Людмила Улицкая - Ветряная оспа

- Нет, - твердо сказала Вика. - Плишкина мне не нужна.

- Значит, как я сказала, - обрадовалась Алена. - Мы трех дочерей выдаем замуж за одного жениха. Зато он королевский сын и зовут его... Мухтар!

- Только не Мухтар! - засмеялась Челышева. - У нас на даче овчарка Мухтар!

- Тигран, - мечтательным хором произнесли сестры. Был у них троюродный брат в Тбилиси, бровастый, сероглазый, с сиреневым румянцем, просвечивающим сквозь тринадцатилетний пух.

- Давай, давай, пусть Тигран, - согласилась Челышева.

- А мне чего делать? - робко спросила Колыванова, которой давно уже хотелось в уборную.

- А ты сиди. Я сейчас рядом с тобой сяду, - сказала Алена, и Колыванова, поерзав, снова замерла врозь коленями.

...Потом все опять сели за стол, налили остатки грушевой воды в высокие стаканы и, не найдя среди высыпанных на стол драгоценностей подходящего, стали катать из фольги и цветных ниток обручальные кольца. Стройный жених с кухонным ножом за поясом держал в горсти целых три, чтобы оделить каждую из сестер, а невесты стояли у стола в затылок друг

- Горько! - закричала истошно Алена.

Все подхватили. Тигран обменялся кольцами с Викой, поцеловал ее и лихо выпил лимонаду. Далее последовали Гайка и Плишкина. Три толстых кольца из фольги украсили мужественную руку жениха. Лимонад допили до последней капли. Свадьба в общем прошла как-то неубедительно. Явно чего-то не хватало. Впрочем, и во взрослой жизни тех лет тоже отмечалась какая-то нехватка, заполнявшаяся обычно пьяным свадебным безобразием, выраставшим, как глухая крапива на пустоши.

Гайка же, не заметив незаполненного пространства, уже пеленала на кровати куклу Кити, по величине приближавшуюся к натуральному младенцу.

- А теперь у меня будет как будто дочка! - объявила Гайка.

- Как же, дочка! Быстрая какая! - заметила скептически Колыванова-шах. - А это самое? - И она просунула указательный палец правой руки в колечко, сложенное большим и указательным левой.

Все замолчали.

- Что? - переспросила Гайка.

- Это самое, от чего дети бывают, - уточнила Колыванова, работая указательным пальцем правой руки в означенном направлении.

Неукротимая Пирожкова, как заведенная, все продолжала танцевать руками, но уже перешла в партер. Она лежала на полу, прижав ступни к затылку, и крутила кистями в надежде их все-таки вывернуть.

- Тань, - просительно, умоляюще сказала Гайка, всей душой надеясь, что ей удастся переубедить Колыванову. - Ну, женятся мужчина и женщина, и от этого дети бывают...

- Ты что, не знаешь? - Колыванова покрутила пальцем у виска. Маленькая совсем, да?

Плишкина засмеялась, Алена переглянулась с Челышевой.

- Единожды один - приехал господин, - эпически начала Колыванова, дважды два - пришла его жена, трижды три - в комнату вошли, четырежды четыре - свет погасили...

- Да знаю я это, знаю, - перебила ее Гайка.

- Да ничего ты не знаешь, - сурово ответила Колыванова. Не так уж много чего она знала, но это уж она знала точно... И потому продолжала: Пятью пять - легли на кровать, шестью шесть - он ее за шерсть...

- Не надо, - попросила Гайка, но Колыванова жестоко продолжала:

- Семью семь - он ее совсем, восемью восемь - доктора просим, девятью девять - доктор едет, десятью десять - ребенок лезет! Поняла, да?

- Это когда... это называется... - забормотала пораженная догадкой Гайка.

Алена была светским человеком и, почувствовав неловкость, сразу нашлась:

- Ты спроси у Лильки, как это называется. Она все знает.

Гайка, прижимая куклу к груди, пошла на кухню. Лиля сидела на табуретке, уже поменяв ногу, так что болталась теперь голая, и зрачки ее быстро-быстро бегали по строчкам.

- Лиль, - тронула ее за плечо Гайка, - скажи, только честно, как называется, от чего дети родятся?

Лиля подняла отвлеченный взгляд, немного подумала и сказала очень серьезно, немного охрипшим голосом:

- Косинус, - и снова уперлась в книгу. Бабушка ей все честно, по науке рассказала еше в прошлом году.

У Гайки немного полегчало на душе. Косинус - это все-таки косинус, а не то ужасно-ругательное заборное слово. Однако по дороге в комнату ее неприятно поразила мысль, что, пожалуй, и ее собственные родители, желая произвести их на свет, тоже делали этот косинус... Впрочем, может, есть какой-то более приличный способ, о котором и Лилька не знает...

Она вошла, когда Челышева, Плишкина и Вика барахтались втроем на кровати, изображая великий акт, а Колыванова, переминаясь с ноги на ногу и снисходительно улыбаясь, махала рукой и повторяла:

- Да не так, не так, и не похоже совсем! И ноги подымать надо!

...Училась Колыванова плохо, в школьной столовой сидела за отдельным столом, где кормили "бесплатников" дармовыми завтраками, форму ей покупал родительский комитет. И всегда у нее чего-то не хватало: то тапочек, то мешка для галош, то физкультурной формы. Последний, совсем последний человек была она в классе. И вдруг оказалось, что она знает о вещах взрослых и тайных, и знает как-то запросто, и таким бесстрашным ежедневным голосом об этом говорит. Из сонной верзилы-второгодницы она на глазах превращалась в очень значительную персону. Все смотрели на нее с выжидательным интересом.

Но Колывановой так хотелось в уборную, что она даже не могла оценить своего неожиданного взлета,

- А как, Тань? - спросила Вика, стоящая на четвереньках на кровати.

- Да здесь вообще не годится, - критически постучала Колыванова рукой по кровати. - Слишком широко. Надо, чтоб место было узкое и тесное. И темно.

- Так под столом же! - обрадовалась Плишкина. Колыванова с сомнением подняла край скатерти, заглянула под стол.

- Две подушки надо, - наморщила она лоб. - Ну, и постлать там надо. И сверху чем прикрыть. Организовали брачное ложе.

- Чур, я первая! - нетерпеливо подпрыгивая, закричала Плишкина

Жених уже лежал в темном низком доме со стенами из шевелящихся сквозь скатерть полос света, движущихся ног и неподвижных ножек стола и черных стульев, и эта подстольная тьма обязывала его к чему-то страшному и таинственному.

А Плишкина, сдвинув могучим плечом Алену вместе со стулом, шумно лезла под стол. Затолкавшись туда, она тихо хихикнула:

- Эй, жених, где ты?

Своим глупым хихиканьем она сбила все, и жениху пришлось перестроиться:

- Ползи, ползи сюда.

Невеста приползла и полезла обниматься. Она любила всякие объятия, касания и тайные телесные движения. Был у нее некий малый, но приятный опыт. Она обняла жениха, сразу стало тесно и душно.

- Давай по-настоящему поцелуемся, как в кино, - предложила она, - как дяденьки с тетеньками, - и подставила раскрытый рот прямо к носу жениха.

Он пытался вывернуться, но изгородь ног и ножек не выпускала, и ему пришлось приложиться сухообветренными зимними губами к горячему и мокрому плишкинскому рту. Наверху все было очень тихо.

- Я сейчас покажу тебе, как сделать очень приятно. Так горячо, горячо, - пообещала Плишкина.

Пригнув голову, она села на низкую перекладину, задрала простыню и, положив одну толстую ногу на другую, указательным пальцем влезла в самую середину треугольничка.

- Дай руку, я тебе покажу! - зашептала на ухо Плишкина.

- Дура ты, - фыркнула Челышева. Она про этот номер и сама знала. Только не знала, что и другим он известен.

Плишкина немного поколыхалась, попыхтела и сказала обиженно:

- Честное слово, я не вру: так хорошо там делается...

Но жених шарахнулся и выскользнул из-под стола. Плишкина, розовая и влажная, как искупавшийся поросенок, вылезла на поверхность.

- Гайка, полезай теперь ты! - пригласил жених, и Гайка, цепляясь широкими рукавами за спинки сразу двух стульев, нехотя полезла под стол. Жених протискивался с другой стороны.

- Это я, Тигран, - услышала Гайка хриплый шепот. И закрыла глаза. В прошлом году, в бабушкином саду в пригороде Тбилиси, они играли с Викой, а Тигран, пришедший в гости вместе с их общей теткой, смотрел с высокой веранды в их сторону. Вика сказала сестре тихонько, не поворачивая головы: смотри, на нас смотрит.

Гайка знала, что смотрит он именно на нее, и отвернулась. Вика ни с того ни с сего захохотала и, одернув юбочку, сделала "ласточку", высоко подняв крепкую ножку и растопырив руки.

Гайка лежала, сильно сжав веки. Он склонился над ней, опершись одной рукой о подушку возле ее головы и больно прижав прядь волос. Второй рукой он раздвигал колени.

Дыхание перехватило. Такой глубокий и полный ужас она испытывала только во сне, на выходе из младенчества, и, просыпаясь среди ночи с долгим припадочным криком, затихала на руках отца, который часами носил ее на руках.

Тигран лег на нее сверху.

- Ты не бойся, тебе будет приятно и горячо, - прошептал он.

- Ты что, по правде? - ужаснулась Гайка. - Не надо, Тигран.

- Дура ты! Понарошке, конечно! - засмеялась Челышева, и тут только Гайка поняла, что никакого Тиграна и не было. И она тоже засмеялась.