Василий Брусянин - В стран озёр

— В деревне живёт г-жа Р… Я пошлю к вам её вечером…

Что-то надломленное, больное и жалкое было во всей фигуре старика З. Следы его тяжёлой, изнурительной профессии, казалось, навсегда отложились на нём печатью истощения, надломленности и покорного безволия. Тридцать лет он был простым каменотёсом и только к старости счастье ему улыбнулось: он достиг высших степеней в своей профессии и сделался шлифовальщиком. Но и в этот счастливый период его поджидали новые профессиональные болезни: гранитная и мраморная пыль, достаточно насытившая его лёгкие за предыдущие годы, теперь не пощадила его глаз. Он всегда как-то тихо и скрипуче покашливал и жаловался на болезнь глаз. Годы дополнили недомогания, и он стал «туг на ухо». Все свои болезни он характеризовал какими-то двумя финскими словами, смысла которых я так и не мог выяснить ни в беседах с переводчиками, ни в лексиконе. Весьма возможно, что эти слова — какая-нибудь финская пословица или поговорка. Они так и остались для меня тайной и как будто символизировали собою тайники душевной жизни старика, безропотного раба своей супруги.

Помнится, это было в первый день моего пребывания в недостроенной даче г-жи З.

Я счищал с платья янтарный капли сосновой смолы и услышал скрип ступеней лестницы. Меня привёл в недоумение этот скрип. Я слышал шаги человека, тяжёлое дыхание и какое-то скрипучее кряхтенье. Человек этот поднимался по лестнице и точно нёс на себе непосильную тяжесть. Я вышел, чтобы посмотреть, что делается на лестнице, и увидел старика.

Медленно переступая со ступеньки на ступеньку, он втаскивал на лестницу ведро воды и при этом отдыхал на каждой ступени, держась руками за перила, обливаясь потом, тяжело дыша, покашливая и кряхтя. Бывший каменотёс, ворочавший когда-то тяжёлые гранитные и мраморные глыбы, теперь изнемогал под тяжестью ведра с водою! Я спустился с площадки, взял у старика ведро с водою, а он как-то странно посмотрел на меня и при этом что-то прошептал. В этот момент я впервые услышал и те два таинственных слова. Он даже улыбнулся и грузно опустился на лестницу.

Вернувшись с пустым ведром, я попросил старика приносить мне воду только до первой ступени лестницы, обещая ему, что наверх я буду вносить ведро сам. Впоследствии я отказался и от этой услуги бессильного дачевладельца и ходил к колодцу сам.

— Hyvin! Hyvin! [3] — прошептал он тихим и каким-то точно трясущимися голосом и сказал ещё какую-то фразу, из которой я уловил только несколько слов: heikko [4] и kehnosti [5].

И я опять услышал те два таинственных слова.

Со стариком мы сошлись и познакомились скорее, нежели с его супругой. Он недурно говорил по-русски и хотя и переполнял свои фразы финскими словами, всё же я понимал его речь. Заметил я только одну странность: старик совсем не говорил со мною в присутствии супруги. Потом я узнал от г-жи Р., что г-жа З. вообще запрещает супругу пускаться в разговоры с русскими.

Но, несмотря на это запрещение, мы всё же часто беседовали с ним. О себе он избегал говорить и только однажды пожаловался на жену, назвав её жадной женщиной. Как оказалось потом, г-жа З. копила деньги на поездку в Швецию и избегала расходов, без которых можно обойтись. С этой целью она не держала прислуги, пользуясь услугами мужа, скудно питалась, держала впроголодь старика и даже целыми неделями не сменяла белья и платья, лишь бы избежать расходов. Я не знаю, как это мирилось с теориями шведского воспитания и заморской гигиеной, о которой г-жа З. всегда говорила так много.

Как-то раз я сказал г же З.:

— Ваш муж очень стар, ему трудно работать…

Она внимательно посмотрела в мою сторону и сказала:

— Умирать мы сюда приехали… Какая же работа!?. Ему семьдесят три года…

— Тем более! Отчего бы вам не нанять прислуги!?

Я потом очень сожалел об этой нечаянно сорвавшейся с языка фразе: она разобидела мою хозяйку.

— Уж извините! — прошептала она, разводя руками и сверкнув глазами. — В моём хозяйстве мне советов не надо.

Она прикусила губы и отвернулась. Я сконфуженно молчал.

— Мы всю жизнь сами на себя работали и прислуги не держали, — продолжала она, но уже тоном примирения. — И вам бы, молодой человек, надо так же жить… А вы вот приехали — и сейчас вам подавай прислугу…

Это замечание показалось мне не лишённым оригинальности, и я принялся уверять г-жу З., что охотно буду делать всё для себя сам, без помощи прислуги. Моё решение, по-видимому, понравилось моей собеседнице, и она сказала:

— Работать очень полезно, здорово… Не стыдитесь ни заступа, ни топора. Без заступа могилы не выроешь, без топора — гроба не сколотишь!..

Афоризм г-жи З. понравился мне, и я ещё раз уверил её в своей готовности к физическому труду. Она улыбнулась и сказала:

— У меня вон огород есть… Поливайте утром и вечером… Дорожки в саду делайте, сучья собирайте в лесу…

С этого дня я приступил к поливке огородов, до обеда ходил по лесу и собирал сучья и валежник. Однажды принёс даже большую сухую ольшину, вывороченную с корнем, и тем окончательно завоевал симпатии дачевладельцы. В белые ночи, когда дневная жара спадала, я снимал в саду дёрн для будущих дорожек, а г-жа З. давала мне указания и при этом всегда добавляла:

— Работать очень полезно… Работать очень полезно.

Вечером, при закате солнца первого дня пребывания моего в сосновом лесу, ко мне пришла г-жа Р. Это была ещё нестарая женщина, с умными серыми глазами и открытым лицом. Одета она была в бумазейное платье и тёмный жакет. Волосы её были гладко зачёсаны, обрамляя крутой лоб. Глядела она внимательно, и зоркие глаза её мгновеньями загорались. Говорила она тихим вкрадчивым голосом и как-то особенно подчёркивала последние слова фраз, как будто желая придать своей речи бо?льшую убедительность.

Постучавши в дверь, она вошла только после того, как я сказал: «Пожалуйста!» Она вошла медленно, представилась мне и осмотрелась по сторонам.

— Г-жа З. говорила, что вы хотите иметь обед?

Я попросил её сесть. Она медленно опустилась на стул, облокотилась локтем в край стула и в ту же секунду отдёрнула руку. Но, увы! Рукав её жакета и рука были уже замазаны смолою.

— Ах, Господи! Смола! — воскликнула она. — Новый стол!

Она сняла с рукава каплю смолы, замазала пальцы и, вынув платок, принялась стирать смолу с руки и с рукава.

При появлении г-жи Р. я стал испытывать какую-то особенную неловкость. Я не знал, как держать себя с нею, а она так пристально всматривалась в меня серыми умными глазами. Моя гостья, между тем, продолжала:

— Только… я должна вас предупредить, что я… что у меня стол вегетарианский… Я, по убеждению, не могу убивать животных…

— Вегетарианский?! — воскликнул я в ужасе.

— Да… Кушанье из молока, яиц… Ну, иногда рыбы… Я могу разрешить себе… Мой муж на воскресенье приезжает из Петербурга, рыбу ловит…

Далее она поспешила отозваться с похвалою о вегетарианском столе и говорила о том, как это полезно для здоровья: жить в сосновом лесу, кушать черничный суп, молоко, яйца, простоквашу и изредка позволять себе питание рыбой.

Я вспомнил проповедь г-жи З. о полезности физического труда и думал о том, как же я буду возмещать затраченную энергию черничным супом, и что из меня получится после летнего отдыха при таких условиях?

Условившись относительно вегетарианского стола, я думал, что беседа наша кончена. Но, как оказалось, г-жа Р. была особа разговорчивая и даже больше — она была пропагандистка самых разнообразных учений.

Бесцеремонно осмотрев мои книги, сложенные на краю стола, она воскликнула:

— Всё — светские! А Евангелия или Библии у вас нет?

— Нет, — отвечал я.

— Как же это без таких книг?! И сочинений Толстого у вас нет?

— Нет. Но почему же у меня должны быть Евангелие, Библия и сочинения Толстого? — спросил я и дал ей понять, что её допрос не очень-то мне нравится.

Она не обратила внимания на моё замечание и спросила:

— Вы — христианин?..

— Да.

Не давая мне проронить ни слова, г-жа Р. быстро протараторила отрывок из какой-то проповеди, в которой, по-видимому, говорилось о связи Евангелия и Библии с учением Толстого. Говорила она и о том, как нехорошо быть христианином и не иметь в числе настольных книг Евангелия или Библии.

— Лет семь или восемь тому назад ездила я в Ясную Поляну к Толстому, — вдруг неожиданно выпалила г-жа Р.

— Вы ездили к Толстому? — почему-то с изумлением спросил я.

— Да… и знаете ли… книги Толстого следует читать…

Она каким-то глухим, вдохновенным голосом произнесла несколько фраз, быстро поднялась, крепко пожала мне руку и, пригласив на завтра на обед, ушла.

На другой день в два часа дня я пошёл к г-же Р.