Доброе слово - Эва Бернардинова

— Ты там не был, — председатель раскашлялся, словно его все еще душил щекотливый запах пожарища. Секретарь оторвался от бумаг.

— Не думаешь ли ты, что в доме для престарелых с ней справились бы?

Председатель уставился в потолок. Какая-то тяжесть сдавила ему грудь. Его словно тянуло войти внутрь, он чувствовал, как слабеет. Сгореть в кровати… а собаки побежали за людьми…

— Я выйду, — сказал он, — мне что-то не по себе.

На улице он остановился, даже не закурил, молча разглядывая деревенскую площадь.

Сгорела. Страшно подумать. Да разве он не видел мертвых? Так почему вдруг эта смерть не дает ему покоя? Если бы еще совесть у него была нечистая — тогда другое дело. А ведь мало ли он хлопотал, чтобы не жила она в этой грязи? Мало ли защищал от сплетниц, кричавших, что она разносит грязь? Так почему Терина тревожит его даже после смерти? Он сделал больше, чем мог. В конце концов, она чужой ему человек, да и сумасшедшая к тому же. Он еще мальчиком знал, что Терина — дурочка.

Так откуда же эта тяжесть в груди?

Жалобный вой собак оборвал лесник. Какое-то время низко над землей рыскал ветер. Но потом выпал свежий снег и все закрыл: обгорелые балки, и копоть, и камень. И кустарник сгорел. Пали врата рая. Рай обратился в прах.

Всполошенные птицы в тревоге чертили воздух. Они летали беспорядочно, словно натыкались на невидимые препятствия. Они искали дом и кустарник, ягоды, которые висели на нем когда-то. И голос, приговаривавший: «Клюйте, клюйте, покуда есть чего».

Теперь ничего не было, кроме снега.

Яркая голубизна простиралась от горизонта до горизонта над белоснежным пейзажем. Но никто не произнес: «Вот это небушко!»

Все кружилось, взмывало вверх, искрилось в свободном движении.

Да только к чему теперь это? Ни к чему.

Дикая, еще более загадочная, чем космонавт, летящий в неизвестность, была пурга!

Весной обгорелая земля окинулась невиданным великолепием. Более сытой зеленью, более розовыми цветами шиповника, белизной необыкновенной. Удивительные цветы, поднимаясь к небу, испускали густой аромат. В кустах шиповника, словно изумруды на полной шее, замирали жуки, а птицы шумели в воздухе, как вино…

Все манило к себе, все дрожало от ожидания.

Перед глазами у солнца расходились круги.

Пьяное от ароматов, оно приближалось к земле.

Но радость и изумление не осветили этого приближения. Владыка-солнце вновь побагровел, как и прежде. И удручен был, словно мужчина, который не достиг того, чего страстно желал.

А цветы дрожали, словно женщины, которых возлюбленный так и не сделал счастливыми.

Все было тщетно.

В красоте, не получившей благословения, есть нечто жестокое, исступленное. А вот доброе слово — это дар, даже если оно произнесено больным и немощным существом.

Эва Бернардинова, «Доброе слово», 1976.

Перевод Н. Белой.

Я полагаю, что характерные черты и круг интересов почти каждого писателя создаются уже в тот период, когда эмоции и интеллект человека наиболее остры, то есть в молодости, и прежде всего в его детские годы.

Я родился 25 марта 1921 года в чешской деревне Роуднице над Лабой. Отец был слесарем, мать происходила из батрацкой семьи. И эта среда, окружавшая меня с самого рождения, жизнь нашей семьи, моих родных и близких, научила меня понимать психологию, образ мыслей и чувств простого крестьянского люда, что позже позволило мне писать именно об этих людях, воспроизведя их внутренний мир и объясняя поступки в моменты исторических перемен, в период социалистической перестройки нашей деревни.

Я думаю, что в детстве надо искать корни и другой черты моего творчества. Критики определили ее как увлеченность природой, ощущение ее драматической красоты и глубокое понимание ее закономерностей. В этом случае я могу только полностью согласиться с критикой. Действительно, я очень люблю природу, люблю человека, кто, являясь ее органической частью, умеет жить с ней в ладу и гармонии. Надеюсь, что мои произведения достаточно выразительно подтверждают это.

По своей первоначальной профессии я — историк. В пятидесятых годах был учителем, позже доцентом кафедры истории в Высшей партийной школе — Институте общественных наук при ЦК КПЧ. Во время коллективизации нашей деревни жил в Восточной Словакии. И хотя пробыл там не так уж долго, навсегда полюбил этот в те поры весьма отсталый край.

Вот три основных источника, которые питали и продолжают питать мое творчество. Дебютировал я поэтическим сборником «Взгляд на окна», но суждено мне было стать прозаиком. Сборник рассказов и новелл «Горячее дыхание», романы «Сильная рука», «Святой Михал», «Гнездо аиста» и сборник рассказов «Мариана Радвакова» отражают бурные времена коллективизации, их действие происходит в Восточной Словакии, под Вигорлатом.

В 1967 году я имел возможность принять участие в зимней охоте и собственными глазами, близко увидеть тайгу и жизнь охотников на берегах реки Бамбуйки, на северо-восточном конце Бурятской АССР. Пребывание в Сибири произвело на меня глубокое, незабываемое впечатление. И подвигло написать книгу «Охота на Бамбуйке». Через два года я снова приехал в Сибирь, чтобы встретить здесь весну и узнать цветущую весеннюю тайгу. После этого моего второго путешествия появилась книга «У снежной реки». Эти путевые заметки, объединенные под названием «Охотник в тайге», явились основой книги, которая стала одной из самых читаемых как у нас, так и за границей.

Поездка в Сибирь обогатила меня основными идеями и для триптиха «Белый жеребец». Действие моей последней, недавно вышедшей книги «Осень в краю тигров», — она свидетельствует о борьбе современного человека социалистического общества за право на полнокровную и счастливую личную жизнь, — также происходит на фоне суровой и прекрасной природы сибирской тайги. Эти книги были хорошо приняты у нас, они постоянно переиздаются и переводятся на многие языки мира. С некоторыми из них имели возможность познакомиться и советские читатели в переводе на русский и языки национальных республик.

Сейчас я снова вернулся в край своего детства. Работаю над романом, действие которого разыгрывается в моей родной деревне Роуднице.

1

Внизу, в долине, окаймленной двумя крутыми склонами гор, словно заколдованная за спиною господа бога, лежала деревня. Хибарки на ее верхнем конце, деревянные, крытые дранкой, отважно лепились к горному склону. Чуть ниже, посредине гнезда каменных домов, предостерегающе устремлялся ввысь удлиненный перст костела. А за ним желтели крыши новых домов, возникших на месте испепеленных войной лачуг. Эти дома словно бы уже и не