Фридрих Горенштейн - Маленький фруктовый садик

При этом солнце, под этим солнцем еду незваным гостем к Марфе Ивановне, еду на такси, чтоб быстрее, чтоб опередить боль, которая, чувствую, еще не сказала своего последнего слова. Знакомая проходная на Соколе, знакомая охранница с наганом. Го-ворить и объяснять трудно, но охранница и без слов понимает - моя щека уже набрякла. Я показываю паспорт, она, как и вчера, звонит по настенному телефону, меня пропускают. Так же тихо, малолюдно, чисто, так же гудят пчелы над букетом свежих цветов, но теперь это не успокаивает, а раздражает. Гудение пчел, как ножом по стеклу, терзает напряженные нервы. Приходит Марфа Ивановна все в тех же золотых очках, в том же белом накрахмаленном халате и белой шапочке, но теперь это вызывает чувство холода, меня от этого знобит. И сама Марфа Ивановна сегодня выглядит по-другому, лицо мятое, рот недобро сжат.

- В чем дело?

- Болит.

- Садитесь в кресло. Откройте рот. Теперь закройте. Понятно. У вас неправильный, патологический прикус, и в результате ваши зубы пептонизированы.

Что такое "пептонизированы", я не знаю, но, судя по слову, это нечто страшное. Я вообще боюсь медицинских терминов - гипотомия, гипотермия, перистальтика... Когда болел мой отец, подобные слова постоянно звучали в нашем доме. И действительно, отец вскоре умер. А вот теперь эти слова настигли и меня.

- Но что ж мне делать? - со страхом и надеждой спрашиваю я.

- Нужна сложная челюстная операция. Возможно, даже пересадка тканей. Я тут вам, как вы сами понимаете, помочь не могу.

- А кто же мне может помочь?

- Не знаю. Не уверена, делают ли у нас вообще такие операции. Кажется, в Америке делают и еще кое-где. Есть еще одна страна, где делают... - Марфа Ивановна смотрит на меня неопределенно, туманно...

Нетрудно понять, что она хочет сказать этим понятным намеком: "Уезжай туда, пусть тебя там лечат". До Америки далеко, до "еще одной страны" не ближе. Что мне делать сейчас, сегодня днем и будущей ночью, особенно в третьем часу, когда боли станут несносными?

Спросил я так многословно или просто повторил свой прежний вопрос: "Что мне делать?" Уж не помню, в голове туман. Помню лишь, положил на край стола десять рублей, и Марфа Ивановна накрыла их книжкой.

- Если будет сильно болеть, - сказала Марфа Ивановна и посмотрела на меня мягче, почти как в прошлый раз, - если терпеть не сможете, возьмите на палец кефир и помажьте десны возле больного зуба.

Действительно помогало. Минут на десять становилось легче. К утру вовсе удалось забыться от усталости и изнеможения. Проснулся около полудня. На столе пустые кефирные бутылки, на полу и на столе засохшие кефирные пятна, во рту кисло, тошнит от кефира - состояние ужасное. Однако и зубная боль, видимо, утомилась, ныло терпимо, словно в отдалении, собираясь с силами, чтоб опять вплотную приблизиться в следующую ночь. Воспользовался передышкой, сосредоточился, подумал, что предпринять. Думал недолго, как-то сразу всплыла фамилия - Вайнтрауб. Действительно, как я сразу к нему не обратился? Борис Вайнтрауб несколько лет назад работал в нашем отделе НИИ, его даже причисляли к нашему фруктовому садику. Правда, дружба с ним не получилась, с Рафой Киршенбаумом он впрямую поскандалил и вообще работал у нас недолго, но какие-то связи я с ним сохранил, иногда мы перезванивались, то он мне позвонит, то я ему, когда делать нечего, а поболтать хочется. Вспомнил, что Вайнтрауб рассказал как-то - у него связи с медициной, поскольку он работает теперь в НИИ по проектированию медицинской аппаратуры. Позвонил - Вайнтрауба дома нет и быть, кстати, не может, поскольку время-то рабочее.

- А кто это? - спрашивает молодой женский голос, видно - жена.

Действительно, ведь Вайнтрауб рассказывал, что недавно женился. Хотел пригласить на свадьбу, но якобы не смог дозвониться.

- Это товарищ Бориса, Веня Апфельбаум.

- У вас к Боре срочное дело?

- Видите ли, для меня срочное... У меня зубы болят... Конечно, я понимаю, стыд, срам своими болезнями людей беспокоить, но, видите ли, болит...

- Позвоните ему, - и назвала номер, - это его рабочий телефон... Попросите замначальника отдела.

"Ого, Вайнтрауб уже замначальника". Звоню.

- Пожалуйста, замначальника отдела товарища Вайнтрауба.

- Куда вы звоните? - сердито спрашивает меня низкий мужской голос.

- Простите, это НИИ по медицинской аппаратуре? Извините, не знаю точно, как называется ваше учреждение.

- Кого вам надо? - не отвечая на мой вопрос, сердито допрашивает мужской голос.

- Вайнтрауба.

- Никакого Вайнтрауба здесь нет.

Гудки. Опять звоню домой Вайнтраубу.

- Тысяча извинений, миль пардон. Наверно, я неправильно записал телефон. По этому телефону Вайнтрауба нет.

- Ах, простите, я вам забыла сказать, что Боря теперь не Вайнтрауб, а Борщ.

- Борщ? Почему Борщ?

- Это моя девичья фамилия. А по закону муж имеет право взять фамилию жены точно так же, как жена фамилию мужа.

"Значит, Борщ. Борис Борщ - хорошо звучит! Вот ловкач".

Звоню и прошу к телефону товарища Борща. Соединяют. Борис у телефона.

- Почему ты сразу мне не позвонил? Ведь ты знаешь, как я к тебе отношусь, я всегда готов помочь хорошему человеку. Неудобно? Что за пижонство. Неудобно, когда туфли жмут или когда штаны через голову надеваешь... Извини меня, Веня, но ты пижон и за свое пижонство страдаешь. Сколько у тебя дней зубы болят? И это тебе надо? Завтра пойдешь к моему племяннику Моисею. Зубной врач первой категории. Его бы в Кремлевку пригласили, если б не пятый пункт... Знаешь, полы паркетные, врачи анкетные... Но ничего, ему и у художников неплохо... Все знаменитости стараются к нему. Без пяти минут кандидат медицинских наук... У тебя что болит?

- Я же сказал, зубы.

- Я понимаю, что зубы... По поводу другой болезни обычно обращаются к урологу. Хоть можно и перепутать. Знаешь - грузин приходит к глазнику: "Доктор, памагыте. Кагыда сыцать начинаю, гылаза на лоб лэзут". Но шутки в сторону. Зубы бывают разные. Бывают резцы, бывают клыки, бывают коренные.

- Кажется, коренные.

- Коренные - значит тебе особенно повезло. У Моисейчика по коренным диссертация. Его у нас в семье Моисей-хухем зовут. Моисейчик-хухем... Умница... Скажешь - от дяди Бори, он тебя примет, как родного. Считай, что зубы у тебя уже не болят. Ну, а так что нового? Последний слыхал? Четыре еврея сидят на Марсе...

II

В большой приемной "у художников" было тесно от ожидающих своей очереди больных. Несколько, как и я, были с флюсами, одна дама то сидела, скорчившись, то начинала покачиваться, и от ее покачивания мой зуб днем начинал ныть совсем по-ночному. Обстановка неприветливая, друг на друга косят, меж собой не общаются, сидят тихо, господствующий звук - маятник настенных часов, да ветер, завывая, треплет за окном деревья. Глянешь влево - пятнадцать минут минуло, опять гля

нешь - полчаса прошло. Хоть Вайнтрауб и обещал, что меня примут, "как родного", судя по всему, здесь мое положение еще более бесправное, чем в районной поликлинике. Да и обстановка "у художников" напоминает общедоступную, минздравовскую: душно, грязновато, бедно, персонал проходит мимо со скучающим равнодушным лицом. Подошел к регистратуре, начал приветливым, угодливым интимным шепотом:

- Я от Бориса Леонидовича к доктору Вайнтраубу.

- Сидите и ждите, - перебила официально, даже не спросив фамилии.

Самого "доктора Вайнтрауба" я увидел мельком где-то через полтора часа ожидания. Приоткрыв дверь кабинета, он что-то сказал вдогонку выходящей молоденькой медсестре с архирусским вздернутым носиком. Кажется, пошутил, потому что оба рассмеялись. Вскочив со своего места, я под неприязненными взглядами иных ожидающих быстро приблизился и сказал:

- Здравствуйте, доктор. Я Апфельбаум. От Бориса...

Доктор продолжал смеяться вслед уходящей медсестре, показывая свои, довольно кривые прокуренные зубы, что меня неприятно насторожило. Впрочем, сапожник ходит без сапог, успокоил я себя. С некоторых пор, с начала моих мучений, я начал заглядывать людям в рот так же, как модница глядит, что носят иные. Вот и я смотрел, какие у кого зубы, завидуя тем, у кого они белые, ровные, как у молоденькой медсестры, блеснувшей улыбкой, адресованной "доктору Вайнтраубу".

- Придется немного посидеть, - сказал мне "доктор Вайнтрауб", скрываясь опять в кабинете.

"Доктора Вайнтрауба" я уже много раз видел под другими фамилиями и в других обстоятельствах. Это именно тип "хухема" - лобастый, очкастый, с большим плотоядным ртом, на щеках юношеский румянец. Принял он меня последним, когда приемная была уже совершенно пуста и из кабинета вышел посетитель, пришедший гораздо позже меня, под вечер, ибо уже темнело.

- Так, - сказал "хухем", поблескивая зеркальцем на лбу, - очень интересно... Попрошу всех сюда, - обратился он к медсестрам и каким-то молодым людям, очевидно, практикантам. - Какие усложненные формы, явно многобугорковые и многокорневые. Вот уж действительно не спутаешь с костной тканью. Как давно это у вас? - обратился он ко мне.