Швея с Сардинии - Бьянка Питцорно

обещала, я пошла к синьорине Эстер и рассказала ей все о Гвидо, не упомянув лишь о кольце, которое он мне подарил, и о том, что Ассунтина куда-то его задевала. Уж и не знаю почему, но этого я стыдилась больше всего. Даже больше, чем гнусного предложения, которое сделала мне донна Личиния.

Я думала, что моя заступница, такая открытая и современная, будет в восторге от истории моей любви, поддержит меня в борьбе за то, чтобы ее сохранить. Но она выглядела обеспокоенной:

– Ты уверена в том, что делаешь? В конце концов, вы виделись всего несколько раз, провели вместе, может, пару часов… Разве этого достаточно, чтобы друг друга узнать? Они все так делают, когда хотят достичь своей цели.

– Он еще ни разу не проявил ко мне неуважения. И сказал, что хочет жениться.

– Так вот чем объясняется гнев его бабушки и ее желание любыми способами этому помешать! Но… он и впрямь готов на тебе жениться? Смелости-то хватит? Или в последний момент отменит все под каким-нибудь надуманным предлогом? Будь осторожна, не дай себя скомпрометировать; если он тебя бросит, твоя репутация будет разрушена навсегда. И потом… допустим, он все-таки женится… Ты уверена, что, когда его восторги поутихнут, он не начнет тебя стыдиться? Подумай только, ведь, в конце концов, Гвидо – тоже Дельсорбо и, возможно, в чем-то похож на дона Урбано. Не стоит забывать, как они поступили с Кирикой. А вдруг он был бы только счастлив, прими ты предложение донны Личинии?

– Не может быть! – возмутилась я. – Вы его совсем не знаете!

– Верно. Но и ты не можешь сказать, что знаешь его достаточно хорошо.

Я не знала, что ответить. Ее советы, ее беспокойство, ее недоверие не были беспричинными. Но я не могла не думать о том, что после расставания с маркизом Риццальдо, навсегда лишившим ее иллюзий относительно любви и брака, она попросту утратила веру в мужскую искренность.

Я же, напротив, всей душой верила Гвидо. Поэтому я пообещала синьорине Эстер впредь быть осмотрительнее, чтобы не подвергать себя риску новых преследований, но сердце мое переполняла решимость дождаться возвращения любимого, а до того времени работать над собой, стараясь подняться до его уровня. Что бы ни случилось, он не должен был меня стыдиться.

Следующие несколько дней я отчаянно пыталась вернуться к привычной жизни. Хозяйка бакалейной лавки заказала мне для дочери, которую отправляла в пансион, белье и одежду согласно тамошним правилам. Она принесла мне фасоны и ткани – строго по уставу, никаких других использовать было нельзя. Тканей такого качества у нас в городе не было, и она заказала их в Г. Поскольку времени до отъезда оставалось немного, я каждое утро ходила работать к ним домой, где стояла прекрасная швейная машинка с ножной педалью, позволявшая шить гораздо быстрее и чаще приглашать будущую школьницу на примерки, а вечерами дошивала у себя, вручную. Свою машинку я больше не доставала; даже сменить иглу, чтобы понять, где поломка и смогу ли я разобраться с ней самостоятельно, не пыталась. Мне казалось, что руки полицейских осквернили ее. Даже когда мне пришлось оттирать жирные отпечатки их пальцев спиртом, я чувствовала отвращение. Понятное дело, рано или поздно починить ее все-таки пришлось бы. Но пока я решила пользоваться машинкой заказчицы.

За кройкой и шитьем я не могла не думать о той мешковатой полосатой форме, что носила теперь Ассунтина. Как-то я решила навестить ее в приюте и даже захватила с собой переводные картинки, но в последний момент у меня не хватило духу войти: я остановилась напротив приюта и, прячась за памятником Гарибальди, смотрела на играющих за забором сирот. Те носились в догонялки, прыгали через скакалку, спорили, кричали. Без косичек я едва узнала Ассунтину: круглая, словно стеклянный шарик, голова с выбритыми висками и коротким чубчиком на лбу, «под Умберто[15]» – так обычно стригли мальчишек. Она была одной из самых младших и не бегала вместе с другими, а молча стояла в углу, опустив голову и ковыряя землю носком ботинка, одинокая, будто щенок на цепи. Она показалась мне еще более тонкой и хрупкой, чем в поезде, когда я усадила ее к себе на колени. А вот глаза, напротив, стали больше, и взгляд их был каким-то задумчивым и в то же время жестким.

У меня не хватило духу войти и попросить о встрече. Или хотя бы передать через секретаря подарок от Гвидо. Домой я добралась с таким глубоким чувством горечи, что уже не смогла в тот день ни шить, ни читать свой английский роман. В нем события тоже развивались весьма плачевным образом: возлюбленный оказался лжецом, брак – обманом, и бедной девушке, чтобы спасти свою честь, пришлось бежать, рискуя умереть от голода. Может, роман должен был послужить мне предостережением, напомнить об осмотрительности, как это чуть более прямо сделала синьорина Эстер?

Меня мучили также и мысли о Зите, судьбой которой я все не решалась поинтересоваться у старшей медсестры. Жива ли она? А когда умрет, что сделают с телом? Отвезут на кладбище одну-одинешеньку и бросят в братскую могилу? Или, что еще хуже, пожертвуют университету, и пусть профессора режут ее на кусочки на глазах у студентов-медиков, пришедших поглядеть, из чего мы состоим? Я знала, что такова была участь многих одиноких бедняков, у которых не было родственников, готовых забрать тело.

Ежеутренние визиты в дом заказчицы, сопровождаемые болтовней ее дочки, которая, разрываясь между страхом и восторгом, вслух фантазировала о будущей жизни в пансионе, о новой дружбе, о предметах, которые станет изучать, помогали мне отгонять печальные мысли. Но когда подошло время бронировать места на галерке на следующий оперный сезон, я решила, что в этом году в театр не пойду. Всю приходящую ренту, хранившуюся теперь вместе с прочими сбережениями в тканевом мешочке, спрятанном за рамой одной из картин, я тратила на покупку книг, в основном учебников: грамматика, география, арифметика… Кое-что брала и в библиотеке, чтобы хоть немного сэкономить. Там же обнаружились самоучитель хороших манер и еще одна книга – пособие по составлению всевозможных писем, главным образом любовных. Называлась она «Галантный письмовник» и предлагала образец письма для любой ситуации. Вот только все они казались мне нелепыми, фальшивыми: кто вообще мог придумать подобную ерунду? Письма, что я получала от Гвидо, были совсем другими, в них отражалась непосредственность его характера, а повседневная жизнь описывалась так ясно, словно я была рядом, разделяя с любимым каждую минуту. Я со своей стороны старалась отвечать в том же духе, даже если сказать было особенно нечего, и он поддерживал меня, хвалил за успехи, советовал прочесть тот или иной понравившийся роман, переписывал для меня любимые стихи. Особенно он любил поэта, который писал о бедняках, Джованни Пасколи, и вскоре я тоже его полюбила.

Время текло неторопливо. Я закончила школьное приданое, и его хозяйка, вне себя от волнения, уехала в пансион. Как-то вечером, когда я дошивала простыню, которая должна была стать частью моего приданого, в дверь постучала санитарка, присланная старшей медсестрой. Она сообщила, что Зита скончалась и завтра ее повезут хоронить. Из уважения к синьорине Эстер тело в анатомический театр на сей раз передавать не станут.

Надо проводить ее в последний путь, решила я. Она была мне хорошей подругой, и я просто обязана была с ней попрощаться. Но сердце так защемило, что ночью, несмотря на усталость, я никак не могла уснуть. Поэтому зажгла свечку и, снова взявшись за английский роман, дочитала его почти до конца. Все уладилось: безумная жена лжеца умерла, и теперь он мог взаправду, без обмана, жениться на бедной девушке, которая, правда, успела получить наследство и больше не была бедной. К счастью, мне никогда особенно не нравились романы с печальным концом. И, кстати, в отличие от либретто «Богемы», здесь, как и в моей жизни на протяжении целого месяца, присутствовала маленькая девочка, неприкаянная сирота. Но после объявления о наследстве и свадьбы я нисколько не сомневалась, что для малышки Адели все закончится благополучно: новый дом, отец и ласковая мачеха, с которыми она станет жить… И очень расстроилась, прочитав, что бывшая бесприданница избавилась от девочки, поместив ее в пансион. Сама не знаю почему, но такой финал меня разозлил: в конце концов, это же только роман, выдумка, а не правдивая история.

Встав пораньше, я умылась, закуталась в шаль и пошла на кладбище. Тело Зиты еще не привезли, и лишь спустя какое-то время подъехал фургон без опознавательных знаков: ни цветов, ни венков, ни провожающих, если не считать санитара, который, заполнив необходимые