Семен Юшкевич - Ита Гайне

Между тем, Ита и Маня продолжали путь. Какое-то нехорошее чувство сменило оживление Иты, теперь она шла с мрачными мыслями, которых не могла отогнать от себя. Маня заметила, что Ита расстроилась, и молча следовала за ней. Но на полпути от дома она не выдержала того, что и ее угнетало, и невольно произнесла:

— Вот и вы скоро пристроитесь, Ита. Вы не поверите, как я к вам привязалась за эти несколько дней. Что-то такое хорошее напомнило мне наше короткое знакомство. Теперь бы мне хотелось, чтобы то, как мы живем, не проходило, не изменялось, чтобы мы всегда ходили к Розе, были вместе, разговаривали и мечтали. Главное — вместе, потому что одиночество начинает пугать меня, и все у меня болит, когда я остаюсь одна.

— Я к вам тоже привязалась, Маня, — прошептала Ита, — но такие, как мы, не должны надолго привязываться. Нужно разучиться этому, Маня. Привяжешься и только лишней муки наберешься. Забыла ведь я о матери, о брате, а как я их любила. Теперь я легко уже говорю о них, а вначале как я боролась, мучилась, плакала, пока жизнь душу мою не подменила и не научила думать о другом. Теперь я попалась со своим мальчиком, и сердце по старому начинает болеть. Вы ведь представить себе не можете, как я его люблю. Вот я радовалась, что поступлю на место. Но ведь это такая радость, как если бы мне должны были две руки отрезать, но отрезали только одну. Чужому ребенку я отдам свои заботы, свой уход, свое здоровье, моего же обокраду и как бы выброшу собакам. Сама не понимаю, как я это сделаю.

— Но ведь так поступают все, — произнесла Маня. — Что же делать, когда иначе нельзя?

— Это и я знаю, что иначе нельзя, но от этого мне только хуже. Если бы я знала, что хоть как-нибудь можно иначе, я бы не пошла в кормилицы.

Они пошли быстрее, так как вечерело и становилось холоднее. Люди, эти ненужные существа служившие обстановкой для улицы, бегали миме них взад и вперед и громко фыркали от резкого ветра… Доносились обрывки разговоров. Слышался стук копыт по снегу, храп лошадей, окрики извозчиков. В иных местах уже горели фонари, и тусклые лучи от них играли и переливались в хрупком снеге, лежавшем на тротуаре. Ита и Маня молча дошли домой. Им было так холодно, чте окоченевшие челюсти едва размыкались, а губы совсем не слушались.

— Какая ужасная зима, — невнятно и с большим усилием промямлила Маня, входя с Итой во двор, — а мы ведь только в ноябре.

Ита не ответила. То чувство отвращения и смутная тревога, которые всегда овладевали ею при, возвращении домой, теперь опять ожили в ней, и по особенному трепетанию сердца своего и перебегавшего по спине холодка она безошибочно знала, что явится страх. Она замедлила шаги и, чтобы не пасть духом, взяла руку Мани.

— Скажите мне что-нибудь веселое, — попросила она ее, — мне теперь хоть одно слово надежды нужно.

Маня не поняла и с недоумением произнесла:

— Я и сама ничего веселого не знаю. Разве богатство? Но я никогда не думала о нем. Хороший муж, который бы любил меня? Об этом нужно навсегда забыть. Что же еще? Право, ничего я веселого не знаю. Так уж, как-нибудь дотащусь до могилы.

Ита быстро пошла по двору, не сводя глаз со своей квартиры. Каморка была освещена. Кто-то в ней возился и, повидимому, искал что-то, так как свет перебегал с места на место и то здесь, то там падал желтыми пятнами на снег, лежавший во дворе. У Иты сердце сжалось от страха.

— Хоть бы сегодня еще оставил в покое, — промелькнуло у нее.

Она раскрыла дверь и, как бы предупреждая несчастье, прошла первой. Свет прыгавший до сих пор, вдруг застыл на одном месте и точно притаился. Послышалось тяжелое, до ужаса знакомое Ите дыхание, сипловатое и быстрое. Ита инстинктивно поставила руку, локтем вперед, чтобы защитить ребенка.

Михель без сюртука, в жилете и красном теплом шарфе вокруг шеи, стоял подле нее. Лицо его подергивалось от гнева, и мускулы на нем бегали по всем направлениям, напруживаясь и чуть не разрывая покрывшую их кожу. Густая краска лежала на его лбу, ушах, и шее, а жилы вырисовывались толстыми и отчетливо бились. Он хотел что-то сказать, даже крикнуть, но захлебнулся от спазма. Ита стояла, насторожившись, со своей изогнутой, точно рог, рукой, и лицо ее было до ужаса спокойно. Маня раза два пискнула. Раздался оглушительный звук лопнувшей хлопушки. Сделалось тихо, Ита от удара сейчас же стала маленькой, точно у нее вырвали ноги. Она сидела на полу, не издавая ни звука, и, положив ребенка, которого Маня быстро взяла на руки, старалась проползти к кровати. Михель предупредил ее и приподнял за шаль. Теперь она была полусогнута и напоминала мертвеца в своей окоченевшей позе. Михель не выдержал ее тяжести и с проклятием бросил ее, начав бить куда попало. Ита ловко берегла свое лицо, помня, что завтра ей предстоит должность. Она подставляла только спину, изогнув ее, как кошка, и удары гулко отдавались, словно били в пустой бочонок. Потом ему кулаки показались недостаточными, и несколько ударов носком сапога полетели в бок, Ита сдавленно застонала и опять поползла к кровати. Маня оцепенела от ужаса…

— Так ты мне деньги оставила? — крикнул он, наконец, все еще преследуя ее последними ударами. — Мальчика ты себе глупого нашла, что водить за нос будешь? Я из тебя душу вымотаю за такие штуки. Говори, почему денег не оставила. Подожди, будешь уж ты служить!

Ита с отчаянным усилием поднялась и села на кровать. Что ей сказать ему? Что денег она не могла достать, сколько ни бегала вчера? Разве поверит? — Она молча стала раздеваться и беззвучно плакала.

— Хоть бы смерть скорее, — подумалось ей.

Ребенок закричал. Маня пошла помочь ей и передать мальчика, но не выдержала и на ходу сказала Михелю:

— Я бы вас убила, если бы была на ее месте. Ночью бы вас непременно зарезала. Вы ведь разбойник. Посмотрите, что вы с ней сделали.

— Черт ее не возьмет еще! — огрызнулся он мрачно, — выдержит и больше. Она знала, что мне нужны деньги. Почему она не достала? Заводит со мною новую игру. Посмотрим, но она живой не вырвется от меня.

— Хорошая девочка! — раздался чей-то голос у окна. — Вот такая мне нужна. Так вы бы его зарезали? Повторите-ка еще раз.

Маня испуганно оглянулась. В сумерках она не обратила внимания на то, что в комнате было постороннее лицо. Заговоривший был "Красивый Яшка", один из приятелей Михеля, которые иногда приходили к нему. Яшка был действительно красив, но с каким-то особенным отпечатком вульгарности. Это была красота уличного Альфонса, раздражающая и пленяющая своими нежными и правильными отдельными чертами, какой-то женской мягкостью в позе, ленивым тягучим голосом и внешним франтовством. Люди эти обыкновенно маленького роста, носят на пальцах широкие кольца, на руке браслеты и обладают железной волей, в чем главная их сила.

Маня мельком взглянула на него и вспыхнула до корней волос, так он поразил и сразу пленил ее.

— Вы не в свое дело не мешайтесь, — с напускной развязностью возразила она, — а то, что я вам нужна, расскажите своей тени. Меня же оставьте в покое.

Когда она себя хорошо чувствовала, то икота ее меньше преследовала. Она только очень слабо пискнула и стала помогать Ите. А та, придя в себя, тихо сказала:

— Я тебе давно говорила, Михель, что меня лучше бросить, и теперь то же самое скажу. Не гожусь я для того, что нужно тебе. А бить человека не может быть удовольствием, это я наверно знаю. Поди ты в одну сторону, а я в другую. Я бы, Михель, даже откупилась у тебя, если бы у меня были деньги.

— Молчи, не зли меня, — зловеще произнес он, и она услышала, как у него участилось дыхание. — На службу, как я уже сказал тебе, ты не пойдешь. Что же до денег, то я их из тебя выколочу. Ты видишь этот кулак? Посмотри на него, как следует. В нем твоя смерть лежит. Помни это. Завтра ты пойдешь на улицу и принесешь деньги. Довольно строить церемонии.

— Вот этого, Михель, — спокойно произнесла она, — я никогда не сделаю. Можешь даже сейчас меня убить. Я это уже не раз слышала от тебя, но ты только напрасно тратишь время.

Он понял, что она непоколебима, и как все деспоты, слабые пред сильной волей, смирился и ограничился тем, что едко произнес:

— Непристойно тебе шляться? Гадина!

— Это не твое дело, почему, но никогда этого не будет, слышишь, никогда. Мне легче умереть от твоей руки, чем так опуститься.

— Почему вам, в самом деле, не послушаться Михеля? — вмешался Яша вкрадчивым голосом. — Что вас удерживает? Стыд?

Он сделал какой-то двусмысленный жест и засмеялся, показав ряд прекрасных, густо сидевших зубов.

— Вы, вероятно, сговорились? — сердито произнесла Ита. — Можешь хоть постыдиться, Михель, что прибегаешь к таким средствам.

— Ты с моим приятелем так не говори! — крикнул Михель. — Язык твой поганый вырву. Выучилась разговаривать!

Яша самодовольно выслушал защиту и, поиграв усами, концы которых теперь шаловливо смотрели вверх к глазам, стал бросать выразительные и страстные взгляды на Маню, очень ему понравившуюся. Потом он пересел поближе и начал с ней разговаривать. Та сидела хмурая, односложно отвечала и изредка, помимо воли своей, быстро обдавала его горячим взглядом, не умея отразить охватывавшего ее очарования. Ита мельком оглянула эту пару — ласковый, знакомый ей огонь в глазах Яши, такое жалкое растерянное лицо Мани, — и с нехорошим чувством принялась хлопотать, вздыхая от боли при каждом движении. Она уложила мальчика, затопила печурку и поставила вариться чай.