Алексей Смирнов - Сибирский послушник

- Не принимает? - шепотом спросила Дуня, пристраиваясь рядом. - А вас там вообще... крестят?

- Нам говорят, что всех нас крестили в детстве, до Врага, но потом все повторяют, потому что, может быть, кого-то и не крестили. Или он басурман.

- Давай-ка я святой водички попрошу, - Дуня начала опасливо подниматься.

- Не стоит, - остановил ее Швейцер. - Ничего страшного. Я... устал. Здесь все не так.

Распахнулась боковая дверь - незаметная, закрашенная в белокаменный тон под стать стенам, из храма бодрым шагом вышел отец Таврикий. Мелькнули чернильные пальцы: он, бывало, готовясь войти в образ педагога, специально их пачкал и считал это очень удачной выдумкой. Он видел в этом ловкий штрих и корчился от восторга, окуная персты в чернильницу.

Швейцер встал.

Таврикий был одет в кремовую рубашку с короткими рукавами и грубые, щедро простроченные синие брюки. Учитель, попадая в город, молодился, вилял джинсовым задом и подбирал живот. При виде Швейцера он покачнулся, тормозя, как будто налетел на что-то резиновое.

- Что смотрите? - Дуня недружелюбно воззрилась на отца Таврикия. Узоры увидели?

Швейцер начал спускаться по ступеням. Наставник отступил и крепко прижал к себе кожаную папку, которую держал под мышкой.

- Ох! - сообразила Дуня и прикрыла рот ладонью.

Швейцер пока не решил, что сделает. Его так трясло, что странно было, как он еще идет. Но Таврикий избавил его от раздумий. Учитель, сыграв лицом не то си-бемоль, не то фа-диез, отступил еще на два шага, повернулся и бросился обратно в церковь. Дверь захлопнулась в ту же секунду, когда Швейцер сошел на чистенький пятачок, что был устроен перед храмом.

Он остановился и стоял с расставленными руками, глядя на место, где только что воплощалась потусторонняя сила. Но Дуня не позволила ему прохлаждаться.

- Ну-ка, дружок, соберись! - Она схватила Швейцера за локоть и с силой дернула. - Давай, куколка чертов! Все-таки влипли! Сейчас он подмогу вызовет! Пошевеливайся!

Швейцер послушно побежал. Трансформация, случившаяся с отцом Таврикием, вывела его за рамки осмысленного существования. Чего-то такого он ждал, но ждать одно, и совсем другое - убедиться своими глазами.

Дуня оглянулась на бегу, сбавила скорость и придержала Швейцера:

- Погоди.

Из-за угла вырулил прокопченный автомобиль, некогда бежевый. Дуня заступила ему дорогу и отчаянно замахала рукой.

"Знакомый", - подумал как будто не Швейцер.

- Садись! Живее!

Дуня втащила его в салон. Машина рванулась, Швейцер закрыл глаза. Перед ним снова поплыли маски, руки - не поймешь, чьи, в резиновых перчатках; в-в-сектор, дальняя дорога, хлынул свет в глаза, запахло сахарным кладбищем.

- Успеем! Сейчас, Куколка, не дрожи. Почти приехали. Вот, уже приехали.

Она что-то сунула водителю, которого Швейцер так толком и не успел разглядеть.

- Выкатывайся!

Они очутились перед вывеской "24" - там, откуда начали захватывающую экскурсию.

Швейцер попытался протестовать:

- Дуня, не стоит! Я вам и так обязан! Я разберусь сам. Оставьте меня здесь, все будет хорошо. Мне все равно нужно дальше, я хочу добраться до Москвы.

- Доберешься, - Дуня скрылась за дверью и через несколько секунд вывела мопед. - Эх, что за жизнь! Сейчас я тебя с ветерком, держись хорошенько.

Она нахлобучила на Швейцера шлем.

Мир сузился и пропал, они остались вдвоем. Они уже давно были вдвоем, а мир - чепуха. Теперь Швейцер знал это точно. Ему захотелось, чтобы Дуня ехала как можно быстрее - так, чтобы вселенная слилась и обернулась снежной пылью вроде той, что он видел в салоне, на экране, перед началом фильма; потом тот снег рассеялся, и проступило кровавое буйство.

- Переночуешь, а завтра решим! - кричала Дуня, глотая ветер.

- А дядька был душный! - говорила она через пару минут. - Клещ потеющий! А туда же, по церквам шастает! Он тебя бил?

- Нет! - крикнул Швейцер.

Обратный путь тянулся дольше. Все было иначе. Снова предчувствовалось новое, но другое. Состоялось знакомство с новизной материальных явлений; теперь, когда Швейцер познал действительность, окружавшую домик смотрителя, настала очередь событий. Материальные явления он видел. В событиях участвовать не хотелось, он устал. Он чувствовал, что это будут не слишком новые события.

"Я предложил ей сердце, - думал Швейцер, подпрыгивая в седле. - Какая ирония! Классика гласит, что это делается иначе, вместе с рукой".

Он так и не понял до конца, где побывал. Но в нем билось одно: гады, гады! Потом затихало, преображаясь в угрюмый фон. Потом билось снова.

Он понимал, что не должен задерживаться на переезде. Возможно, переночевать. И все. Ранним утром он уйдет, как-нибудь выживет. Нет бумаг ну и что? Есть другие смотрители с дочками... "Не оскудела земля русская", припомнились слова, которые особенно любил преподавательский состав Лицея. Правы, проклятые. Себе на горе правы, играли с огнем. Это после, сейчас надо решить другое. Он обязан отплатить добром за добро. Эти люди рисковали, помогая ему. Он, если бы умел, весь вшился в них, спасая жизнь заступников... полуфабрикат - да, так они его называли, он слышал, когда сидел в подполе. Гнусное слово, что-то подлое означает. Их жизнь, однако, в безопасности, вшиваться незачем... Пообещать что-то? Поклясться? Можно, только чем теперь клясться...

Он замотал головой, отгоняя жалкие мысли. Дай Бог - или кто там дает им доброго здоровья. Но нелепые фантазии не отставали. Швейцер представил, как выжигает Лицей дотла, а после перевозит в освободившиеся хоромы смотрителя с Дуней. Отдаваясь на волю грез, он перебрал в уме всех и каждого. Расстрелял охранников, посадил на кол Саллюстия, сшил, будто сложных сиамских близнецов, Савватия с Мамонтовым. Игла была ржавая, кривая, с насечками. Звериная ярость гудела в груди, перед глазами стояли жуткие пытки, которым он подвергнет мерзавцев. Он никому не уступит этого удовольствия; он извинится перед товарищами и запрет их где-нибудь, на время... пока все не кончится. Ни с кем не поделится, будет разить в одиночку. Направо и налево. Это несправедливо. И черт с ним... черт, черт, черт - десять раз с удовольствием повторил Швейцер. Буду повторять и твердить, и вопить: черт, черт, черт, черт! Вот кого мы устроим! Вот кого вы боитесь, запрещаете! Черт, черт, черт, черт, черт. Рогатый, диавол, сатана, нечистый, Враг, демон...

Мопед влетел во двор. Солнце еще стояло над лесом: задержалось, задумалось, хотело посмотреть. Было тепло и тихо. Дверь медленно отворилась, из домика вышел охранник. Он лениво наставил на ездоков оружие. Тут же из-за угла вышел второй, за ним - третий.

В дверном проеме показался смотритель. Он выглядел так, словно только что съел что-то очень горькое, о чем сам себя предупреждал, но не послушал. Его левый глаз заплыл, глаза недобро сверкали. При взгляде на прибывших выражение лица не изменилось.

- Сиди, - сказала Дуня ледяным голосом.

- Но недолго, - откликнулся первый охранник и вынул наручники.

Швейцер огляделся. Вокруг - ничего. Ничего, с чем можно было бы пойти против автомата.

- У, козлина старый, намаялись из-за тебя!

За спиной смотрителя вырос четвертый охранник. Он врезал хозяину по шее, и тот рухнул на колени.

"Неотложная медицинская помощь", - ни с того, ни с сего вспомнил Швейцер. В мозгу сверкнуло, он понял, что сделает. Русский человек, как известно, проверяется на rendez-vous. И часто бывает, что последнее, самое важное, происходит в форме рокового единения с жертвой. Рогожин, Карандышев...

"Здоровье - вещь временная".

"Не зря вспоминался Карандышев. Так не доставайся же ты никому - вот оно, но только не про нее, про Швейцера. Во всяком случае, про его часть".

"Здоровье - вещь хрупкая".

"Здоровье можно поправить".

На чурбачке, стоявшем в паре футов от Швейцера, лежали забытые инструменты. Молоток, штук пять гвоздей, клещи, шило, кусок резины.

"Люблю, но странною любовью. Но верною".

- Дуня, все будет хорошо, - Швейцер говорил негромко, но слова выходили звонкими. - Я учил анатомию. Почке не очень больно.

Дуня непонимающе обернулась.

Охранник ступил на землю. Второй и третий обходили мопед слева, четвертый перешагнул через смотрителя и, ни о чем не заботясь, забросил автомат за спину.

Швейцер упал в траву, схватил шило. Пришельцы, на миг опешив, рассмеялись, но сразу смолкли: Швейцер вернулся в седло. Он широко размахнулся и с силой всадил шило в поясницу Дуни. Выдернул и ударил вновь, с другой стороны. Снова выдернул, отшвырнул, поддержал обмякающее тело, осторожно положил на землю. Торжествующе выпрямился, вытянул руки, как видел сегодня в кино:

- Можете забирать!

10

Юридический статус лицеистов прописан не был; он только декларировался в напыщенных выражениях - например, "стратегический резерв". Поэтому весь груз ответственности за содеянное лег на отца Савватия, и у него случились неприятности. Был выписан модный адвокат, который доказал в два счета, что преступник не является юридическим лицом, и даже гражданином не является.