Елена Ткач - Проша

— Так ведь ты меня спасла, Колечка! — еле слышно прошепелявил совсем угасший Проша. — Предупрежденье я получил, чтоб, значит, бросил глупостями заниматься и порядок в своей жизни навел. А не то…

— А что будет? — выдохнула Сеня. — И разве кто-то может тебе угрожать?

— Ха! Она ещё спрашивает! Ты думаешь, домовые — высшая инстанция на земле? Высшие существа? А?! Фигушки… Эко их сколько над нами — и темных и светлых сил… Домовой — он что: от людей отстал — к чертям не пристал! Так о нас говорят. Ох, Колечка, долгий это разговор, а нам с тобой надо ещё о многом-премногом надо поговорить, чтоб ты хоть что-то понимать стала. Учат вас ерундовине всякой, а чтоб ребенку про душу рассказать и как её хранить и выращивать — нет, про то удавятся, а не расскажут! Тебе сколько годков-то?

— Тринадцать.

— Во, чертова дюжина! Эк тебя угораздило! Ну да, самое время с домовым пообщаться!

— А моя бабушка говорит, для неё это самое счастливое число.

— Ну и фрукт твоя бабушка! Ладненько, с этим мы разберемся. Ты погляди-ка: светает уже. Ступай-ка ты восвояси.

— Ой, а может, не надо?!

— Надо, Колечка, надо, — твердил домовой, подталкивая девчонку к выходу и неслышно топоча у неё за спиной. — Завтра, как смеркнется, приходи. Я тут буду. В последнее время я каждый день тут. Тебя поджидал. Вот и встретил. И спас вот…

— Ты меня спас? — опешила Сеня.

— А ты думаешь, сама, что ли, угнездилась на самом краю колодца? То-то и оно! Он уж тебя подцепил и повлек, да я вовремя перехватил.

— А кто это «он»? Ой, скажи мне скорей, я ж до завтра не доживу!

— Всему свое время. Потерпишь! Слышишь, в деревне уж петухи поют… Сейчас твои почуют, что тебя нету. Нельзя родителей мучить, поняла? Все, быстро домой! А к вечеру чтоб тут была. Вопросы есть?

— Буду, Прошенька. А пораньше нельзя?

— Экая сумбурная девочка, честное слово! Запомни — на мой вопрос отвечать надо так: «Вопросов нет!» Поняла?

— Ага.

— Ну вот. А пораньше вообще-то можно, но не сегодня. Дела у меня. Освобожусь только к вечеру, часикам к семи. Поняла?

— Нет вопросов!

— Ну вот, так-то лучше. Ну тогда до вечера, Колечка! — и такая нежность дрогнула в хрипловатом его шепотке, что у Сени сердце перевернулось. — Ну что уставилась? — каркнул он, отворачиваясь и заслонясь от неё лапкой.

И тогда она осторожно отвела его лапу и заглянула в глаза… Не было больше в них жутковатого фосфорического мерцанья, только заботливость и надежда…

— Ты это… отоспись как следует, поняла?

— Обязательно! — крикнула Сеня уже на ходу… и тут будто ветер дунул ей вслед — к дому полетела она как на крыльях, не замечая ни усталости, ни расстояния.

И кажется, через миг уже лежала в кровати. Глаза ещё глядели прямо перед собой — в сад за окном, сереющий в предрассветной дымке. Еще раскрытые губы шептали: «Вот оно! Этот мир есть. И он — мой, он впустил меня! Там есть Проша. Он ждет…»

Но вот моргнули ресницы и веки смежились… и Сеня спала, спала! Без памяти и сновидений.

Сеню разбудил громкий гул голосов и звон посуды, доносящиеся с веранды. Похоже, взрослые опять ссорились. Значит, наверняка, попадет и ей. Так уж было заведено: чем больше старшие кипятились, тем верней, что кто-то из них выпустит пар, наказывая детей — её или Костика — это уж кто под руку попадется.

Вставать не хотелось. Но в памяти смутно теплилось какое-то радостное событие. Что-то случилось вчера. Ну конечно, переезд, дача! Но не только это. Что-то еще… Но что?

Сеня потянулась, протерла глаза. Какое счастье, каникулы! Столько впереди интересного! Она ведь ещё толком дом не осмотрела, окрестности не разведала. Говорят, тут и лес, и речка, и какой-то овраг с остатками древней кладки… Все-таки кое-что она вчера увидала: сады чудо как хороши! Только вот… стоп! Что-то ей помешало. Опасность какая-то. Люк!

Сеня рывком соскочила с кровати. Ночные её приключения разом ожили в памяти. Да нет, этого не могло быть, это наверное сон! Домовой, тени огня на стене… Сон! Точно, это был сон. Но какой удивительный…

Сеня раздернула занавески, выглянула в сад. Маргаритки! И какой-то неведомый куст, весь усыпанный кружевными розовыми цветами, да так густо, что листьев не видно… Надо срочно понюхать!

Она принялась одеваться, решив выбраться из дому той же дорогой, что и во сне — через окно. Так интереснее. Да и не очень хотелось выходить через общую проходную комнату на веранду — тотчас возьмут в оборот, мерзкую гречку небось есть заставят!

На спинке стула висели джинсы и маечка с надписью «Happy girl». Именно эта майка и джинсы были на ней вчера. Слабая надежда шевельнулась в душе и, протянув руку, Сеня коснулась одежды — а вдруг она мокрая? Ведь ночью шел дождь — вон, дорожки ещё не просохли — и если её ночная вылазка вовсе не сон, то ткань должна быть промокшей. Зонта-то у неё не было! Но майка была сухой. И джинсы тоже сухохонькие, а ведь джинсовка сохнет ужасно долго! Нет, как ни жаль, — вздохнула Сеня, — но ночная вылазка только сон…

Она уже перекинула одну ногу за подоконник, когда дверь в комнату распахнулась и на пороге возникла мама.

— Это что ещё за выдумки? Кажется, среди людей принято выходить в дверь, а не в окно!

— Да, я знаю, мамочка. Доброе утро.

— Скорее добрый день. Мы второй завтрак заканчиваем. Как себя чувствуешь? Голова болит?

— Нет, мамочка, что ты! Все в полном порядке.

— Не выдумываешь? Ну ладно. Я разузнала — здесь, на дачах есть врач говорят, очень милая женщина. Никогда никому не отказывает. Но номера её участка наши соседи не знают. В сторожке спрошу. А пока пойдем на станцию в поликлинику. Сторож сегодня выходной и сторожка закрыта. Так что, вперед, друг мой. Позавтракай — и пойдем.

— Ну что ты, я правда хорошо себя чувствую. Не надо поликлиники, а?

Леля внимательно оглядела дочь, прикоснулась губами к прохладному лбу, заглянула в глаза…

— Ну хорошо, убедила! Быстро умываться и кушать!

Пришлось исполнять приказание. Кое-как умывшись в тесной кухоньке, где было не повернуться, потому что все пространство занимал громоздкий буфет и допотопный пузатенький холодильник, Сеня расчесала спутавшиеся волосы и выползла на веранду. От яркого солнечного света она зажмурилась и прикрыла глаза ладошкой.

— А-а-а, сонная тетеря! — приветствовал её дедушка. — Давай-ка, садись, пока булочки все не слопали.

— Это у неё на почве отравления кислородом, — прокомментировала бабушка внучкино позднее пробуждение, — сонный обморок приключился. В городе организм выхлопными газами дышит, а тут, на природе кислородцу глотнул — и брык! — ножки кверху!

— Да уж, местный кислород надо порциями принимать. Как лекарство, поддакнул дед Шура. — Так ведь, Мосина? Давай после завтрака в лес сходим?

Сеня с укоризной поглядела на деда. У них был негласный уговор: звать её излюбленным дедовым прозвищем — Мосина — только без свидетелей, наедине. Но, как видно, переезд не её одну выбил из колеи — и деда тоже. Поняв, что проговорился, дед Шура испуганно прикусил язык, незаметно подмигнул внучке: мол, никто и внимания не обратил на наше заветное имечко… И тихо шепнул:

— Не боись, старушка, прорвемся!

Это «прорвемся» было излюбленное дедово словцо, которое он перенял от одного из приятелей папы. Приятеля этого, как Сеня подозревала, дед терпеть не мог, а вот словечко его прижилось. Приятель — человек бойкий — первым из папиного отдела начал заниматься бизнесом, то ли ларек открыл, то ли ещё что… Только на все сомнения и предостережения сослуживцев отвечал: «Спокуха, ребят, прорвемся!» Отчего он так раздражал деда Шуру Сеня не знала, только дед, скрывая свое истинное отношение к чему-то за шуткой, ехидной подколочкой или глухой молчанкой, обычно держал свое мнение при себе.

Эта дедова выдержка Сеню прямо-таки восхищала. Дедушку она очень любила, между ними установилось особое тайное взаимопонимание, и если б не это — она вряд ли способна была выдерживать изнурительные семейные перепалки. В самый разгар ссор, чаще всего возникавших за столом, дед подмигивал ей, иногда тайком под столом пожимал её руку, когда лавина упреков обрушивалась на нее… И когда её лапка оказывалась в крепкой дедовой ладони, такой сильной, спокойной, — дед и по сей день железные скобы гнул, — ей становилось легче.

Вот и сейчас, когда дед ей подмигнул, Сеня сразу же успокоилась, вякнула: «Доброе утро!» и уселась за стол.

Папы и Костика не было — ушли на станцию за продуктами. Стрелки часов распялились на циферблате — половина двенадцатого. Ничего себе, полдня пролетело! Надо срочно перехватить чего-нибудь и заняться исследованием незнакомой местности. То было её излюбленное занятие, которому она предпочитала предаваться в одиночестве, труся бодрой рысцой и не уставая вертеть головой во все стороны. Сеня и жила так — бодро рыская в одиночестве, потому как была той единственной девчонкой в мире, с которой всегда интересно!