Светлана Петрова - Слушайте птиц на рассвете

Анна Васильевна много ночей сочиняла в уме ответ, но написать - так и не написала: глупо объяснять невестке то, чего она не поймет. Хотелось бы, конечно, помочь детям, но они люди взрослые, сами должны найти выход, а квартира все равно когда-нибудь им достанется. Она же - сын прав - никуда не поедет, до последнего останется там, где Сенечка дни свои закончил, и рядом с ним, под одну плиту на вечный отдых ляжет.

Других ценностей, кроме квартиры и сыновнего понимания, Анна Васильевна не нажила. Не считать же ценными хрустальные бокалы или телевизор? Смешно. Возможность покалякать на скамейке с соседками? Еще смешнее. Ни родителей, ни сестер-братьев. Была близкая подруга - недавно проводили в последний путь. Впрочем, и с нею особо откровенных разговоров Анна Васильевна не вела - не любила, стеснялась. Еще она имела пристрастие к книгам. Без чтения - какая жизнь? Особенно теперь. Скучная и убогая. Однако ценность все-таки что-то другое. Кружка с незабудками, из которой мама до войны по утрам пила кофе, - Аня пронесла ее в рюкзаке через всю Европу. Или, например, пение птиц по утрам.

Бесспорной и самой большой ценностью, которая уже иссякла, был муж Арсений Михайлович. По отчеству, как тут принято, его никто не величал лицо слишком детское, оно так и не успело состариться. Особенно трогательно выглядела улыбка ребенка, которого обидели, а он не обижается. Потому так и остался муж до смерти для всех Сенечкой.

Познакомилась Аня с ним здесь, на юге, где он долечивался после контузии. Призвали его на исходе войны, в январе сорок пятого, когда до восемнадцати ему оставалось еще семь месяцев, а в марте грузовик, в котором везли пополнение на передовую, по ошибке отбомбили свои же летчики. Сенечку в тяжелом состоянии прямиком отправили обратно в тыл. Однако выходило, что в действующих частях он не пробыл ни одного дня, а потому после войны не получил удостоверения участника и причитающихся льгот. Кочуя из госпиталя в госпиталь - так как лучше ему не становилось, - он добрался наконец до Кавказского побережья: врачи решили, что, возможно, южное солнце и морские купания позволят худосочному юноше, страдающему мучительными приступами головных болей, восстановить силы. Он, и правда, вроде бы пошел на поправку, но, скорее, даже не от теплого климата, а от любви.

Сенечка влюбился. Да как! Можно сказать, без памяти. Теперь голова у него болела только о том, как бы не пропустить время от завтрака до обеда, когда сквозь редкие доски госпитального забора можно увидеть девушку ежедневно, в одно и то же время, она приходила купаться на соседний пляж.

Так совпало, что после победы Ане, как и многим фронтовикам-орденоносцам, выдали путевку в военный санаторий, расположенный в том самом поселке, где лечился Сеня. Когда отдыхающие, главным образом мужчины - существа мало любопытные, но тотчас изменяющие своей природе, если дело касается молодых женщин, - узнали, что тоненькая, похожая на школьницу Анечка три года провела на передовой, удивились - вот это патриотизм!

На самом деле идейные соображения здесь были ни при чем. На фронт она попала, можно сказать, случайно. Родители - врачи, не успели с передовой даже треугольничка прислать - в первый же день немецкая бомба угодила прямиком в походный лазарет. Аня тогда училась в школе и ухаживала за бабушкой, которая не вставала с постели. Через год бабушка умерла, и кто-то из знакомых пристроил девочку в небольшую контору по учету. Что учитывали, Анна Васильевна теперь уже не помнила - тогда учитывали все. Получала карточку служащей - пятьсот граммов хлеба. Голодно, холодно и одиноко. Очень боялась, что придут и выселят из родительской квартиры. Кто? Она не знала. Кто-нибудь. Все вокруг были старше и сильнее, у кого-то еще и власть была, а у нее совсем ничего, только квартира, где стояла привычная мебель, папин письменный стол, за которым в той жизни она делала школьные уроки. В шкафу висели мамины платья, Аня их трогала и нюхала, чувствуя себя защищенной довоенным прошлым.

В конторе работали с десяток женщин, немолодых и хмурых. Во всяком случае, Аня не слышала, чтобы кто-то из них смеялся. В сорок втором ей исполнилось семнадцать лет, и начальница велела сходить в военкомат, там интересовались добровольцами, а у всех конторских - семьи. В военкомате комиссар предложил Ане выучиться на телефонистку - и на фронт. Фронт - это, конечно, страшно, но и Москву каждый день бомбили, а зенитки на крышах долбили с такой силой, что сердце уходило в пятки. Аня подумала: хуже, чем эта стылая контора, не будет, а за фронтовиками квартиры закрепляют. И согласилась. Вот и весь патриотизм.

Короткий карантин она прошла в уже отвоеванной у немцев Смоленской области, под Вязьмой. Жили в бывшем немецком бункере, впроголодь, боролись с невесть откуда взявшимися вшами. Кроме специальных знаний по связному делу, требовалась строевая подготовка. Ребят и девчат с утра до вечера гоняли по полю, учили стрелять, бросать гранаты и рыть окопы. У военрука отсутствовали правый глаз и левая нога. Поскрипывая дешевым протезом и морщась от боли в растертой до крови культе, он ходил вдоль строя новобранцев и изо дня в день надсадно кричал:

- Отечество защищать - большая честь! И я вас готовлю положить за Родину жизнь, если понадобится.

К счастью, кровожадного бога Марса Анечка, возможно, по причине своей тщедушности не заинтересовала. Она получила назначение в штаб Первой отдельной кавалерийской дивизии в составе Второго Белорусского фронта и оказалась самой молодой из четырех штабных телефонисток. Была она по-детски серьезной и исполнительной, к тому же такой маленькой и хрупкой, что начштаба, мужчина в возрасте, опекал ее особо. Ругаться в присутствии девочки он, конечно, запретить подчиненным не мог, тем более что и сам грешил крепким словцом, но обижать сироту не дозволял и хлыщей штабных отгонял от нее беспощадно.

В помощь Ане дали коня по кличке Дракон. Воевал конь в строю с самого начала фашистского нашествия и когда-то, видимо, соответствовал своему грозному имени, но от всего пережитого что-то случилось у него с нервами. Он не просто сделался смирнейшим из смирных, но в самый ответственный момент вообще переставал слышать команды, шел, куда вздумается, или застывал в оцепенении. Начальник штаба говорил "спеклась скотинка" и давно хотел пустить Дракона на колбасу, но жалел, уважая прошлые лошадиные заслуги, а тут представился удобный случай - пристроить коня к девчушке. Аня выросла в городе и лошадей боялась, хотя еще видела пролетки на московских улицах, но с теми лошадьми управлялись извозчики. Если бы не обстоятельства, так высоко она бы никогда не полезла. Но дивизия-то кавалерийская, пешком тут не ходят, поэтому смиренность Дракона пришлась как нельзя кстати. Юной телефонистке помощь, а коню - жизнь. Хотя без курьезов не обошлось.

Однажды был получен очередной приказ - выйти из райцентра Ярцево и двигаться вместе с наступающими частями нашей армии, даже чуть впереди, как это и положено кавалерии. Аня, в ватных штанах и телогрейке, с автоматом за спиной и двумя лимонками у пояса, водрузила на Дракона вещмешок, снаряжение связистки и взгромоздилась сама - не без помощи начальника связи, лейтенанта, который безуспешно пытался за нею ухаживать. Аня большой храбростью не отличалась, а потому крепко держалась не только за поводья, но - для надежности - и за конскую гриву, тем более что валенки не лезли в стремена. Несмотря на рыхлый весенний снег, она не спешила их менять: самые маленькие сапоги, которые нашли снабженцы, были 37-го размера, а она носила 34-й и потому растирала ноги в кровь. Так и прохромала от Вязьмы до Берлина в окровавленных портянках.

Дивизия вышла к речушке со страшноватым названием Вопь. Мостик, узкий, деревянный, оказался цел. На противоположной стороне высился занятый немцами холм, облепленный сельскими домишками. Наша пехота переправилась на левом фланге, но все еще лежала в снегу под горой, время от времени безуспешно поднимаясь в атаку. С правой стороны, откуда зашла кавалерия, находилось несколько разрушенных хатенок и стояла подозрительная тишина. Кони под бойцами всхрапывали и топтались между деревьями негустого леска. Командир дивизии, бравый генерал, как и положено - с усами, благоразумно велел всем спешиться и до выяснения обстановки на рожон не лезть.

Легко сказать - трудно сделать. Сколько Аня ни натягивала поводья, ни кричала "тпру, лошадка", ни била Дракона валенками по бокам, он, как ни в чем не бывало, бодро продолжал трусить вперед, перешел мостик и только тогда остановился в недоумении, когда из подвала разрушенной хаты начал бить станковый пулемет. К счастью, Дракон успел продвинуться так далеко, что оказался вместе с Аней вне зоны обстрела. Она кубарем слетела с коня, плохо соображая от страха, сорвала с пояса лимонку, размахнулась, как учил хромой военрук, и бросила в темную дыру подвала. Взрыва не последовало, и, враз взмокнув спиной, она поняла, что забыла выдернуть чеку. Дрожащими руками схватила последнюю гранату и зашвырнула ее туда же, но уже по всем правилам. Грохнуло будь здоров! Поскольку гранат больше не было, Аня стала безостановочно стрелять из автомата в сторону подвала на случай, если немцы остались живы и начнут вылезать. При этом она бегала вокруг, шлепая раскисшими валенками, и кричала, как оглашенная. Что кричала? Конечно, "ура!".