Анатолий Собчак - Дюжина ножей в спину

Было время, когда Кремль мог безболезненно исполнить волю усопшего быть захороненным по-человечески - сразу после крушения ГКЧП в 91-м. Тогда, в сентябре, на последнем заседании союзного Съезда депутатов именно я выступил с энергичным и аргументированным призывом принять специальное решение съезда по вопросу о погребении останков Владимира Ленина в Петербурге. По реакции зала я ощутил тогда моральную готовность многих парламентариев принять это историческое решение - и этим достойно завершить жизнь самого союзного съезда (постановление о самороспуске депутаты в тот момент уже одобрили), подвести последнюю черту под большевистским этапом истории нашей страны. Но Михаила Горбачева проблема с захоронением Ленина в ту пору ничуть не волновала, на кону стояло его собственное политическое будущее. Он даже не поставил мое предложение на голосование, а просто-напросто закрыл заседание, попрощался с депутатским корпусом и отправил съезд в историю. Этим, кстати, лишил и самого себя важной опоры в виде легитимного парламента СССР, что, в свою очередь, ускорило и его уход спустя несколько месяцев.

Впоследствии я неоднократно убеждал Бориса Ельцина издать указ о захоронении тела Ленина. "Вам необходимо лишь выпустить такой указ - все остальные хлопоты я беру на себя. Причем сделаю похороны торжественными и открытыми, то есть достойными места Ленина в нашей истории", - уговаривал я Президента России. Но в ответ всякий раз слышал одно и то же: "Я не могу сейчас пойти на это". Вероятно, коммунистический менталитет Ельцина тормозил давно назревшее решение о предании земле основателя советского государства.

Не ограничиваясь Ельциным, я говорил об этом и со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II - все же авторитет Русской Церкви и ее главы сослужил бы хорошую службу в пользу захоронения. Патриарх саму идею поддержал, но дело не двигалось с места. Все мои усилия по погребению Ленина оказались заблокированными. Многие из политиков и государственных деятелей, с которыми я говорил на эту тему, отвечали, что нужно подождать, пока не вымрет все поколение заядлых коммунистов, тогда наконец и Ленин найдет свое успокоение. При внешней логичности такого подхода он все же весьма отдает абсурдом, поскольку обрекает останки Ленина на дальнейшее публичное глумление, - может быть, еще не на одно десятилетие.

Ну а тогда, на следующий день после моего обращения к Съезду народных депутатов СССР, все коммунистические газеты напечатали язвительные карикатуры на Собчака и поместили злобные комментарии, назвав меня главным могильщиком из стана демократов. Редакторы этих изданий даже не задумывались над тем, что сами же снова втаптывают в грязь и последнюю волю Ленина о своем погребении, которая во все времена непременно исполнялась. И неоднократную мольбу об этом Н. К. Крупской, грубо пресеченную Сталиным, для которого мавзолей с телом вождя был гробницей живого бога и который нужен ему был для собственного самоутверждения. Известны его слова, сказанные Крупской: "Если не уйметесь, мы найдем другую вдову!" Я уже не говорю о том, что в традициях нашего народа не было практики мумифицирования трупов и тем более выставления их напоказ. Едва ли можно сыскать в мировой истории пример большего глумления над усопшим, чем в случае с Владимиром Ульяновым!

После завтрака я вновь мысленно углубился в ленинскую тему. Подумалось о судьбе мавзолея после неминуемого захоронения вождя. На ум пришел пример Израиля, в котором есть потрясающий по силе впечатления музей мировой катастрофы еврейского народа.

Мавзолей Ленина - уникальное архитектурное и технологическое сооружение: помимо наземной конфигурации он простирается в глубь земли еще примерно метров на 80, там несколько подземных этажей, на которых в бронированных комнатах ныне гнездится обслуживающий аппарат - и медики со своими лабораториями, и охрана, и всякого рода технический персонал. Поэтому демонтировать мавзолей было бы не только крайне сложно без ущерба для Красной площади, но и просто неразумно. Мавзолей с его уникальностью мог бы пригодиться как памятник злодеяниям большевистского режима. В мавзолее можно было бы открыть музей большевистского террора. Экспозицию начать с Ленина - автора и практика первой волны террора большевиков. Один этаж - "ленинский террор и военный коммунизм". Второй этаж - "сталинский террор, коллективизация, послевоенные репрессии". Третий этаж - "постсталинский ГУЛАГ". Четвертая секция - "политические репрессии последнего периода большевизма". Наши архивы буквально забиты документальными свидетельствами о зверствах режима - а у Александра Солженицына целая "стена плача" жертв коммунизма. Если этим очертить сюжет музейной экспозиции с соответствующим музыкальным сопровождением, то у посетителей будет леденеть кровь в жилах, а душа будет содрогаться от ужаса и сострадания. Только так можно сотворить из мавзолея обитель нравственного чистилища вместо культового храма большевистской тирании. И тем наглядно опровергнуть замысел Сталина, стремившегося утвердить марксизм-ленинизм как государственную религию и давшего народу возможность созерцать мумию Ленина вместо отвергнутого Бога и разрушенных храмов с расстрелянными священнослужителями.

Когда я, спустя неделю, покидал Американский госпиталь с прописанной рецептурой дальнейшего лечения, меня одолевала мысль, а где, собственно, я буду жить в Париже. Никакой собственности, к моему великому сожалению, здесь у меня не было. Не было даже арендованных апартаментов. В час выписки я все еще не знал моего нового места жительства. Но позаботились знакомые, заказавшие мне номер в дешевом двухзвездочном отеле в относительно спокойном районе города. Хотя раньше мне не доводилось жить в Париже в гостиницах такой низкой категории (в бытность мэром Петербурга мне любезно открывали свои двери лучшие отели французской столицы), я, будучи человеком неприхотливым в житейских делах, спокойно поселился в своем номере. Все там было предельно просто старенький телефон, полутораспальная деревянная кровать, затертый пылесосом палас, обветшавшая утварь и мини-телевизор. Тесная душевая без ванны, унитаз и раковина. Одним словом, все здесь было не новым, потрепанным - и в то же время все необходимое для жизни имелось. "Моли Бога, что дал тебе шанс жить здесь, а не в тюремной камере!" - думалось мне при осмотре нового пристанища. Моими соседями по гостинице оказались в основном мелкие торговцы: турки, югославы, поляки, заезжающие в Париж на пару-тройку недель для сбыта своего дешевого товара на местных распродажах и блошиных рынках. Возвращались они в гостиницу обычно далеко за полночь. Нередко пьяный шум и гомон мешали мне спать, но конфликтовать с соседями из-за этого не хотелось. Поэтому в такие часы я брал книгу и читал, пока все не затихало. По утрам мои соседи завтракали с помятыми физиономиями и виноватым видом. Иногда извинялись и спрашивали - не помешали ли они мне отдыхать.

Сразу же после завтрака я обычно выбирался из гостиницы на волю. Садился в метро и ехал в центр, чтобы подышать Сеной, насладиться Лувром и выпить чашку кофе в кафе "де ля Paix" около Парижской оперы. Оно полюбилось мне с первого же визита в Париж. Это двухэтажное уютное кафе с истинно французской кухней и атмосферой Парижа, изысканным национальным интерьером. Здесь уже на протяжении нескольких веков постоянно собирается парижская богема, здесь все пропитано духом великой французской культуры, здесь рождались великие идеи и произведения творцов искусства Франции. В кафе клиенты за бокалом вина или чашкой кофе наслаждались беседой, набирались сил для покорения Парнаса. Из окон кафе хорошо виден всемирно известный театр "Гранд опера" - символ величия Франции в мировой культуре.

Я часто отдыхал в этом кафе, наблюдал за окружающей жизнью. Здесь же я писал письма своим близким, друзьям и политикам в Россию, а также статьи для газет и журналов. Потом я обычно ехал в Сорбонну - ведущий европейский университет, где у меня много друзей и где мне раньше уже приходилось читать лекции. Я договорился о чтении лекций и проведении ряда семинаров среди студентов русского отделения по проблемам посткоммунистической России. Заодно пристрастился к изучению богатейших университетских архивов - мог провести в библиотеке весь день до позднего вечера, изучая преимущественно мемуары и документы видных русских эмигрантов первой волны. Там же я работал над рукописью своей последней книги. Чувствовалась связь поколений русских эмигрантов - их роднило и роднит психологическое восприятие жизни вне Родины. Быть может, спустя век или больше и эту мою книгу будет изучать в библиотеке Сорбонны какой-нибудь опальный русский политик, живущий в эмигра-ции какой-нибудь седьмой или восьмой волны. Такова уж, видимо, судьба опальных русских политиков!