Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Не будет этому конца, — говаривал он, — пока эти земли не получат одного господина, а нас, мелких владетелей, судьба не уничтожит или же пошлет в изгнание. Мы сами искореняем друг друга и разрушаем страну, порученную нам Богом.

Жалобы эти были, однако, напрасными, так как более мелкие польские владения не только не объединялись, но еще более раздроблялись. Мазовецкие земли расползались, в силезских все больше и больше росло собственников, Краков и Сандомир шли порознь, Познань и Гнезно вели свою линию. Чем больше было наследников, тем больше росло властолюбивых врагов. Брат грабил брата, племянник — дядю, нередко сын шел против отца. Некоторые из них, обессилев, призывали пруссаков и Литву. На шее у Мазовша и Поморья сидели немецкие крестоносцы, завоевания которых росли и законно, и незаконно.

Время было тяжелое. Не доверяли друг другу; опасно было ехать в гости по приглашению, так как нередко случалось, что гостя хватали, сажали в тюрьму и угрозами вынуждали отдавать часть своих владений. Боялись ехать в костел поодаль, не имея достаточной охраны, так как и у алтаря мог подстерегать путника брат, сват либо родич. Не спасали браки, кумовства, родственные связи.

Страсти расходились вовсю: набожные люди доходили до безумия; разврат переходил в бесстыдство; а рядом с этим сдержанность достигала монашеского воздержания даже в браке. Здесь Болеслав Стыдливый не жил с собственной женой, там поморский Мщуй держал при себе монахиню из слупского монастыря. Дела творились страшные, как у дикарей, характерные для людей страстных, необузданных, одинаково ревностных как в погоне за добром, так и за злом. Меры не существовало. Женщины того времени подавали пример чрезвычайной набожности, и кое-кто из мужчин следовал за ними.

На Болеслава Благочестивого оказывала влияние тихая, ласковая, но скорее сестра, чем жена, Иолянта: все время она грустила по монастырю. Болеслав был сдержан во всем, кроме рыцарского увлечения, однако, не пошел по стопам зятя Пудыка. Это было примерное супружество, причем Болеслав добился от жены, чтобы она, не забывая Бога, помнила и о нем, и о детях.

Сестра Кинга постоянно склоняла ее к более суровой жизни и уговаривала готовиться — после смерти мужа — поступить в монастырь и вместе с ней последние годы жизни посвятить Богу. Иолянта умела согласовать набожность с семейными обязанностями.

Три дочери выросли у матери, заботливой и воспитавшей их в смирении и вере.

Когда бранденбуржцы давали передышку князю Болеславу а он мог посидеть в калишском замке — он чувствовал себя вполне счастливым. Воин не потерял простого, детского почти обхождения. Он садился с женой и детьми у печи, разговаривал с ними и с прислугой, смеялся и довольствовался жизнью простого помещика.

Многие из состоятельных лиц, пожалуй, больше князя тратили на роскошный стол и одежду. Калишский князь дозволял забавляться другим, сам же он не нуждался ни в какой роскоши.

Казна была полна, но требовалось из нее дать приданое дочерям и содержать рыцарей; для своих нужд князь и жена тратили очень мало. Каждая военная добыча пополняла казну.

Княгиня Иолянта, кроме праздничных дней и приема гостей, надевала шерстяное серое платье, белую косынку на голову; драгоценностей — никаких. Девочки ходили в одном белье, а зимою — в простых шерстяных платьях. Князь надевал куртку, подпоясывался ремешком, шелка не признавал, разве только по большим праздникам, отправляясь в церковь — и то для Бога, не для людей.

Понятно, что при таком господине и придворные не особенно могли щеголять, что иногда им и не нравилось, в особенности, когда приезжал кто-либо из родичей-князей, привычных к германской роскоши.

В Калише редко появлялись за столом серебряная и золотая посуда или же восточные ковры и материи, разве только в честь какого-либо иерарха церкви или ради семейного торжества.

Когда князь Болеслав принужден был приодеться и навешать на себя золотые вещи, то чувствовал себя словно в цепях, по возможности поскорее освобождаясь от них.

Князь и жена были очень набожны, но это не мешало им заботиться о повседневной жизни.

Духовник, одновременно исполнявший обязанности канцлера, был постоянно с князем. Иногда его сменял другой старик-священник. Имелись и воеводы, и подкоморьи, и придворные чиновники, но все это были друзья дома. Болеслав никому не позволял падать ниц, более близких очень любил, а ложь — даже ради мести — была ему противна.

При этом князь обладал вкусами помещика. Любил лошадей и стада, тщательно расспрашивал об урожае, разговаривал и шутил с простыми садовниками, словно с равными себе. Случалось, что, встретив по дороге бедного старика, шел с ним, весело болтая и вызывая на разговор.

В его характере было желание всегда быть веселым и не морщить чело ради внушительного вида. Людей сумрачных подозревал, что они таили в мыслях что-либо скверное.

Последние годы прошли для князя беспокойно, так как ему усиленно досаждали бранденбуржцы.

Как раз в это время скончалась мать Пшемыслава Погробовца, и ему пришлось заботиться о землях наследника, как о своих.

Едва успел он сжечь Санток, чтобы не дать в нем укрепиться германцам, едва основал на границе три крепостцы, как уже бранденбуржцы вновь отстроили пограничную крепость, да еще выстроили Сулинец, чтобы засесть в нем и выжидать момента. Пришлось поэтому брать Сулинец, а так как его отчаянно защищали, то поляки подходили под его свежевыстроенные стены под прикрытием щитов — словно под мостовым настилом, — топорами сбили глину и подожгли; тогда лишь крепость была взята.

Попал в плен саксонец Сабель, однако Санток так и не удалось взять обратно. На следующий год снова пришлось разорить Сантоцкую область, чтобы не дать отдыха бранденбуржцам и саксонцам, а на стены Сольдына взбираться по лестницам. Обе стороны постоянно переходили к нападению, а из-за Сантока пролилось немало крови.

Воспитаннику князя Болеслава, Пшемыславу Погробовцу, дома называвшемуся запросто Пшемко-Сиротой, в то время было почти шестнадцать лет.

Юноша удивительно красивый, сильный, видный, живой, рвался из рук дяди-опекуна не ради стремления к власти, так как был мальчиком послушным, а ради рыцарских потех.

Что же касается князя Болеслава, то он его как раз и не отпускал в поход, опасаясь и любя, как единственного наследника. Знал князь, что отпустить молодежь на свободу — самое опасное. Поэтому удерживал его, как мог, однако в то время удержать от похода шестнадцатилетнего юношу, когда поход был единственным призванием каждого князя, было не под силу и величайшему авторитету.

Между тем