Лев Толстой - Альберт

Делесов пожал плечами и улыбнулся.

"Что ж мне еще делать? в чем я виноват?" - подумал он.

- Ну, что музыкант? - был первый вопрос его, когда он поздно воротился домой.

- Плох! - коротко и звучно отвечал Захар. - Все вздыхает, кашляет и ничего не говорит, только раз пять принимался просить водки. Уж я ему дал одну. А то как бы нам его не загубить так, Дмитрий Иванович. Так-то приказчик...

- А на скрипке не играет?

- Не дотрагивается даже. Я тоже к нему ее приносил раза два, - так возьмет ее потихоньку и вынесет, - отвечал Захар с улыбкой. - Так пить не прикажете давать?

- Нет, еще подождем день, посмотрим, что будет. А теперь он что?

- Заперся в гостиной.

Делесов прошел в кабинет, отобрал несколько французских книг и немецкое евангелие.

- Положи это завтра ему в комнату, да смотри, не выпускай, - сказал он Захару.

На другое утро Захар донес барину, что музыкант не спал целую ночь: все ходил по комнатам и приходил в буфет, пытаясь отворить шкаф и дверь, но что все, по его старанию, было заперто. Захар рассказывал, что, притворившись спящим, он слышал, как Альберт в темноте сам с собой бормотал что-то и размахивал руками.

Альберт с каждым днем становился мрачнее и молчаливее, Делесова он, казалось, боялся, и в лице его выражался болезненный испуг, когда глаза их встречались. Он не брал в руки ни книг, ни скрипки и не отвечал на вопросы, которые ему делали.

На третий день пребывания у него музыканта Делесов приехал домой поздно вечером, усталый и расстроенный. Он целый день ездил, хлопотал по делу, казавшемуся очень простым и легким, и, как это часто бывает, решительно ни шагу не сделал вперед, несмотря на усиленное старание. Кроме того, заехав в клуб, он проиграл в вист. Он был не в духе.

- Ну, бог с ним совсем! - отвечал он Захару, который объяснил ему печальное положение Альберта. - Завтра добьюсь от него решительно: хочет ли он, или нет оставаться у меня и следовать моим советам? Нет - так и не надо. Кажется, что я сделал все, что мог.

"Вот делай добро людям! - думал он сам с собой. - Я для него стесняюсь, держу у себя в доме это грязное существо, так что утром принять не могу незнакомого человека, хлопочу, бегаю, а он на меня смотрит, как на какого-то злодея, который из своего удовольствия запер его в клетку. А главное - сам для себя и шагу не хочет сделать. Так они и все (это "все" относилось вообще к людям и особенно к тем, до которых у него нынче было дело). И что с ним делается теперь? О чем он думает и грустит? Грустит о разврате, из которого я его вырвал? Об унижении, в котором он был? О нищете, от которой я его спас? Видно, уж он так упал, что тяжело ему смотреть на честную жизнь... "

"Нет, это был детский поступок, - решил сам с собою Делесов. - Куда мне браться других исправлять, когда только дай бог с самим собою сладить". Он хотел было сейчас отпустить его, но, подумав немного, отложил до завтра.

Ночью Делесова разбудил стук упавшего стола в передней и звук голосов и топота. Он зажег свечу и с удивлением стал прислушиваться...

- Погодите, я Дмитрию Ивановичу скажу, - говорил Захар; голос Альберта бормотал что-то горячо и несвязно. Делесов вскочил и со свечою выбежал в переднюю. Захар, в ночном костюме, стоял против двери, Альберт, в шляпе и альмавиве, отталкивал его от двери и слезливым голосом кричал на него:

- Вы не можете не пустить меня! У меня паспорт, я ничего не унес у вас! Можете обыскать меня! Я к полицмейстеру пойду!

- Позвольте, Дмитрий Иванович! - обратился Захар к барину, продолжая спиной защищать дверь. - Они ночью встали, нашли ключ в моем пальто и выпили целый графин сладкой водки. Это разве хорошо? А теперь уйти хотят. Вы не приказали, потому я и не могу пустить их.

Альберт, увидав Делесова, еще горячее стал приступать к Захару.

- Не может меня никто держать! не имеет права! - кричал он, все больше и больше возвышая голос.

- Отойди, Захар, - сказал Делесов. - Я вас держать не хочу и не могу, но я советовал бы вам остаться до завтра, - обратился он к Альберту.

- Никто меня держать не может! Я к полицмейстеру пойду! - все сильнее и сильнее кричал Альберт, обращаясь только к Захару и не глядя на Делесова. Караул! - вдруг завопил он неистовым голосом.

- Да что же вы кричите так-то? ведь вас не держат, - сказал Захар, отворяя дверь.

Альберт перестал кричать. "Не удалось? Хотели уморить меня. Нет!" бормотал он про себя, надевая калоши. Не простившись и продолжая говорить что-то непонятное, он вышел в дверь. Захар посветил ему до ворот и вернулся.

- И слава богу, Дмитрий Иванович! А то долго ли до греха, - сказал он барину, - и теперь серебро поверить надо.

Делесов только покачал головой и ничего не отвечал. Ему живо вспомнились теперь два первые вечера, которые он провел с музыкантом, вспомнились печальные дни, которые по его вине провел здесь Альберт, и главное - он вспомнил то сладкое смешанное чувство удивления, любви и сострадания, которое возбудил в нем с первого взгляда этот странный человек, и ему стало жалко его. "И что-то с ним будет теперь? - подумал он. - Без денег, без теплого платья, один посреди ночи... " Он хотел было уже послать за ним Захара, но было поздно.

- А холодно на дворе? - спросил Делесов.

- Мороз здоровый, Дмитрий Иванович, - отвечал Захар. - Я забыл вам доложить, до весны еще дров купить придется.

- А как же ты говорил, что останутся?

VII

На дворе действительно было холодно, но Альберт не чувствовал холода, так он был разгорячен выпитым вином и спором.

Выйдя на улицу, он оглянулся и радостно потер руки. На улице было пусто, но длинный ряд фонарей еще светил красными огнями, на небе было ясно и звездно. "Что?" - сказал он, обращаясь к светившемуся окну в квартире Делесова, и, засунув руки под пальто в карманы панталон и перегнувшись вперед, Альберт тяжелыми и неверными шагами пошел направо по улице. Он чувствовал в ногах и желудке чрезвычайную тяжесть, в голове его что-то шумело, какая-то невидимая сила бросала его из стороны в сторону, но он все шел вперед по направлению к квартире Анны Ивановны. В голове его бродили странные, несвязные мысли. То он вспоминал последний спор с Захаром, то почему-то море и первый свой приезд на пароходе в Россию, то счастливую ночь, проведенную с другом в лавочке, мимо которой он проходил; то вдруг знакомый мотив начинал петь в его воображении, и он вспоминал предмет своей страсти и страшную ночь в театре. Но, несмотря на несвязность, все эти воспоминания с такой яркостью представлялись его воображению, что, закрыв глаза, он не знал, что было больше действительность: то, что он делал, или то, что он думал. Он не помнил и не чувствовал, как переставлялись его ноги, как, шатаясь, он толкался об стену, как он смотрел вокруг себя и как переходил с улицы на улицу. Он помнил и чувствовал только то, что, причудливо сменяясь и перепутываясь, представлялось ему.

Проходя по Малой Морской, Альберт споткнулся и упал. Очнувшись на мгновение, он увидал перед собой какое-то громадное, великолепное здание и пошел дальше. На небе не было видно ни звезд, ни зари, ни месяца, фонарей тоже не было, но все предметы обозначались ясно. В окнах здания, возвышавшегося в конце улицы, светились огни, но огни эти колебались, как отражение. Здание все ближе и ближе, яснее и яснее вырастало перед Альбертом. Но огни исчезли, как только Альберт вошел в широкие двери. Внутри было темно. Одинокие шаги звучно раздавались под сводами, и какие-то тени, скользя, убегали при его приближении. "Зачем я пошел сюда?" - подумал Альберт; но какая-то непреодолимая сила тянула его вперед к углублению огромной залы... Там стояло какое-то возвышение, и вокруг него молча стояли какие-то маленькие люди. "Кто это будет говорить?" - спросил Альберт. Никто не ответил, только один указал ему на возвышение. На возвышении уже стоял высокий худой человек с щетинистыми волосами и в пестром халате. Альберт тотчас узнал своего друга Петрова. "Как странно, что он здесь!" - подумал Альберт. "Нет, братья! - говорил Петров, указывая на кого-то. - Вы не поняли человека, жившего между вами; вы не поняли его! Он не продажный артист, не механический исполнитель, не сумасшедший, не потерянный человек. Он гений, великий музыкальный гений, погибший среди вас незамеченным и неоцененным". Альберт тотчас же понял, о ком говорил его друг; но, не желая стеснять его, из скромности опустил голову.

"Он, как соломинка, сгорел весь от того священного огня, которому мы все служим, - продолжал голос, - но он исполнил все то, что было вложено в него богом; за то он и должен назваться великим человеком. Вы могли презирать его, мучить, унижать, - продолжал голос громче и громче, - а он был, есть и будет неизмеримо выше всех вас. Он счастлив, он добр. Он всех одинаково любит или презирает, что все равно, а служит только тому, что вложено в него свыше. Он любит одно - красоту, единственно несомненное благо в мире. Да, вот кто он такой! Ниц падайте все перед ним, на колена!" - закричал он громко.