Пушкин, помоги! - Валерий Валерьевич Печейкин

Уверен, вы знаете, как выглядит картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза». Каждый может описать её нехитрый сюжет: женский портрет на фоне пейзажа. Но откуда вы это знаете? Вы и миллиарды других людей. Ведь не каждый был в Лувре, где хранится оригинал. Однако это не мешает нам говорить, что мы «знаем», как выглядит картина да Винчи. Или картины Мунка, или скульптуры Джакометти. Мы всё это «знаем» благодаря копиям.

Наше время философ Вальтер Беньямин назвал «эпохой технической воспроизводимости произведений искусства». Мы окружены репродукциями картин, мы живём в постоянном звучании записей музыки, а каждый вечер смотрим цифровые копии фильмов.

Техника серьёзно изменила способ потребления искусства. Сегодня практически любое произведение доступно в цифровой копии. Выходить из дома мы готовы только ради оригинала.

Пойдёте ли вы на выставку, если там выставлена копия, даже идеальная? Уверен, что многие откажутся стоять к ней в очереди. Они будут настаивать, что только при взгляде на оригинал можно испытать настоящие переживания. Не буду с ними спорить, но приведу вот какой пример.

Пару лет назад в одном из немецких музеев висела картина из собрания Kunstsammlung NRW. Это была работа Казимира Малевича «Чёрный прямоугольник, красный квадрат». (Как вы можете догадаться, как картина называется, то на ней и нарисовано.) Картина провисела в музее несколько лет, прежде чем эксперты заявили: это подделка. Исследование краски и холста показало, что работа, датированная 1915 годом, на самом деле была создана с 1972 по 1975 год. Очевидно, что не Малевичем. Разумеется, картину перестали экспонировать – зачем выставлять фальшивку. Но скажите, что делать с теми восторгами, которые испытывали обманутые зрители при взгляде на полотно? У меня есть свой ответ.

Подделку нужно убрать, а восторги оставить. Между подделкой и копией есть много общего. Различает их только умышленность обмана. Зрителей хотел обмануть мошенник, но не Малевич. Более того, когда-нибудь мы придём к необходимости создавать такие подделки-копии. Ведь любое материальное произведение искусства со временем разрушается. И этот процесс не остановить. В определённый момент нам придётся озаботиться созданием идеальных копий великих шедевров. Просто, чтобы сохранить их для будущего.

Предсказываю, что в три тысячи девятнадцатом году на грандиозной церемонии в Лувре публике представят абсолютную копию «Моны Лизы». Она была сделана лет пятьсот назад как цифровой объект, а теперь распечатана совершенным три-дэ принтером. Её покажут публике, а затем на глазах – полных слёз! – одряхлевший оригинал шедевра да Винчи будет отправлен в шредер. С этого момента оригиналом будет считаться… копия.

И вновь миллионы людей выстроятся к ней в очередь. Будут делать фотографии, испытывать восторги. И так ещё тысячу лет. А потом из принтера вновь появится улыбка Джоконды… До следующего тысячелетия.

Сегодня многие говорят о том, что искусство в будущем будут создавать роботы. Играть, рисовать, писать. В этом будущем роботы делают практически всё. Их самих будет так много, что должен возникнуть обратный вопрос: а самим роботам будет нужно то, что они создают? Искусство, например. И если нужно, то какое?

Обратимся к знаменитому роману Евгения Замятина «Мы». В нём люди будущего описаны как живые роботы. Они избавились от эмоций и, как следствие, старого искусства. Над ним они только смеются. В романе есть прекрасная сцена, где показан специальный аппарат для производства музыки. «Просто вращая вот эту ручку, любой из вас производит до трёх сонат в час». Далее герои смеются над творчеством композитора Скрябина, которое является полной противоположностью музыке, которую слушают жители будущего, – математической и ровной.

А теперь вернёмся в наше настоящее. Очевидно, что прогноз Замятина не сбылся. Включите радио, и вы услышите, что там звучит совсем другая музыка: эмоциональная и практически вся – про «любовь-морковь».

Героев Замятина очень удивили бы наши песни. Всё, что делает наука, мы используем для трансляции своих эмоций, а не для подавления их. Зайдите в сториз и вы увидите, что это происходит прямо сейчас.

Однако искусство для роботов существует. Это утверждение может показаться странным, если воспринять его буквально. То есть поверить, что существует индустрия, которая производит искусство, а роботы являются его потребителями.

Давайте сначала поймём, чем является человеческое искусство для робота. Это поток информации, у которого есть одно уникальное свойство: он больше себя самого. Представьте, что вы скачали файл размером 1 мегабайт, а при сохранении он занял 1 терабайт (в миллион раз больше). Вы, очевидно, решите, что это вирусный файл, и постараетесь его скорей удалить. Однако не торопитесь это делать.

Известный программист Илья Сегалович как-то подсчитал, что все сочинения Пушкина занимают 2,5 мегабайта. Так вот, для робота это всего лишь пара мегабайт, а для нашей и мировой культуры – намного больше. Потому что у художественной информации есть уникальное свойство – она становится намного больше, попадая в голову читателя. Там она «распаковывается» при помощи его жизненного и чувственного опыта. Так одно стихотворение может буквально «занять всю голову». Стих, фильм или песня может завладеть нами надолго, иногда на всю жизнь…

Что же такое «искусство для роботов»? Это массовая культура. В ней произведение равно самому себе. Замятин считал, что искусство стремится к неэмоциональности, а на самом деле – неинформативности. Если песня сообщает вам про «любовь-морковь», то в ней правда нет ничего больше. В ней два с половиной мегабайта равны себе. Любовь там просто любовь, а морковь просто морковь.

А вот Пушкин всегда больше себя самого. У него любовь это Любовь. И всё, что за этим следует…

В детстве я часто слышал загадки, в которых предпоследняя строка заканчивалась словами «пуховик», «возник», «сник». Они рифмовались с отгадкой в последнем слове. В стихах описывалось загадочное существо с угольками вместо глаз, ветками вместо рук и ведром на голове. Думаю, вы быстро нашли отгадку – это снеговик.

Но для меня он по-прежнему остаётся неразгаданным. Ведь большой художник, рисующий картину, и ребёнок, который лепит снеговика, занимаются одним делом. Создают бессмертное и, увы, недолговечное произведение. В снеговике этот парадокс заметнее всего. И это только начало.

Первый парадокс: является ли снеговик объектом охраны авторского права? Неужели эти три комка снега, поставленные друг на друга, – объект интеллектуальной собственности? Если вы отвечаете «да», то, пожалуйста, забирайте снеговика с улицы и несите к себе домой. Если вы без спроса оставляете свой арт-объект на улице, то буквально отдаёте его всем. Вместе с правами. Так было и будет всегда.

Снеговик помнит искусство таким,