Любовь эпохи ковида - Валерий Георгиевич Попов

Другая сторона двора была домом, тоже законсервированным. «Консервы» были частично вскрыты – железо на парадной слегка отогнуто. Добро пожаловать! Я просунулся на лестницу, дохнувшую могильным холодом после долгой жары. Полез по крутым ступеням. Полуоткрытая, однако шире не открывающаяся, дверь с номером 9. Пролез. Очень широкий, озаренный закатом коридор. Комнаты. Тут даже и мебель есть! Вот он, первый мой ночлег на свободе. Хрена два тут меня кто-то или что-то найдет! Я рухнул на узкую тахту.

Проснулся. Рассвет. Но какой-то нищенский. Как-то там Нона на даче? Тревожно. Мобила не прощупывалась. Горбун увел? Зато никакого дисплея и статистики смертей. Хотя и жизнью тут особенно не пахнет. Никакого детского рева, как в моем прежнем дворе. Рев обычно обрубался хлопком двери и ревом машины. Первые звуки. А тут – тишь. Впрочем, не совсем. За дверью пронеслись быстрые, почти беговые шаги – и дребезжание стекол серванта, который стоял, видимо, в коридоре, недалеко от меня. И бег обратно – и снова дребезжание. Сердце стукнуло. Легкий страх. И в то же время – странная уверенность, что жильца этого я никогда не увижу. И вообще больше ничего. Нет, увижу! Я приоткрыл дверь. Я-то вообразил смерть, делающую утреннюю пробежку с косой. Но это оказался мальчик южной национальности, весело бегающий по коридору босиком. Реальная жизнь! Слезы умиления, скукожившие щеки. Жизнь! Я двинулся на холод: выход, всего скорее, там! И вдруг какое-то странное, давно забытое ощущение. Тюк. Будто клюнула мелкая рыбешка… Но не наживку, а меня. Мальчик как раз пробегал мимо, но два этих события я не связал.

Оказался на ржавой улице, выходящей, что интересно, на Адмиралтейский канал и Неву. Дошагал до Адмиралтейства, сел на гранитные ступени со львами наверху. Задумался. То, что я ощутил недавно, был все же не клев. Скорее короткий и тонкий писк, который издает перед смертью раздавленный ковидный комар. И даже короче и тоньше. И я уже догадывался, с чем это связано: кошелька-то в пиджачном кармане нет! Милый мальчик «пискнул» его. Вот тебе и сходил на похороны! Чудный мальчик, юный виртуоз! Это было как писк – коротко и почти не слышно. Можно было вернуться и разобраться, но сравнение мое – «писк» – дороже мне тех трехсот рублей, которые, возможно, в кошельке были. Искусство дороже денег. Наверное. Пока солнце не взошло – было мрачновато. Одолевали не свойственные мне прежде тревожные мысли. Ну, вроде: не может так продолжаться, надо решать – она или она. Нельзя жить в неопределенности! За все надо платить! Видимо, мозг мой совсем ослабел от пьянства, раз выдавал, как заскочившая пластинка, такую ерунду. Но с первыми же лучами воспрял! Как это – нельзя? Можно!

Я сидел на гранитных ступеньках у Невы, освещенной солнцем со стороны Литейного. И натюкал страничку.

В ОТВЕТ НА КРАЖУ КОШЕЛЬКА

Вот здесь, рядом с Адмиралтейством, стоял ресторан-дебаркадер, и совсем недавно, кажется, мы тут справляли мальчишник перед женитьбой нашего друга. Мы были первокурсники, он был из провинции, недавно вернулся из армии и жениться ехал к себе домой… Так что мы заодно и знакомили его с нашим прекрасным городом. Помню, мы даже помогли ему купить золотое кольцо, что в те годы было непросто. Мы заняли крайний столик у воды, раскрыли в центре стола коробку и любовались сиянием кольца. Помню вечерний блеск Невы, теплый ветерок, алкоголь, блаженство. И тут наш друг Петр решил вдруг вкусить запретных радостей, которых он прежде был лишен и, видимо, будет лишен и в будущем. Он забирался на сцену, шептался с оркестрантами, потом объявлял в микрофон:

– Посвящается прекрасной незнакомке. Танго: «Целуй меня!».

И шел приглашать одну и ту же прелестную даму средних лет, сидевшую, кстати, с мужем-полковником и сыном-пионером. Отказы его не смущали – все повторялось снова. Да, наш неотесанный друг не стал еще ленинградцем! Наконец, полковнику это надоело – и вспыхнула честная мужская драка. После мощного удара полковника Петр рухнул на наш столик.

Честный полковник не стал его добивать, наоборот, дружески посоветовал Пете пойти освежиться, и тот, с удивительным для него послушанием сказав «Есть!», быстро снял с себя верхнюю одежду, аккуратно сложил ее на стуле, вышел на палубу и со второго этажа маханул в воду. Последовал мощный всплеск, но мы даже не обернулись: видимо, для Петра это было вполне нормальным развитием событий – а у нас на столе, к счастью, еще остались яства.

Отвлек нас пронзительный женский крик. Что еще, интересно, смог он удумать, находясь при этом в воде? Картина, которую мы увидели, выйдя на палубу, – одна из наиболее красочных, увиденных мной. Какой-то абсолютно черный человек карабкался из воды на дебаркадер. В то время крупнотоннажные суда смело заходили и швартовались в устье Невы, и консистенция мазута в воде была вполне достаточной для того, чтоб превратить Петю в негра. Мы были в те годы элегантны – и не очень хотелось браться за человека в мазуте. Петр слишком расширил спектр дружеских услуг, которые мы могли бы оказать ему при той степени духовной близости, что между нами была. Силы нашего друга явно слабели – влезть на дебаркадер и обнять нас у него не получалось. Над ним стояла повариха в белом халате и била его по голове сковородкой на длинной ручке. Над вечерней водою плыл мелодичный звон. Мы буквально застыли, залюбовавшись: как прекрасен наш город с воды, на закате, который покрывает все золотом. Чуть слышно доносились крики слабеющего Петра, перекрываемые мелодичным звоном. Нет! Человек, тем более по имени Петр, не должен пострадать в нашем городе. Ведь мы – петербуржцы! Мы приблизились к красавице-поварихе, готовившейся нанести новый звонкий удар по голове нашего друга, мягко остановили ее руку и сообщили ей, что это вовсе не диверсант карабкается на наше судно, а, наоборот, счастливый жених. Тут она подобрела, протянула ему рукоятку поварешки, вытащила и потом даже позволила жениху вымыться в душе. И мы, причесав, повели его наверх.

Петр появился чистый, вымытый, прилизанный, где-то даже элегантный и, снова взяв микрофон, публично извинился «за предоставленные неудобства», как выразился он. И наш зал, тоже восхищенный чудесным вечером вокруг нас, даже зааплодировал. Мы снова сели за стол и подняли бокалы: за пейзаж за окном, за эту минуту, когда все мы счастливы. И