Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

— А вѣдь красиво смотритъ! говорилъ Ашанинъ, любуясь видомъ, въ ожиданіи парома подтягивавшагося съ того берега.

Гундуровъ еле замѣтно повелъ плечомъ.

— А тебѣ не нравится?

— Не приводитъ въ восторгъ, во всякомъ случаѣ, отвѣчалъ онъ не сейчасъ;- мнѣ, засмѣялся онъ, — какъ сказалъ древній поэтъ, — «болѣе всего уголки улыбаются.»

— Вѣрю, замѣтилъ Ашанинъ, — только вотъ бѣда: въ уголкѣ-то «театрика» не устроишь.

— Дда, — не будь этого…

Ашанинъ глянулъ ему прямо въ глаза:

— А знаешь что, Сережа, я тебѣ скажу — вѣдь ты ужасный гордецъ!

Румянецъ внезапно вспыхнулъ на щекахъ Гундурова:

— Я гордецъ! Изъ чего ты взялъ?…

— А изъ того, голубчикъ, что я тебя лучше самого себя знаю… Только повѣрь, тебя здѣсь ничто не оскорбитъ!

— Да я и не думалъ…

— Ну, ладно!

И Ашанинъ, не продолжая, побѣжалъ на паромъ.

— Колокольчикъ подвяжи! наставлялъ онъ ямщика, — а то мы, пожалуй, тамъ всѣхъ перебудимъ. Бывалъ ты въ Сицкомъ?

— Какъ не бывать, батюшка! Возили!..

— Такъ какъ бы намъ такъ подъѣхать, чтобъ грохоту отъ насъ поменьше было?

— Да вамъ къ кому, къ самимъ господамъ, аль къ управителю? молвилъ на это уже нѣсколько свысока ямщикъ.

— Къ скотнику, милый мой, къ скотнику! расхохотался Ашанинъ. — Трогай!..

Они поднялись по шоссированной, отлогою спиралью огибавшей гору дорогѣ — и очутились у ограды на каменныхъ столбахъ, съ желѣзными между ними копьями остріемъ вверхъ, и высокими по середкѣ воротами аркою, надъ которой словно зѣвала разинутая часть грубо вытесаннаго изъ мѣстнаго камня льва на заднихъ лапахъ, съ передними опиравшимися на большую позолоченную мѣдную доску, на которой изображенъ былъ рельефомъ княжескій гербъ Шастуновыхъ. Все это было ново и рѣзало глаза свѣжею бѣлою краской и рѣзкостью линій….

— Ишь ты, звѣрища-то какого подняли! проговорилъ ямщикъ, осаживая лошадей предъ полупримкнутыми половинками воротъ и заглядываясь на верхъ.

— Въѣзжать, чтоль? спросилъ онъ, оборачиваясь къ господамъ.

— Безвкусица таки порядочная!.. Также поднявъ глаза на каменнаго звѣря, молвилъ Гундуровъ, — и смутился….

Передъ ними стоялъ только что вышедшій изъ воротъ высокій и сухой, въ широкополой сѣрой шляпѣ и длинномъ сюртукѣ à la propriétaire мужчина, которому по бодрому его виду, едва замѣтной просѣди и живости темныхъ глазъ, свѣтившихъ изъ подъ сѣдоватыхъ, какъ и его волосы, бровей, можно было дать на первый разъ никакъ не болѣе пятидесяти лѣтъ.

Онъ стоялъ, глядя на Гундурова и мягко улыбаясь тонко сложенными губами, какъ бы говорившими: я совершенно съ тобою согласенъ…..

— Князь Ларіонъ Васильевичъ! воскликнулъ Ашанинъ, поспѣшно снимая шляпу и выскакивая изъ коляски….. Позвольте, заторопился онъ, — представить вамъ спутника моего, и лучшаго друга…..

— Сергѣя Михайловича Гундурова, не такъ ли? досказалъ самъ князь, съ тою же мягкой улыбкой, и протянулъ этому руку;- Софья Ивановна ждетъ васъ давно, прибавилъ онъ, какъ-то особенно внимательно и привѣтливо продолжая глядѣть въ лице Гундурову.

— Вы ее видѣли? даже нѣсколько удивился тотъ.

— Непремѣнно-съ! Какъ только узналъ о ея прибытіи въ Сашино, поспѣшилъ навѣстить… Я давно привыкъ любить и уважать вашу тетушку! какъ бы счелъ нужнымъ объяснить князь ту благосклонность, которую онъ теперь видимо оказывалъ незнакомому молодому человѣку.

— Княгиня Аглая Константиновна будетъ очень рада вашему пріѣзду, сказалъ онъ Ашанину, — вы вѣдь, кажется, главный рычагъ въ ея театральной затѣѣ?…

— Позвольте отклонить не подобающую мнѣ честь, весело отвѣчалъ красавецъ, — я только вчинатель, а главная пружина дѣятельности пріятель нашъ Вальковскій… Смѣю спросить ваше сіятельство: какъ онъ ведетъ себя здѣсь? Видите ли вы его иногда?

Усмѣшка еще разъ скользнула по устамъ князя Ларіона.

— Является къ обѣду, и то не всегда; цѣлый день въ театрѣ,- пилитъ, мажетъ и клеитъ.

— Онъ какъ есть — фанатикъ! засмѣялся Ашанинъ.

— Да, сказалъ на это серьезнымъ тономъ князь, — черта рѣдкая у насъ, и всегда говорящая въ пользу человѣка… Что же ты стоишь, милый мой, онъ глянулъ на ямщика;- въѣзжай!..

— Куда прикажете подъѣхать? спросилъ Ашанинъ.

— Я вамъ укажу.

Онъ вошелъ съ молодыми людьми на дворъ, и направился къ одному изъ флигелей.

— Мнѣ говорила почтенная Софья Ивановна, что вы изъ Петербурга бѣжали? обратился онъ снова къ Гундурову, очевидно вызывая молодаго человѣка на откровенный разсказъ.

Гундурову нечего было скрывать; къ тому же этотъ, казавшійся ему въ дѣтствѣ «суровымъ», человѣкъ влекъ его къ себѣ теперь своею привѣтливостью и обаяніемъ какого-то особаго изящества всей своей особы. Онъ передалъ ему въ короткихъ словахъ все то, что уже извѣстно нашему читателю.

Князь слушалъ внимательно, медленно подвигаясь впередъ и глядя не на него, а куда-то въ сторону, совершенно, казалось, безстрастными глазами; только по изгибу его губъ змѣилось какое-то едва уловимое выраженіе печали…

Гундуровъ давно замолкъ когда онъ, остановившись посреди двора, проговорилъ вдругъ почти строго:.

— Главное — душевная бодрость!.. Мнѣ недавно показывали стихи… съ большимъ талантомъ и горечью написанные, — вы ихъ вѣрно знаете? — тамъ говорится: «Разбейтесь силы, вы не нужны». [1]… Не вѣрьте, не отдавайтесь этому! Вы молоды!.. Рано-ли, поздно-ль, силы эти — онѣ пригодятся… И также внезапно перемѣняя тонъ:- это кажется, у васъ въ водевилѣ въ какомъ-то поется, — князь обернулся на Ашанина:- «Не все-жь на небѣ будетъ дождь, авось и солнышко проглянетъ!..»

— Не помню-съ, а съ моралью согласенъ! отвѣчалъ смѣясь Ашанинъ, — даже всю дорогу отъ Москвы сюда проповѣдывалъ ее Гундурову… И если ваше сіятельство не откажете въ вашемъ согласіи, мы ее тотчасъ же приложимъ къ дѣлу?

— Что такое? спросилъ, слегла нахмурясь, князь.

— Я уговариваю Сережу принять участіе въ нашихъ спектакляхъ здѣсь, и именно сыграть роль Гамлета, которую онъ наизусть знаетъ и страстно любитъ…

Князь поднялъ вопросительно глаза на Гундурова, затѣмъ перевелъ ихъ на Ашанина, впившагося въ него, въ свою очередь, своими выразительными черными глазами, и тотчасъ же сообразилъ въ чемъ дѣло…

— Это прекрасная мысль, Сергѣй Михайловичъ, поощрилъ онъ его, — и затѣя Аглаи Константиновны приметъ такимъ образомъ совсѣмъ иной, серьезный характеръ…

— А ужь какая Офелія будетъ у насъ княжна Елена Михайловна! вскликнулъ, торжествуя, Ашанинъ.

Подъ нависшими вѣками князя Ларіона что-то мгновенно сверкнуло — и погасло…

— Офелія… дда… она дѣйствительно… проговорилъ онъ какъ бы думая о чемъ-то другомъ, и не глядя на нашихъ друзей…

Онъ опять остановился.

— Такъ вы хотите играть Гамлета, молодые люди?… Я видѣлъ Гамлета на всѣхъ сценахъ Европы, и между прочимъ въ Веймарѣ въ то еще время когда Гёте былъ тамъ директоромъ театра, заговорилъ князь послѣ минуты молчанія съ какимъ-то внезапнымъ оживленіемъ, — и, признаюсь вамъ, выходилъ каждый разъ изъ театра неудовлетворенный… Вѣдь это удивительное произведеніе, господа, и невообразимо сложный типъ, и Гизо совершенно справедливо сказалъ, что два вѣка не успѣли еще исчерпать всю его глубину…

— Да, это вѣрно, воскликнулъ Гундуровъ, — и потому, можетъ быть, онъ такъ и манитъ, такъ и влечетъ къ себѣ, что каждый подступающій къ нему находитъ въ немъ какъ бы личныя, родственныя ему черты…

— И можетъ быть именно вслѣдствіе этого, замѣтилъ въ свою очередь князь Ларіонъ, — онъ въ исполненіи такъ рѣдко удовлетворяетъ всѣхъ… У васъ подходящая къ типу наружность, прервалъ онъ себя, оглядывая Гундурова, — бѣлокурое, блѣдное лице, задумчивый обликъ, — князь усмѣхнулся:- тонки слишкомъ!.. Замѣтьте, какъ глубоко и вѣрно схвачено это у Шекспира: Гамлетъ — натура вдумчивая, рефлективная, — «мечтанью преданный безмѣрно,» какъ сказалъ когда-то Пушкинъ про современнаго человѣка, къ которому Гамлетъ такъ удивительно, такъ невѣроятно близокъ, что самъ Гейне, его ближайшій представитель, не ближе къ нему; такіе люди мало подвижны, склонны къ раннему ожиренію, онъ тяжелъ на подъемъ, страдаетъ астмомъ, — помните сцѣну поединка? — «Онъ толстоватъ и дышетъ коротко,» [2] говоритъ прямо его мать о немъ… Попробуйте, попробуйте себя на этой роли! какъ-то вдругъ оборвалъ князь, словно уставъ или не желая продолжать.

Гундуровымъ овладѣло смущеніе.

— Вы, я вижу, такой знатокъ, князь, проговорилъ онъ робко, — что я, мнѣ кажется, никогда не осмѣлюсь выйти передъ вами…

— А вы какъ-же-съ, — и князь съ тѣмъ же строгимъ, почти повелительнымъ выраженіемъ, съ какимъ онъ глядѣлъ внушая Гундурову бодрость духа, взглянулъ на него опять, — вы бы хотѣли играть для тѣхъ, которые аза въ глаза не понимаютъ?… Такихъ у васъ будетъ полна зала, — можете быть спокойны!..