Раннее, раннее утро - Павел Вежинов

— Бистра, прошу тебя, мне надо сказать тебе два слова, — умоляюще сказал он.

— Убирайся! — прикрикнула я на него. — Убирайся, пока не получил пинка!

— Я очень тебя прошу! — сказал он.

— Чего тебе от меня надо? — вскипела я. — Шкура цела, чего ж тебе еще?

— Я должен тебе все объяснить!

— Не надо! И без того все ясно!

Он замедлил шаг и остался позади. Я тоже остановилась, хотя все во мне кипело.

— Ступай! — сказала я. — И не смотри на меня как отравленный!

Несколько прохожих услышали и ухмыльнулись. Какой-то цыганенок крикнул весело:

— Двигай, старик! Пока не схлопотал по шее!

Евгений нерешительно нагнал меня и пошел рядом. Вид у него был хуже некуда.

— Ну? — буркнула я. — Чего тянешь — говори!

— Бистра, я не знал, что тебя привлекли в свидетели, — сказал он. — Я категорически запретил им, но они меня подвели.

— Кто — они?!

— Моя мать… и адвокат!

Тон у него был самый искренний, и, возможно, он меня не обманывал. И все же то, что он сказал, показалось мне чудовищно глупым.

— Хорошо, что они тебя не послушали! — сказала я. — Иначе угодил бы за решетку как миленький!

— Может быть, это было бы и лучше! — уныло заявил он.

Нет, чем этот тип только думает! Ну, все у него не как у людей.

— Пожалуй, ты прав, — сказала я. — Но вот как быть с университетом?

— Так или иначе — придется бросать! — глухо ответил он.

Я поглядела на него — он не шутил.

— Зачем же бросать?

— Попросту говоря… так сложилось. После всей этой истории я не могу вернуться к отцу.

— Иди к матери!

— Нет, нет! — решительно воспротивился он. — И без того у нее со мной куча неприятностей… Не хочу садиться ей на шею. Да и ее семья мне совсем чужая.

— Как же ты будешь жить? — озадаченно спросила я.

— Как-нибудь устроюсь! — ответил он. — Сейчас я работаю в Кремиковцах[3], там и останусь.

Он протянул мне ладони. Обману не было — все ногти были сбиты и оцарапаны. Я шагала рядом с ним, не видя, куда я ступаю. Значит, ничего не начнется сначала, все так и останется запутанным, как теперь.

— Ты знаешь анекдот о том, как двое съели лягушку? — спросила я.

— Конечно, знаю, — уныло ответил он.

— Зачем же нам с тобой жрать лягушку? И притом до последней косточки?

Он ничего не ответил. Мы долго шли молча.

— Давай посидим где-нибудь? — робко предложил он.

Я хотела было отказать ему, но вспомнила о маме. Да и аппетит вдруг пропал.

— Ладно! — сказала я.

«Телевизор» уже опустел — все ребята ушли обедать. Мы сели за столик и заказали кофе и минеральную. Пока мы ждали, вдруг, как из-под земли, появился Владо — как всегда, рассеянный и неопрятный, но безупречно выбритый.

— Так и знал, что вы здесь! — сказал он, подсаживаясь к нам.

Принесли воду. Владо сразу же ухватился за стакан Евгения. Мы долго молчали, наконец Владо сказал:

— Твоя мать просила тебя прийти к обеду.

— Не пойду! — твердо ответил Евгений.

— Если не пойдешь, не показывайся мне на глаза! — сказала я. — Мало тебе, что ты ей все нервы вымотал, опять зачем-то ее злишь…

Евгений ничего не ответил, только в раздумье поглядел в окно. Ноябрьское солнце заливало всю улицу мягким теплым светом. Кое-где желтели опавшие листья. Быть может, это были последние погожие дни года; наверняка последние.

Перевод Н. Попова.

1

После полудня в зале стало жарко и душно. За окном шел проливной дождь; женщины, пробежав по улице, входили в парикмахерскую и складывали зонтики, с которых стекала вода. Вечером одно из посольств устраивало прием, клиентки торопились и нервничали, в маленьком холле уже раза два вспыхивали короткие, злые перепалки. Конечно, всем было назначено определенное время, но дождь спутал расписание. Как всегда в горячке, резко запахло ацетоном и другими химикалиями, паленым волосом, женским потом. Дождь усилился, а жара в помещении стала невыносимой.

К пяти часам Герда, у которой сидела маленькая мадам Северинова, совсем сбилась с ног. В отличие от других клиенток — солидных, недоступных и мрачных — Мина была щупленькой, болтливой, как воробей, и на редкость щедрой. Получаса ей было достаточно, чтобы оповестить весь зал о событиях в избранных кругах, главным образом, о разводах и о видах на разводы. Но на этот раз и Мина сидела молча, с кислым видом, нервно поджав тонкие губы. К тому же над ее толовой трудно было работать — волосы были редкие и тощие, даром что ее профессор был от них без ума. Герда обильно смачивала их подслащенной фруктовой водой и ухитрялась завивать их в замысловатые кудри, которые маленькая женщина считала последним криком парижской моды. Когда процедура подходила к концу, Мина вдруг вспылила:

— Герда, вы что, с ума сошли? Отчего у вас такая жарища?

У Герды рот был полон заколок, поэтому она ничего не ответила.

— Еще пятнадцать минут, и я облуплюсь, как вареная картошка! — сердито добавила Мина.

Работавшая за соседним креслом Женни рассмеялась. Она тоже обливалась потом, хотя, кроме белого халата, на ней почти ничего не было.

— Это наш Пейчо чудит, — сказала Женни. — Набьет печку доверху, уйдет в заведение напротив и пьет, пока там не закроют…

— Откуда у него столько денег? — спросила Мина.

— Вот это одна из загадок природы, — задумчиво ответила Женни. — Как ни перетряхивай у них карманы, эти остолопы всегда припрячут на выпивку…

— Значит, не умеете перетряхивать, — пренебрежительно заметила Мина. — Герда, извини: что ты там затеяла?

Герда, на самом деле, попыталась сделать что-то по-своему.

— Сейчас это модно, дорогая, — сказала она. — Я видела в «Пари матч» сестру Софи Лорен… Ту, что вышла за сынка Муссолини…

— Да, но я-то не собираюсь за него выходить! — сердито заявила Мина. — Делай, как я тебе сказала.

— Лоб будет совсем закрыт…

— Очень нужен женщине лоб!

— Вот именно! — охотно согласилась Женни. — Ей достаточно иметь хороший зад.

Лишенная такой прелести, Мина поспешила пояснить:

— Нет, дело не в этом!.. Главное — обаяние… Иметь обаяние, значит, иметь все…

Дождь внезапно перестал, но женщины заранее успели обзвонить все телефоны, и к парикмахерской одна за другой стали подъезжать машины. Конечно, первым примчался профессор на своем кремово-желтом чайнике. Потом подкатил роскошный серый «Мерседес», за ним — «Волга». В холл входили мужчины, одни встревоженные, другие усталые, и почти все испуганные, ибо они слишком хорошо знали, что такое женщина перед