Н Каратыгина - Через борозды

- Ах, дьявол, - сказал Андрей и разом взмыл на возвышенье. Схватив оратора за шиворот, шатнул его из стороны в сторону и крикнул: - У меня, брат, жена одна, а руки две, говори дело, а в чужие окна не заглядывай, цепелявый!

И швырнул нижегородца на стул. Соскочил вниз, вдавив плечи в сплошную тушу толпы.

Поднялся шум, объявили перерыв.

--------------

Вернувшись домой, Андрей лег отдохнуть около печки и принял закрытыми веками красный отблеск углей.

Екатерина Владимировна ходила из угла в угол, раздражая себя крутыми поворотами.

Кирик дышал во сне, присвистывая, как иволга.

- Что за жизнь! - воскликнула Екатерина Владимировна. - Ты привез продукты, их уже достаточно, чтобы купить мою душу. Как мы измельчали! Вся радость в живности... Когда мы от этого оправимся? Где красота?

- Думай о народе, найдешь красоту.

Она зло засмеялась:

- Мы имели красоту в душе нашей, а вы разрубили душу пополам.

Впервые отделила Андрея от себя, отчеканила МЫ и ВЫ.

Кто-то позвонил. Андрей пошел открыть. Позвал из кухни:

- К тебе, Кать. Гражданин Логинов.

Екатерина Владимировна оцепенела. Как же Логинов нашел ее? Она сказала неверный адрес умышленно.

Логинов раскланивался.

- Нашел вас, Екатерина Владимировна, хотя вы и забыли дать мне ваш адрес... - В его голосе вздрагивала насмешка. - Благодаря таланту вашего мужа, весь Балтфлот знает его адрес.

Он улыбался барской, выжидающей спокойно улыбкой, и весь он был прежний, несмотря на валенки и тулуп.

- Мой муж, Андрей Васильич, Логинов Николай Павлович.

Андрей круто склонил голову.

Кухня показала свои опрятные столы. В спальной печка разевала жгучую пасть.

Логинов погрузился в кресло.

- Тепло. Огонек... Я рад, что нашел вас. Хотелось познакомиться с господином Гвоздевым.

Он с удовлетворением выслушал молчание, последовавшее за отжившим словом "господин".

- Мне ни разу не приходилось близко сталкиваться с коммунистом, который вызывал бы лестные отзывы другого класса.

- Я не партийный пока еще, и не интересуюсь мнением незнакомых мне господ, - оборвал его Андрей.

- Ах, не партийный... пока еще?.. - осторожно сказал Логинов. - Пока еще - звучит многообещающе... Нельзя ли его откинуть?

- Нет.

Екатерина Владимировна, засмеявшись, пошла за самоваром, он давно уже нетерпеливо шуршал на плите.

Мужчины помолчали.

Сели пить чай с хлебом и медом. Андрей ел, причмокивая, а красный свет горел на его крепком затылке, сжигая волосы веселым заревом.

- Я, конечно, вам не сочувствую, - сказал Логинов, внезапно ударив ложкой по стакану и пугая Екатерину Владимировну насмешливыми зрачками. - Вам, с маленькой буквы. Хотя я и очарован утопией Томаса Мора и уважаю Гегеля. Ваш же марксистский социализм притянут за волосы к жизни, поверьте мне.

Андрея взволновало незнакомое имя Гегеля.

- Если вы хотите затеять спор, говорите, пререкаться не буду, - ответил он и, зевая, встал от стола.

Логинов оглядел его и сжался:

- Правда, вы интересны, и я понимаю вашу жену...

Андрей не слышал или не хотел слышать, бросил свое грузное тело на диван.

- Устал, а кроме того, я безо всяких тонкостей, - с явной иронией заметил он. - Излагайте, послушаю.

В глазах у Логинова прыгали такие же красные огоньки, как над углями, и голос его медленно, раздражающе волочился в теплом воздухе.

- О, ваши вожди!.. Они направляют свои прожектора туда, где умеют обращаться только с кремнем. Наш народ - надо считаться с фактами - первобытен и дик. Ему нет никакого дела до будущего, он не заботлив, ему чужда самая сущность социализма, плевать ему на ваше Завтра. Сегодня ему подай, народ живет настоящим и постоянно разоряет государство.

Тут Андрей встал, посмеиваясь:

- Нам нужно наше ЗАВТРА, куда нам старый хлам! Вы не глупы, что и говорить, но рабочий класс умнее. Он видит недужное тело с гнилыми ногами и проделывает ту самую штуку, которая так нравится докторам - ампутацию. Трах! К чорту больные ноги! Много лучше смерти. Может статься, что мы довольно бесжалостны, верно, все от того, что ни мизинчика своего не отхватываем. Наш рабочий мизинчик здоров, хоть и грязен, на вас же такие меры плохо отзываются. Просим прощенья. Однако, если бы вы не родились богатым и знатным, пошли бы с нами.

Он хлопнул Логинова по плечу, желая оборвать разговор. Бледна была Екатерина Владимировна.

- Что ты, Кать, нездорова?

- Голова болит.

Логинов перебирал взглядом их обоих.

- Чудесная жена у вас, Андрей Васильич, когда-то мы все за ней волочились...

- Нечего вам было делать, - пробормотал Андрей.

Екатерина Владимировна вспыхнула. Какое оскорбление!..

Логинов собрался уходить. Когда Екатерина Владимировна закрывала за ним дверь, сказал шопотом:

- Желаю вам того, чего у вас нет, - счастья. До свиданья, госпожа Алакаева.

- Птиченька?.. - позвал Андрей.

Ложились. Андрей знал, что она сегодня чужая, враждебная. Когда же, когда поймут друг друга?..

Птиченька ощутила, как мужнино одеяло взметнулось к ней, просунулась теплая рука, обняла за плечо...

Еще милой нежностью дышал Андрей, а она лежала молча, недвижно, стиснув зубы.

Потом вскакивала, убегала в кухню и звенела чем-то, плескаясь водою.

- Кать, не надо! - мучительно звал Андрей. Он понимал, что она освобождалась от его чар, сбрасывала с себя его поцелуи, поднимала мятежную голову. - Иди, не надо...

Она возвращалась, захолодевшая, с освеженными бедрами.

Так они засыпали, и большое лицо Андрея в полумраке извивалось виноватой, страдающей улыбкой.

--------------

Ластилось лето.

Город все еще спал. Солнечные уколы не могли его разбудить. Город затыкал глаза, уши, немой, слепой лежал трупом на болоте. Недаром вспоминалось: - Быть Петербургу пусту...

От осиновых дров набережная как будто в лишаях, барки топорщатся на воде, загораживая синеву, горбатые мосты чванливо сбрасывают белесую пыль.

Дети скучают в городе.

Кирик сидит на тумбе бульвара Профсоюзов и жалуется малышам:

- Голова болит и ноги слабенькие.

- А ты проси тятьку отпустить тебя на родину.

- Какую родину?

- Да ну, дурак, в деревню, в село.

- Никакого села я не знаю, - возмущается Кирик, - про что ты говоришь? Дядя Андрей ездил к родным, а я не ездил.

- Кто, дядя Андрей?..

- Мамочкин муж... как его?.. отчим.

- А-а... - мальчишка задумался, а вихлявая девчонка посоветовала:

- Ты с мамкой поезжай к евоным родным.

- Мы-то, к ним?.. - засмеялся Кирик. - Мамочка не поедет.

- Они разругамшись?

- Нет, что ты!..

- Так почему же?..

Кирик задумался. Почему бы, в самом деле, не поехать? Вспомнился дядя Николай, машинист, евший с ножа, маме он не понравился... Нет, в деревню им не поехать.

- Мама не любит деревенских.

- Ишь ты, Кирка. Форсишь! Чего форсишь? Гвоздев рабочий.

Кирик вспыхнул, сам не зная почему, и топнул ножонкой:

- Я не Гвоздев, я - Алакаев, мамочка была папиной женой, папа офицер, только он умер.

- Ффью! - свистнул мальчишка. - То-то у тебя нос воробьиный. Истончали вы, офицеры!..

Кирик нахохлился, как птичка, и пошел прочь. Девочка побежала следом.

- Не сердись, Кирка, - зашептала. - Петька от зависти. У-у жигаль!.. Ему жаль, что Гвоздев пайки заграбастывает.

Кирик молчал. Она стала еще угодливее:

- Ты добренький, Кирка, принеси мне воблинку, одну воблинку, сегодня вечером, я никому не скажу.

- Принесу.

- Тебе мамка не даст, так ты утащи.

Кирик думал ответить, что таскать нехорошо, но не хотелось показаться жадным... Он добренький, для доброго дела можно и утащить разочек.

- Принесу, ладно.

В кухне поспевал скромный обед. Кирик следил за ножом в маминой руке, втайне негодовал на тонкие ломтики сала.

- Мама, ты Алакаева? - спросил внезапно.

- Нет, Кикочка, ты же знаешь...

- Так ты называешься Гвоздева?

- Конечно.

- А почему мы в деревню не поедем?

- Ай да Кика! - сказал Андрей. - Ты - Гвоздева, поезжай в деревню.

- Откуда ты явился, мальчишка? - вспыхнула мать.

- С бульвара. Петька сказал, что у меня нос воробьиный, потому что папа был офицером.

- Сколько раз я говорила, не ходить на бульвар!

- Ну, уж оставь, пожалуйста, Птиченька, - вмешался Андрей. - Слушай, Кика. Покажи-ка свой нос воробьиный.

- И совсем не воробьиный, а мой собственный.

- Верно, малыш. Нет никаких носов, кроме человеческих. И люди все одинаковые, что рабочий, офицер, крестьянин, если они все трудятся и не вредят друг другу. Твоя мама была папина, Алакаева, а теперь Гвоздева, папа твой работал - (так, жена?) - и я работаю, носы от честной работы не меняются.

Кирик уловил на материнском лице пренебрежение.

- А у папы был... мундир... - нерешительно протянул он.

- А у меня куртка! - засмеялся Андрей. - Вот и вся разница. Папа твой умер, не надо часто мертвых поминать.

- Ну, вот еще... - возразил Кирик сквозь большой кус хлеба. - Перед сном я молюсь за нас всех, а потом за папу.