Павел Мейлахс - Придурок

Но сейчас - двойка. И ее оказалось достаточно, чтобы представление о себе как об учащемся, успешно заканчивающем школу, которое и так еле теплилось в нем, сразу куда-то провалилось, будто его и не было. Зато все предыдущее учение сразу предстало перед ним как цепь мелких жульничеств, которые лишь случайно сходили ему с рук, а так, по справедливости, он все время должен был получать двойки, а сейчас все произошло как раз по справедливости. И может быть, именно сегодня судьба наконец разобралась, и с этого момента он перестанет учиться на хорошо и отлично, а начнет перебиваться с двойки на тройку и займет место, которое уже давно должен занять, двоечника-троечника, лоботряса, ничтожества. Так он думал, и чем более ему казалось, что наконец понял, кто он есть, тем более проникался ужасом, тем сильнее становилось жжение во лбу и все сильнее и сильнее кололо под мышками. Давно он это подозревал, и вот оно так и оказалось... Двоечник, лоботряс, кровосос. Ему вдруг представилось дикое видение: мать с безобразно перекошенным лицом кричит: Ну что мне, что, что с тобой делать!!! - и, стукнув лбом об стол, разражается ужасающими рыданиями, словно подражая каким-то низкопробно-киношным образцам. Он весь как-то даже скособочился от этого видения и участил шаги, как будто получил пинка. А сколько надо получить двоек, чтобы стать кровососом? Сколько надо получить двоек, чтобы мать в отчаянии рыдала?

Вот если бы он совсем двоек не получал, тогда и вопроса бы такого не возникало, а раз уж и двойки получает (хоть и иногда, но что значит - иногда, не иногда), и цену своим четверкам знает, то теперь все зависит от милости судьи, который по поводу двойки может сказать: Ну, ничего, с кем не бывает, а может: Да, кровосос. И не ему теперь об этом судить.

Первый шок стал понемногу проходить. Теперь в нем поднялся страшный умственный зуд; он чувствовал, что не может это так оставить: Как, получить двойку, и все? Нет, надо что-то делать, надо что-то делать. Он еле высидел до конца урока, весь обуянный каким-то истерическим рвением. А химичка говорила, что контрольную написали гораздо хуже, чем она ожидала (обычные слова всех учителей после всех контрольных), потом приступила к разбору вариантов, кого-то вызывали к доске, но он ничего этого не слушал, только тряс ногой под столом и поминутно глядел на часы. Наконец-то звонок. Ни секунды не мешкая, он прямиком подошел к одной из лучших учениц их класса, почти отличнице, и попросил у нее тетрадь по химии, та, не торопясь укладывая в сумку свои немалочисленные школьные принадлежности, разговаривала со своей соседкой по парте и протянула ему тетрадь, не поворачивая головы. Ей-то контрольную переписывать не надо. У него немного отлегло от сердца: он обеспокоен тем, что получил двойку, хочет ее исправить, поэтому берет тетрадь у одной из лучших учениц класса, чтобы переписать в свою тетрадь то, чего там нет, значит, не такой уж и лоботряс. К контрольной он, правда, готовился по тетрадям, в которых, в совокупности, все было, но писал в свою тетрадь только самое ключевое, и писал очень неряшливо, формулы наползали друг на друга, вообще все в тетради было написано безобразным почерком, почерк был у него от природы некрасивый, но тут он был совершенно обезображен скукой, с которой писал в тетради, бывало, и буквы там отличались по величине в три раза, а строчки прямо все извихлялись как одуревающий от скуки ребенок, которого мать держит за руку, а сама остановилась поговорить с подругой на полчасика. Изредка, когда ему попадались прошлогодние тетради, он сам не мог не подивиться безобразности своего почерка. И вообще, три тетради - в этом уже было что-то неряшливое, рыхлое, нет уж, теперь он все перепишет твердым, ясным почерком, и все будет понятно: вот тема, вот подтема, вот параграф. И на этот раз в его тетради будет действительно все, и там уж не останется никаких лазеек для двоек и троек. Конечно, он перепишет не всю тетрадь, с первого сентября, а только тот материал, который будет на контрольной, и специально начнет новую тетрадь для этого, и это будет чистая тетрадь, не то что та, которая теперь так резко опротивела ему, которая так его предала.

Все эти мечтания о новой тетради - как бы символе новой жизни - даже приободрили его. Но приободрили ненадолго: мечтани - это только мечтания, а на данный момент получена вполне реальная двойка, и энтузиазм его довольно быстро угас. Впрочем, умственного зуда теперь тоже не было, теперь он бродил по школьным коридорам, спускался и поднимался с этажа на этаж в каком-то безнадежном и вместе с тем заторможенном унынии, и непонятно уже было, откуда взялось это уныние - от двойки или просто так, во всяком случае, про двойку больше и не думал. И постепенно уныние становилось все безнадежнее, и все острее он чувствовал эту безнадежность, и заторможенность таяла, а на смену ей явилось все большее и большее беспокойство, и когда прозвенел звонок, никакого уныния в нем не было, а была отчетливая тревога, все нарастающая, как будто знал, что что-то произойдет, и знал наверняка, и уже не пытался увиливать, а произойдет что-то такое, что вышибет его из обыденной школьной колеи, и по сравнению с этим все двойки и тетради покажутся какой-то дурацкой мелочью, если он даже про них и вспомнит. Но что же должно произойти? Впрямую об этом не думал, даже старался не думать, но какая-то машинка внутри его работала, рыскала по всем уголкам его души, чтобы извлечь что-то такое, что сразу бы объяснило всю предыдущую тревогу. Сидя на уроке, он старалс отвлечься, принимался неизвестно для чего перелистывать учебник, слушать учительницу (сегодн опроса не было, потому что начали новую тему, в другое время этому, конечно, обрадовался бы, но сейчас даже не заметил) и на некоторое время действительно отвлекался, но не надолго, все окружающее как-то вдруг ускользало от него, и опять и опять он оставался один на один с собой, и прислушивался и вглядывался в то, что происходило в нем, и сразу же чувствовал, как под его взглядом тревога, все еще беспредметная, начинала нарастать, она поднималась, как молоко на газу, и вот-вот перельется через край, и, пока этого не произошло, он, в полном смысле слова как утопающий, который хватается за соломинку, изо всех сил старался, чтобы происходящее в классе его хоть как-то заинтересовало, но с каждым разом это становилось все труднее, все они были отделены от него десятью заборами, а он был абсолютно один, и ничто не имело к нему отношения, и он ни к чему. Вдруг он как будто провалился куда-то и на мгновение перестал понимать, что вообще означает происходящее вокруг, и тут-то выскочила мысль про прыщик, и за ней мгновенное облегчение наконец-то он понял, что должно произойти, и сразу же мысль про воспаление мозга, и паника, которая до сих пор сдерживалась всеми силами, наконец прорвалась и заполнила его всего до краев, и в этот момент не было никакого его, а была паника. Он быстро и аккуратно собрал свои тетрадь, ручку и книгу, сунул их в сумку - на это его еще хватало, глубоко, значит, сидело, - резко встал, но постарался партой не грохнуть, и не грохнул, и, ни на кого не глядя, быстро и твердо вышел из класса. Неизвестно, что подумали оставшиеся в классе, их лиц не видел, но это его не интересовало - он направлялся в поликлинику, на все остальное ему было наплевать. В голове даже как-то слегка прояснилось.

До поликлиники было недалеко, но все-таки она была не в двух шагах, он шел и молил Бога только об одном: успеть; сама ходьба немного отвлекла его, и временами он успокаивался, и тогда, незаметно для него, само его спокойствие начинало казаться ему гарантией того, что ничего не случится (на это время он как будто превращался в нормального человека), но почти сразу же вспоминал, что все ведь как было, так и осталось, чего же он успокоился-то, когда гной может прорвать с минуты на минуту, - и в голове что-то взрывалось, и он едва удерживался, чтобы не перейти на бег трусцой. А поликлиники все не было видно - она как будто поклялась его погубить! Временами им овладевало бешенство - из-за того, что какая-то поликлиника расположена на сто метров дальше, может быть, придется погибнуть во цвете лет. Он едва не прихныкивал от этого бессильного бешенства и сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладонь. Но вот наконец и поликлиника, такая же, какой он ее видел много раз, долго стоял перед сложно устроенным входом, ожидая, пока выйдет медсестра, ведущая старуху - старуха еле переставляла ноги, и он чуть было не начал приплясывать, пока дождался; внутри - все то же, старое, знакомое: налево - гардероб, направо - квартирная помощь, впереди - регистратура. Обычно, когда он входил в поликлинику, он весь как-то внутренне съеживался, чувствовал себ маленьким, беззащитным, в детскую поликлинику ходил вместе с матерью и так и не смог до конца привыкнуть ходить во взрослую один; это же чувство он испытал и теперь - не так сильно, как обычно, но достаточно отчетливо, - оказалось, паника была не настолько сильна, чтобы он не смог больше ни о чем думать; стало немного полегче, по крайней мере поликлиника хоть немного вернула его к реальной жизни. Он вспомнил, что, когда идешь к врачу, надо, кажется, брать карточку (и хотя бывал здесь не раз, никогда точно не знал, что и как), слава богу, у регистратуры оказалось мало народу, он занял очередь и пошел к большому стенду определить свой участок и своего врача. В очереди постоянно, чтобы не забыть, повторял про себя фамилию, которую он высмотрел на стенде, на его взгляд несколько нелепую (вообще, к большинству незнакомых фамилий он относился с каким-то подозрением, как бы брезгливо приглядывался или даже принюхивался к ним, как к не очень тщательно вымытым ложкам в школьной столовой). Еще одна проволочка: до сих пор стоящие впереди быстро улаживали свои дела у окошечка и отходили, а стоящий перед ним мужчина долго препирался с теткой, которая сидела за окошечком, потому что та никак не могла найти его карточку, она уходила, довольно долго ее не было, а когда возвращалась- опять препирательства, и так раза три, кончилось тем, что она начала выписывать новую карточку, когда спросила, кем работает, мужчина ответил: Заготовитель! - отчетливо и категорично. Несмотря на смятение, царившее в голове, он почувствовал раздражение. Хм, заготовитель. Что это за профессия такая - заготовитель! Наконец-то его очередь подошла, он на всякий случай спросил у тетки фамилию своего врача и номер кабинета (по предыдущему опыту знал, что стенды часто врут), но тут они совпали с теми, которые он высмотрел на стенде. И он пошел искать свой кабинет- семьдесят шестой, на первом этаже его не было, на втором не было, кабинет оказался на третьем. Небольшая кучка народа у дверей. Здравствуйте. Кто последний? Вон тот мужчина крайний. Это был заготовитель, который сидел поодаль и читал журнал. Оказалось, что врача нет, но должен появиться с минуты на минуту. И действительно, вскоре врач появилась, в пальто, наброшенном на халат, нервно завозила ключом в замочной скважине, вид у нее был усталый и злой. Он сразу вспомнил все те многие разы, когда сидел с матерью в поликлинике, и те не очень многие, но тоже хорошо запомнившиеся разы, когда сидел в поликлинике один, и на душе стало тоскливо, как обычно в поликлинике, и страх перед заражением мозга сразу утих. Этот страх и так-то утратил безраздельное господство над ним, как только вдохнул поликлиничного воздуха, а сейчас он вообще как-то выдохся, потерял остроту, стал теоретическим, а не животным страхом.