Швея с Сардинии - Бьянка Питцорно

жестокая ухмылка. Мне говорили, что по инструкции полицейские и должны работать парами, распределив между собой роли «хорошего» и «плохого», как в глупых комедиях. Но тогда мне показалось, что старший в самом деле был человеком мягким и сострадательным, которому суровость претила, даже когда была необходима. Заметив, что я плачу от отчаяния из-за смерти мисс, он по-отечески меня утешал. А вот молодой, напротив, сразу дал понять, что пристрастие юных девушек к романам неизбежно ведет к развращению и это делает мои показания, как говорят закон и дамы-благотворительницы, «неблагонадежными», то есть мало заслуживающими доверия.

За ними в дом юркнула Ассунтина, которая первым делом бросилась на кухню за куском хлеба, а после так и осталась жевать его возле раковины, внимательно глядя на происходящее. Я поняла, что полностью в ее руках. Расскажи она сейчас, где спрятала кольцо, – и я пропала.

– Большую уборку затеяли? – поинтересовался старший, увидев, что в квартире все вверх дном. Его внимание сразу же привлекла швейная машинка: похоже, таких ему видеть не приходилось. Подойдя ближе, он коснулся ручки, попробовал крутануть колесо, но у него ничего не получилось. Младший внимательно все осматривал: поставил на место одно из бабушкиных кресел, которое я опрокинула, снял с подоконника горшок с геранью, заглянул под блюдце.

Старший тем временем устроился за кухонным столом и достал какие-то бумаги.

– Ну-с, барышня, на вас жалоба, – как будто нехотя произнес он.

В подробности допроса и того, что за ним последовало, я вдаваться не буду. Эти воспоминания даже после стольких лет заставляют меня смущаться, а щеки пылают от жгучего стыда, словно мне и в самом деле есть чего стыдиться.

Если коротко, донна Личиния, как и грозилась, обвинила меня в том, что я блудница, которая скрывала свой тайный промысел за ремеслом швеи. А также, воспользовавшись постыдной близостью с неким студентом из добропорядочной семьи, похитила украшения и другие предметы неуказанной ценности.

Старший из полицейских сразу сказал, что первому обвинению – в «известной деятельности», как было написано в жалобе, – не верит и, более того, считает смехотворным, поскольку на протяжении многих лет знал и меня, и мою бабушку, приглядывая за нами, как и за всеми прочими бедняками в нашем квартале, вынужденными общаться с богачами накоротке и оттого подвергавшимися самым разнообразным искушениям. Он прекрасно знал, в каких семьях я работала, чем занималась и, главное, что не имела привычки бездельничать. А вот молодому, служившему в нашем районном комиссариате недавно, моей безупречной репутации показалось мало: он намеревался все проверить и выслушать перечисленных в жалобе свидетелей. И особенно настаивал на медицинском осмотре – уж и не знаю, из злорадного удовольствия вообразить себе то, чего все равно не мог увидеть, или просто чтобы меня унизить и напугать, «сбить спесь», как он сам выразился, прочтя в моих глазах смятение и ужас перед подобной перспективой.

«А что сразу в слезы? – глумился он. – Коли все у тебя на месте, так и бояться нечего». То, что сама эта процедура была для меня постыдной, казалось, вовсе его не волновало – скорее забавляло, пробуждая самые низменные мужские инстинкты. Как после забавляло хватать меня и всюду трогать под предлогом поиска украденных драгоценностей.

От осмотра и в целом от первого обвинения меня спасла, как ни странно, швейная машинка. Старший полицейский, едва ли не больше моего смущенный поведением коллеги, хватался за любой предлог, чтобы меня защитить. Но сколько бы он ни сыпал аргументами в пользу моей невиновности, тот, другой, немедленно их отметал, выражая «обоснованные сомнения». Когда же аргументы были наконец исчерпаны, старший процитировал один давнишний приговор, еще тех лет, когда сам он только поступил на службу: ни много ни мало от 11 февраля 1878 года. Как я смогла запомнить эту дату и прочие подробности? Да ведь его слова спасли меня от унижения, поскольку благодаря им мне не пришлось демонстрировать свои интимные места и позволять копаться внутри меня совершенно постороннему мужчине, хоть и доктору, которому донна Личиния наверняка заплатила бы за ложь. Не те были времена, чтобы богобоязненная девушка с безупречными моральными принципами, независимо от результатов осмотра, могла перенести подобное насилие, не запятнав себя навечно как в собственной душе, так и в чужих глазах.

Итак, статья 60 действующего и по сей день закона Кавура, заявил коллеге старший полицейский, гласит: «Если какая-либо проститутка проявит намерение бросить свое ремесло, содержатель борделя должен немедленно сообщить об этом директору санитарной службы, который обязан поспособствовать осуществлению задуманного». Помимо желания вернуться на путь истинный проститутка должна была доказать, что отныне способна честно себя обеспечивать – либо путем замужества, либо вернувшись в родительский дом, либо, наконец, занявшись ремеслом, которым сможет себя прокормить. Однако шитье, саркастически возразил молодой коллега, к списку подобных ремесел причислить нельзя, поскольку в большинстве своем «гулящие», как оба они прекрасно знали по опыту, происходили как раз из фабричных работниц, домашней прислуги или швей, то есть тех женщин, чьи занятия очевидным образом не приносили дохода, достаточного для честной жизни. Простых штопальщиц, может, и нельзя, торжествующе воскликнул мой защитник, но хочу напомнить, что указанным приговором власти нашей провинции разрешили исключить проститутку такую-то из полицейских реестров в связи с прекращением противоправной деятельности благодаря тому и только тому факту, что она владела швейной машинкой.

Он настолько уверенно цитировал закон, приговор и прочие факты, настолько точно перечислял даты и формулировки, словно нарочно подчеркивая молодость и неопытность коллеги, что тому попросту нечего было возразить. Что до меня, то, признаюсь, его рассуждения показались мне несколько путаными. Не успев доказать, что я занималась проституцией, он уже объявил меня достойной возвращения к честной жизни. Вычеркнул мое имя из этих ужасных реестров, хотя его туда никогда не вносили. И все потому, что обнаружил «средство производства», подаренное синьориной Эстер! Короче говоря, логика полицейского была далеко не безупречной, но, поскольку это было мне на́ руку, я решила не возражать.

А вот отделаться от второго обвинения оказалось, к сожалению, не так-то просто. Утром, прежде чем нагрянуть ко мне, полицейские заглянули в ломбард поинтересоваться, не заложила ли я украденные драгоценности. Получив отрицательный ответ, они обошли всех своих осведомителей и шпиков. Меня никто из них не знал и ничего у меня не покупал – ни в последние дни, ни раньше. Значит, я держала украденное при себе или спрятала дома. Как я уже сказала, младший из полицейских обыскал меня, старший – Ассунтину, и, хотя я уже убедилась, что кольца при ней нет, это вызвало у меня наибольшие опасения. У девочки они спросили, как долго она живет со мной и по какой причине. Кто она такая, оба, разумеется, знали, как знали и Зиту, но в больницу гладильщица попала не так давно, чтобы им успели об этом сообщить. Спросили также, не видела ли она, как я что-нибудь прячу, но Ассунтина лишь покачала головой с самым невинным выражением лица.

А старшему все не давала покоя швейная машинка.

– Очень дорогая? – поинтересовался он. – Хотел такую жене подарить.

– Даже и не знаю. Это подарок.

– От кавалера? – перебил молодой. – Кто же это дарит тебе такие ценные подарки? И что, интересно, получает взамен?

– От маркизы Эстер Артонези. Хотите, можете сами ее спросить.

– Эта и сама хороша, – пробормотал он, скривившись. Потом потребовал открыть все отсеки машинки и везде сунул пальцы, а после положил машинку набок, чтобы осмотреть шестерни, которые в таком положении смазывают. Старший наблюдал за его манипуляциями с интересом:

– Что ты делаешь? Видишь же, что внутри ничего нет! Даже ожерелье или браслет не влезут!

– А жаль, да? – злобно рявкнул молодой. – Иначе бы ты, конечно, конфисковал машинку как вещественное доказательство, а после она бы «случайно» исчезла из комиссариата и оказалась в гостиной твоей женушки? – и, обернувшись ко мне, угрожающе прошипел: – Не скажешь, куда драгоценности дела, – несдобровать тебе. Мы же все равно их найдем, так? Не заставляй нас терять время.

– Ничего вы не найдете. Я ведь ничего не украла.

– Тогда придется тебе пройти с нами в участок. Квартиру опечатаем, коллеги обыск проведут. Тут торопиться некуда, главное – найти.

Я поняла, что они боятся явиться к начальству с пустыми руками. Похоже, донна Личиния и впрямь подняла на ноги всех важных шишек.

Они разрешили мне одеться, хоть и в их присутствии, и взять с собой смену белья.

– Кофту бери шерстяную и шаль поплотнее, холодно в камере, – бросил старший. Я спросила, могу ли взять