висит трубка Сталина.

Кордон стоит в долине широкой и быстрой реки, окруженный сосняком. Долина зажата между горами - райское такое местечко для того, чтобы ни о чем не думать. Юрка смотался сюда из Питера, Колька из Бийска - в общем, резервация такая получается для сбежавших из города романтиков-ископаемых, убогих людей.

Хорошо мне здесь жить - вся моя городская жизнь отодвинулась на три тысячи километров, съежилась в одну маленькую точку где-то на западе, в той стороне, где Москва. Там осталась куча людей, которые знали меня и составили обо мне определенное мнение. Мощный такой буфер теперь между нами - три тысячи километров. И людей мало кругом.

Печка начинает гудеть, дрова занялись и потрескивают, на полу начинают плясать красноватые отблески. Сейчас воздух быстро нагреется, правда, избушка старенькая, сыроватая, быстро выстывает, под нарами растут какие-то бледные древесные грибы. А все равно после ночевок у костра эта изба кажется роскошью. Расслабляешься полностью. Вот сейчас тепло станет, и уходить тяжелее покажется, это всегда так. Стоит где отогреться - сразу корни начинаешь пускать.

Колька приподнялся на локте и поскреб голову.

- Сегодня мыши сильно бегали, шурудили всю ночь. Одна зараза прямо по голове пробежала.

- А я не слышал ничего, спал.

- Кого тебе слышать, тебе, молодому, поди, бабы снятся. Конечно, ничего не слышишь. А мне вот, парень, какая-то галиматья всю дорогу снится. Сегодня, главное, будто стою под деревом и смотрю на сову. Ага, потом, значит, сова слетает с ветки - и за птичкой, ну, за небольшой птичкой такой. А эта птичка от нее. От нее и раз, - мне прямо между ног. Да так больно, я даже проснулся. - Колька откашлялся. - Вот к чему такой сон может быть, а? Как считаешь?

- Тувинцев задерживать будем, и в перестрелке тебе отстрелят кое-что, отвечаю.