Мэрилин - Марианна Борисовна Ионова

Научный центр недавно въехал в новое здание, изнутри немного отдающее частной клиникой. Мужчины вольготно-гуманитарного вида выходили из дверей, сталкивались в тесном коридоре, радушно обнимались, протискивались вдоль стен и громко, победительно сбегали по лестнице вниз. Это напомнило Юрию ту, прежнюю жизнь, когда он заходил «на огонек» в журнальные редакции и уже всерьез обдумывалось открытие издательства, которое вернет людям затерянный русский модернизм…

Он уже приноровился спросить о Либмане у какой-то молодой особы, похожей на аккомпаниаторшу прежних лет, в блузке и очках, как тот обогнал его, выскочив из-за плеча.

Юрий последовал за ним и как только Либман остановился перед какой-то дверью и надавил на ручку, назвал его по имени-отчеству.

Либман услужливо повернулся.

«Вы ко мне?»

Теперь, когда они находились в одном измерении, все было видно. Было видно, что это очень скромный человек, своей скромностью оскорбленный и немного себе несоразмерный. Галстук казался длинноватым (возможно, потому что Вадим Давидович сутулился), а пиджак – просторным.

«Да. По личному делу. Мне хотелось бы поговорить в приватной обстановке»

Либман сочувственно кивнул – или пригнулся еще больше, пропуская Юрия в комнатку с заваленным канцелярской галантереей столом и «икеевскими» стеллажами, столь же мало похожую на кабинет, сколь и на что-либо другое. По тому, как осмотрелся в ней Либман, по тому, как им не сразу удалость встать без вреда для хрустких запечатанных блоков с какой-то бумажной продукцией, Юрий догадался, что это не кабинет.

«Извините, тут у нас филиал склада издательства… как-то сам собой образовался… Я вас слушаю?»

Он смотрел Юрию в глаза, чуть склонив набок голову; привычка слушать если не внимательно, то с вниманием делала свое мимо рассудка.

«Я от Тани. Ей плохо. Очень плохо. Она… заболевает»

«От Тани?» – переспросил Либман.

«От Тани. Не подумайте, что это она просила меня к вам придти…»

«Простите, от какой Тани?»

Этот участливо мягкий тон немного отуплял. Юрий чувствовал, как его забирает отчаянье.

«От Тани Паршиной, Господи Боже мой!… Понимаете, ей плохо по-настоящему. Только не подумайте, что есть какие-то обвинения в ваш адрес… Я могу понять ваши резоны и не сомневаюсь, что вы желали Тане только добра. Хотя мне почти ничего неизвестно: Таня особо не распространялась… Но почему я пришел к вам… Она каждый день вас вспоминает. Само собой, о чем-то невозможном и речи нет! Но если бы вы…»

«Постойте, простите…! – Либман замотал головой и выставил вперед моложавые ладони, – Речь идет о… об университете?»

У него были добрые глаза, словно все время вопрошающие «Вы ко мне?» или пропускающие вперед.

Юрий смог только кивнуть.

«Ага… Еще раз простите: вы не могли бы напомнить, в каком году она окончила?»

«Ни в каком, – Юрия уже разбирал смех, – То есть, не окончила вообще. Это вы меня простите… Простите, Бога ради!»

Он засмеялся.

Либман как будто обиженно, потупился, опустил руки в карманы и качнулся туда-сюда на мысках. Юрий смотрел на узкие черные туфли из очень мягкой кожи, вероятно, итальянские.

Вдруг Либман поднял глаза. «Вы ко мне?» – мысленно спросил Юрий и подавил смешок.

«А что, что-то серьезное?…»

«У нее тяжелая депрессия. Два года назад она потеряла самого родного человека – бабушку. А я просто друг семьи…»

«А, да, – Либман закивал, – Соболезную… Поверьте, мне очень жаль. Передавайте – Тане…? – Тане мои соболезнования. И добрые пожелания»

*

Тридцатого позвонила мама и сообщила, что отец наступил на гвоздь (как умудрился?), так что теперь «нетранспортирабелен». Раз такое дело, то она, конечно, тоже не двинется с места. Елки у них нет, а Новый Год без елки сын все-таки не заслужил, поэтому пусть встречает один… в смысле, не обремененный двумя стариками. Юрий опустил длинную речь, которую должен был произнести от имени сына, которого обожаемые, незаменимые родители Бог весть почему считают бесчувственным монстром, и сказал только, что приедет первого.

Таня вставала, шла в туалет, где проводила по полчаса; потом на кухню; ела прямо у холодильника, укрывая то, что она ест; отвечала тихо и не всегда разборчиво, часто зевала и, ловя взгляд Юрия, заспанно улыбалась. Юрий удалил из квартиры все снотворные средства, даже то, что осталось после Татьяны Дмитриевны. Но это было излишне: Таня и ночами почти не спала.

Юрий с Костей вымыли в квартире полы и постирали занавески. Они выкупали в тазу Батона, позвав Таню зрителем. Руки у Кости до локтя покрылись красными пятнами, но он смеялся над несуетной озадаченностью, с которой бульдог, дав лапу, наблюдал, как ему втирают под мышкой собачий шампунь. Тане смех не давался – только отрывистые выдохи, похожие на фырканье. Юрий видел, что порой, подолгу сидя на стуле в кухне, она без звука и смысла искривляет рот, точно примеряет разные усмешки. Иногда Таня шевелила пальцами, словно подыгрывала какой-то мелодии, или терла ладони одну о другую, зажав их между коленей. Юрий вспомнил одну из женщин у мамы в палате, сидевшую на койке и безостановочно перетиравшую ладони, стиснув их коленями, так что и колени как бы неохотно двигались. Большие сухие разлатые ладони ходили туго, в четком ритме, и вместе это напоминало поршень.

Юрий еще раньше заметил, как Костя поглядывает на елку, и за вытиранием пса как бы мимоходом, под веселье спросил у визави, где тот будет встречать Новый Год.

«Точно не у родителей: там будет гвалт и непотребство. Я имею в виду сбор всех частей, а это преимущественно пенсионный возраст. Лиза, моя девушка, празднует со своими…»

«Приходите к нам»

Костя приостановил массаж вафельным полотенцем боков Батона, взглянул на Юрия и тут же на Таню, стоящую в дверях ванной так, словно ее временно поставили и забыли.

«Да, Костик, мы тебя приглашаем», – произнесла она.

Делать шарлотку Юрий не стал; Танино предложение разделить на троих шоколадный колокольчик было отринуто в пользу принесенных Костей пирожных. Юрий накрыл на стол, разложил закуски из кулинарии по салатникам и розеткам ломоносовского фарфора, поставил в центре бутылку шампанского и минеральную воду для Тани.

Таня устроилась с ногами в углу дивана, втащила к себе пса и улыбалась. Все подарки под елкой предназначались ей. От Кости – издание Вендерса, четырехдискник, по находчивому определению дарителя; от Юрия – гобеленовая наволочка: мельница на