Николай Переяслов - Мой дедушка - застрелил Берию

Но приходило утро и нужно было схватываться и бежать на электричку, а потому все эстетические критерии опять уступали место злободневной необходимости. Занятия в институте начинались, если мне не изменяет память, то ли в половине девятого утра, то ли даже в восемь пятнадцать, и по этой причине нужно было просыпаться как минимум часов в шесть (чтобы успеть сгонять если не в сам туалет, то хотя бы за ближайший угол, потом протиснуться к одному из двух — на сто человек! — умывальников, приготовить себе какой-никакой чай на завтрак, добежать минут за пятнадцать до станции, затем ехать час в набитой до предела электричке, полчаса в переполненном злющими от недосыпа пассажирами метро, и т. д., и т. п.) — не удивительно, что стоило только во время этого бесконечного марафона плюхнуться на освободившееся сидение, и мы мгновенно вырубались, заваливаясь на сидевших рядом попутчиков. Да что там — сидя! За год этой нескончаемой езды я научился спать в электричке даже стоя... И вообще весь первый курс запомнился мне как некий сплошной галоп — на электричку, с электрички, в институт, из института, а по ночам ещё — кучи всевозможных графиков, которые мы вычерчивали цветными фломастерами, да переписывание каких-то пропущенных лекций, написание курсовых работ... Ну и особняком — дни получения стипендии, с традиционным заходом в магазин «Варна», где покупалась сразу целая куча бутылок недорогого, но более-менее качественного болгарского вина, которое мы начинали пить уже прямо в электричке, благо, что вечером, когда мы ехали к себе назад в Ашукинскую, они были почти всегда полупустыми.

Понятно, что во весь этот период жизни мне было не до поисков встречи с дедушкой... Ситуация стала меняться на благоприятную только к весне, когда нас начали переселять в новое шестнадцатиэтажное общежитие на Профсоюзной улице и, благодаря этому, высвобождалась целая куча времени, которую больше не надо было тратить на езду в электричке, а главное — между мной и им теперь оказывалось всего каких-нибудь полторы-две улицы расстояния (а как мне поведали много лет спустя, в те годы К. С. Москаленко жил уже в знаменитом «доме на набережной», то есть — совсем рядом с моим Горным институтом, находившимся возле станции метро «Октябрьская»). Но так уж случилось, что именно к этому времени я потерял, уснув в электричке, свой паспорт, и поэтому, не имея возможности выписаться со старого места и прописаться на новом, практически один из всего первого курса продолжал болтаться между Москвой и Ашукинской, ожидая, когда в местное отделение милиции придет ответ на посланный в Донбасс запрос, и мне наконец выпишут дубликат взамен утерянного. Но ответа все не было и не было, а когда он в конце концов пришел, то ушел в отпуск милиционер, в запертом столе которого осталось лежать мое «дело».

Сжалившись надо мной, дежурный местного ОВД объяснил мне однажды, где проживает необходимый мне инспектор, и, мешая в душе матерщину с молитвами, я потащился по почерневшему последнему снегу искать указанные улицу и номер дома.

Нашел. Вошел в калитку. Поднялся на крыльцо... И чуть не задохнулся от запаха самогона.

Зациклившись мыслями только на своем паспорте, начал стучать в запертую (явно изнутри) дверь. Не дождавшись ответа, прижался лицом к мутному стеклу веранды и вскоре разглядел в полумраке коридора припасенные для какой-то надобности ведра со снегом. И, опять ощутив запах самогона, обо всем догадался... Точно так же когда-то (чего уж греха таить!) поступала и моя мама, перегонявшая на самогон не съеденное за зиму варенье. Набрав в ведра необходимого для конденсации спиртовых паров снега, она, чтобы не оказаться застуканной за этим небезопасным занятием кем-нибудь из непрошенных гостей (а самогоноварение в те годы считалось деянием уголовно наказуемым, и за него могли не только крупно оштрафовать, но даже и посадить!), хитро набрасывала на скобу снаружи двери замок, чтобы думали, что дома никого нет, затем запирала дверь изнутри и водружала на печь объемистую кастрюлищу с брагой, приспособленную с помощью вставляемой сверху алюминиевой миски под самогонный аппарат...

Я отошел несколько шагов от крыльца инспекторского дома и, запрокинув голову, посмотрел на крышу. Из печной трубы энергичной колбасиной выползал густой дым. Повернувшись, я медленно поплелся через поселок назад в общагу.

Так прошла ещё одна неделя, затем ещё одна, и еще...

А там закончился четвертый семестр, и подошло время ехать на каникулы.

О-о-о! Кажется, ради них одних я сегодня снова готов пойти в какой-нибудь ненужный мне институт, чтобы терпеть там все эти коллоквиумы, зачеты, экзамены и прочее — лишь бы дождаться, когда, подбрасывая высоко в воздух свою кожаную папку, на институтское крыльцо выбежит очумевший от радости Стас Голубовский и дурным от нескрываемого счастья голосом закричит на весь Ленинский проспект: «Кани-и-икулы-ы!..» Разве же я когда-нибудь смогу забыть то чувство, с которым я, наскоро отметив с друзьями окончание первого курса, сел в фирменный поезд «Уголёк» (в те мифические по сегодняшним понятиям времена купейный билет в нем стоил всего каких-то четырнадцать рублей!) и отбыл на свою малую родину — в город Красноармейск Донецкой области, где 12 мая 1954 года я и появился на свет? Километрах в пяти отсюда, в большом селе Гришине, 11 мая 1902 года родился и будущий дважды Герой Советского Союза (в 1978 году он все-таки согласится принять вторую «Золотую Звезду») маршал СССР Кирилл Семенович Москаленко, доводившийся двоюродным братом матери моего отца и моей любимой бабуси Евдокии Фоминичны Бражко.

В конце шестидесятых годов от районного центра Красноармейска и до самого села Гришина появилась хорошая асфальтированная дорога, которую, как гласит одно из наших родовых преданий, дедушка проложил за свой собственный счет в подарок землякам и родственникам. Хотя, как я сегодня понимаю, сделать это тогда на свои личные деньги было бы весьма проблематично, да и зачем, спрашивается, дедушке нужно было это делать, если ему, члену ЦК КПСС с 1956 года и депутату Верховного Совета 2 — 10 созывов, достаточно было поднять в Москве телефонную трубку и намекнуть сектретарю Красноармейского райкома или Донецкого обкома партии о своем желании видеть эти пять — семь километров заасфальтированными, чтобы это пожелание практически тут же начало воплощаться в реальность!..

Вспоминая иной раз о давно миновавших днях, бабушка рассказывала, что будущий маршал СССР был в своей молодости настолько худой и длинношеий, что языкастые гришинские девчата, хихикая, присвоили ему между собой за это далеко не героическое и даже несколько обидное прозвище — Гусак. По её словам, в 1920 году он украл в селе единственного пригодного для верховой езды жеребца и ускакал на нем в Красную Армию, а годы спустя, сделавшись уже крупным советским военачальником, прислал в родное село целый табун из двух десятков породистых лошадей, девятнадцать из которых предназначались местному колхозу, а одна — остававшемуся жить в Гришине родному брату Кирилла Семеновича (кажется, его звали Григорием).

Если я ничего не перепутал в подслушанных детским ухом историях, то с этим самым братом Кириллу Семеновичу довелось возиться практически до самого конца его жизни. Наиболее отчетливо помню рассказ о каком-то бесконечно длившемся ремонте братового дома, которым уже в шестидесятые годы занимался прямо из Москвы К. С. Москаленко. Сначала он, по своему неведению, два или три раза просто присылал брату крупные суммы денег, чтобы тот сам отремонтировал на них дом, в котором жил в Гришине. Однако брат эти тысячи благополучно (и довольно быстро) пропивал и опять жаловался маршалу на то, что его заливают дожди сквозь дырявую крышу. Тогда Кирилл Семенович перевел деньги на счет местного сельсовета, и тот нанял на них бригаду строителей, чтобы они привели в порядок жилище брата их знатного земляка. Строители привезли и разгрузили во дворе толь, доски и шифер, натащили полный дом банок с всевозможными лаками и красками, ящики со стеклом и гвоздями, и принялись за дело. Однако, прошло всего лишь несколько дней, как они вдруг обнаружили, что продолжать ремонтные работы им больше нечем — в выходные дни брат маршала повытаскивал из дома весь строительный материал и даже оставленные рабочими инструменты и за бутылку-другую попродавал все это своим односельчанам. И пришлось Кириллу Семеновичу в очередной раз перечислять деньги в сельсовет, но уже с жестким требованием: не оставлять без присмотра в доме брата ни единого гвоздя...

Рассказывали также о нескольких совершенных им поездках в Москву в гости к своему брату-маршалу. Схема каждой из таких поездок выглядела примерно следующим образом. Он садился в поезд «Донецк — Москва», доезжал до столицы и, явившись в военную комендатуру Курского вокзала, заявлял, что он родной брат маршала Советского Союза К. С. Москаленко. После проверки его документов, комендатура созванивалась с секретарем Кирилла Семеновича и либо на своем, либо на присланном из Министерства обороны (а начиная с 1962 года, Москаленко являлся заместителем министра обороны СССР) автомобиле доставляла брата по указанному маршалом адресу. Там его отмывали, одевали, кормили красной и черной икрой, выслушивали скучные рассказы о том, кто из дальних сельских родственников ещё жив, а кто за последние годы умер, как обстоят дела с видом на нынешний урожай пшеницы и каковы успехи в местном животноводстве.