Григорий Свирский - Андрейка

Гил выпрыгнул из машины, бесцеремонно затолкал Уинстона на колени Лизетт. Вернувшись шепнул Андрейке:

-- Он что... внук Черчилля? Того самого?

-- Внучатый племянник! -- в восторге воскликнул Андрейка, удивляясь охватившей его беспечной веселости. Пожалуй, впервые он так охотно слился с вопящим воинством. Он слышал, так бывает на стадионах... Он испытал редкое чувство сопричастности к безумному, орущему невесть что "братству по разгулу". Это особое ощущение полнейшей раскрепощенности, полупьяного веселья, которому, казалось, не будет конца, могло бросить его сейчас в любую потасовку, бездумно перевернуть чью-нибудь машину -- делать все, что друзья по бесшабашному веселью и молодости вдруг решили бы сотворить... Внутренние "тормоза" ослабли, он чувствовал это. Ну, и пусть! За спиной гоготало, свистело, пританцовывало его поколение. Когда ему орать и пританцовывать, как не сейчас!

По улице Янг двигались медленно. Андрейка, увидев полицейскую машину, чуть убавил громкости магнитофона (магнитофон был ультрасовременным стерео, раза в три дороже самого автомобиля), но вся команда возразила. Из окон кричали самозабвенно проходившим девочкам.

-- Хей, бэби! Хей, хани!

И так они катились вниз, к озеру Онтарио, из которого нельзя пить и в котором нельзя купаться.

-- Все наши предки отравили, -- сказал Андрейке Гил.

Скрежет ржавых тормозов -- как ножом по стеклу. Гил выскочил из машины, двинул в зубы парня, который бил на тротуаре незнакомую девчонку в стрекозино-прозрачном платьице. Девчонке показал на приоткрытую дверь авто, как истый джентльмен. Мол, не хотите ли с нами, леди?

-- Вперед, Эндрю! Пусть они корчатся, эти гладкие хари. Не бойся никого! Мы идем!

10. ПОСЛЕДНИЕ ЛОВУШКИ

Летом Андрейка уезжал на Юкон, на самый север, позвонил по давнему телефону -- Барышникову из Конной полиции, вместо Барышникова отвечал автомат, "железный болван", как называл такие автоматы Андрейка. Андрейка сказал, что уезжает на дальний север, на Юкон, и просит полицию не грустить в разлуке. Больше никого не спрашивал: раз ответа нет и день, и другой, он свободен, как птица...

На Юконе он работал на паровой лесопилке, подкатывал при помощи нехитрого рычага бревна, затем ловил сельдь в Атлантике. Вернулся в Торонто за день до начала занятий. Раздался в плечах. Окреп. Руки от ящиков с рыбой стали исцарапанными и жесткими. Волосы выгорели. Почти белые. Веснушки поблекли. Детской припухлости губ и щек как не бывало. Коричневое от загара лицо вытянулось, окрепло, скулы шелушились от солнца и океанских ветров.

Уж не Андрейка -- Андрей!

Денег наскреб. На год хватит и без ихнего "сколаршипа"...

Оставался последний, тринадцатый класс. Майкл Робинсон, уходя домой, передавал ему ключ от нового компьютерного зала, там Андрей и просиживал над книгами все вечера.

В один из вечеров его разыскала по телефону Лизетт.

-- Прикатил, и молчок! Пойдем на концерт. Знаешь, кто приехал?! О-о! Мадонна! Сама! В Канаде только один вечер... Да ты был когда-нибудь на концертах рок-звезд? Если ты этого не видел, ты не видел Америки! Мы вскакиваем на стулья и так стоим весь вечер. На стульях. Честное слово! И Гил пришел в такое возбуждение, что после концерта перевернул на улице вместе с дружками две автомашины...

-- Нет времени?! -- упавшим голосом переспросила Лизетт... -- Ты "сквеар"? Это невозможно!

Спустя неделю она позвонила снова.

-- Приехал из Вашингтона ваш Ростропович. Русский и гениальный. В программе Шопен и ваши русские. Это точно для тебя! не вздумай говорить "нет"!

Андрей выругался, как настоящий канадец:

-- Холи шит! Сегодня у меня нет времени даже на Ростроповича.

-- У тебя другая?

У Андрейки вырвалось искреннее: "Что ты?!" Он разозлился на самого себя: соврать и то не можешь. И рявкнул: -- Да!

Ночью его вызвали к телефону, который безумствовал где-то над головой: Андрей снимал комнатушку в полуподвале. Лизетт сказала мерцающим голосом, что она приняла пятьдесят таблеток снотворного. Звонит ему, чтоб попрощаться.

Андрей немедля вызвал "скорую помощь", с трудом завел своего черного в рыжей бахроме коня, подаренного Гилом. "Конь" тарахтел на всю улицу, видно, опять пробило глушитель. Даже взглянуть под машину было некогда, помчался в пригород Торонто, где жила Лизетт.

Лизетт уже отвезли в госпиталь и действительно едва спасли. "Еще час-полтора, и обратно б не вернули", -- сказал дежурный врач, которого вызвал Андрей.

Лизетт ударила Андрея своим "прощальным поступком" так сильно, что он прикатил в госпиталь и на другой день. Лизетт была серой-серой и словно выжатой, куда щеки девались. Краска с ресниц поплыла и оттого запалые глаза казались огромными.

Как зажглись они, увидев Андрея!

Андрей взял ее за руку. Влажная рука, липкая. Но он заставил себя не бросить ее.

-- Я сама вроде воздушного шара, -- тихо сказала Лизетт. -- Ткни пальцем и -- нет меня. -- Он присел рядом. -- И вокруг меня много шаров. Один шар -- ты, второй -- школа, третий шар -- мои друзья, четвертый -мама... Когда все шары морщатся, вот-вот лопнут -- и в школе скука адская, и ты ушел, и родители злятся, и Мишель уехала в Нью-Йорк, не с кем словом перекинуться -- подступает ужас. "В вашем поколении, -- сказал мой отец, -нет терпения. Все хотят всего и сразу".

-- Ты очень не любишь отца!

-- Он не простил мне Гила. И то, что я ушла из частной школы. Назло ему я стала курить травку... А мама добрее, сказала, у меня период такой... И это правда. Наркотики разрушают... Нет-нет, Андрэ, я уже прошла через это, но, все равно, я качусь с горы, честолюбия нет, ничего не хочется. "Парти", пиво, диско... какая чушь! Каждый день не проводишь, а теряешь. Каждый день -- теряешь. У тебя не было такого самочувствия...

-- Я год провел в подполье. Я тебя понимаю, наверное.

Почти весь тринадцатый класс они занимались вместе. Иногда Лизетт засыпала над книгой, но домой не уходила.

Как-то у нее вырвалось в сердцах: ей и в самом страшном сне не могло присниться, что она будет столько корпеть над учебниками. Самой себе она сказала, что это Бог послал ей такое испытание.

Когда Лизетт стала приносить с собой магнитофончик с наушниками и, глядя в книгу, постукивать каблучками в такт очередного рока, Андрея охватило сомнение: Лизетт не способна даже к серьезному волевому усилию, способна ли она на глубокое чувство? "Пошла на смерть из-за меня? Да, но она знала, и очень точно, что я немедля вызову "скорую помощь". И потому позвонила... попрощаться... А если б меня не оказалось на месте?

Рискованная инсценировка? Ну, это я зря. Она неглубока, но она личность. Пустые люди жизнью не рискуют? Бабушка была права, что Россия сделала нам прививку из смеси подозрительности и неверия.

Лизетт, Лизетт... Когда травятся -- это серьезно... "

За месяц до окончания школы Лизетт уговорила Андрея приехать к ней домой. Мать переменилась к Эндрю и желает им счастья.

Действительно, Андрея приняли с той теплотой, которую нельзя "изобразить". Мать шутила, играла на белом "Стенвее" Моцарта, поцеловала Андрея, который, сказала она, спас Лизетт дважды, а это -- судьба.

Даже лучший друг Лизетт -- потешный, в завитках, пудель Питер вставал на задние лапы, обнимал передними -- мохнатыми, теплыми. Тыкался своим влажным пятачком.

Вышел наконец отец Лизетт. Похлопал Эндрю по плечу, сказал: "Ты делаешь себя сам, парень. Самый верный путь".

Отца тут же позвали к телефону. Из телефонного разговора можно было понять, что фирма наконец отыскала для конструкторского бюро голову, или "супервайзера", как называют руководителя в Северной Америке. Было сто четыре кандидата, сто четыре человека подали документы.

-- Да, я разговаривал с ним. Утверждаю этого... Из непонятного города...

Он положил трубку и, подойдя к Андрею, спросил, где в России город с таким странным названием: "Набережные... " И еще что-то...

-- Набережные Челны! -- воскликнул Андрей.

-- Вот-вот! Мы наняли человека, который, судя по документам, был там главным конструктором отдела. Было что возглавлять в этих "Набережных... "?

-- Ого! Там заводы-гиганты. Грузовики, прицепы. Танки, наверное...

-- Танки -- это другое.

-- Ну да! В Союзе всегда одно на витрине, другое в магазине...

Отец наливал аперитивы со льдом, подавал соломинки, спросил у Андрея: какой ему?.. Скоч? Водка?

-- Можно вам задать один вопрос, мистер Ричардс, -- спросил Андрей, выпив неизбежный аперитив, как воду, одним глотком. -- В вашей фирме, простите, я слышал ваш телефонный разговор, было сто четыре предложения на одно место руководителя группы. Как вы отбираете? Одного из ста четырех.

Отец Лизетт усмехнулся.

-- Для вас, Эндрю, я полагаю, это еще не очень актуально.

-- Актуально! Очень! Я всюду не нужен. Всюду меня забывают, выталкивают. Нанимают временно. Как стать в этой стране постоянно нужным?

Отец Лизетт улыбнулся наивности школьника, потер свои одутловатые, выбритые до синевы щеки и благодушным тоном повествовал, как они разбирались в грудах документов, доставленных в его офис почтой.