Козьма Прутков - Сочинения Козьмы Пруткова

Если г. Филиппов не убедится нашими доводами и не склонится на наше приглашение расстаться с принадлежащим нам псевдонимом, то мы должны будем принять другие меры. Одна из них будет заключаться в том, что мы предпошлем   полному собранию   сочинений   Пруткова,— к   изданию которого намереваемся приступить,— предостерегательное от злоупотребления его именем объяснение, а самую книгу заключим следующею отметкою: «С подлинным верно. Алексей и Владимир Жемчужниковы». Такую же отметку будем употреблять и при печатании посмертных произведений Пруткова, если таковые найдутся. В заключение объявляю, что так как за смертью гр. А. К. Толстого «триумвират», взявший на себя право и обязанность как взаимной себя проверки, так и сортировки и окончательной редакции творений Пруткова, уже не существует, то это право и эта обязанность остаются теперь только за двумя лицами; так что гарантией подлинности и годности к печати творений Козьмы Пруткова будут отныне служить только подписи Жемчужниковых, Алексея и Владимира — или обоих вместе, или, в случае спешной необходимости, одного из двух. При издании Пруткова мы упомянем еще о некоторых лицах нашего кружка, участие которых в его произведениях было или только случайное, или не столь деятельное и самостоятельное, и исключим из этого издания некоторые вещи, которые хотя и вышли из нашего же кружка и уже были напечатаны, но, по нашему мнению, не согласны с общим характером творений Пруткова. Об этом предмете теперь не распространяюсь потому, что мое настоящее письмо имело в виду только ограждение Козьмы Пруткова от покушений на его самостоятельность и добрую славу со стороны лиц, ему совершенно чуждых. Примите и проч.

Алексей Жемчужников.

11-го апреля 1883 г, Берн.

Письма В. М. Жемчужникова к А. Н. Пыпину

1

Hotel Bristol 6

18 ф./83 Menton.  France.

Многоуважаемый Александр Николаевич,

Вероятно, Вы уже давно получили мой первый ответ (от 7/19 янв.) на Ваше письмо от 30 декабря прошлого года, относительно достолюбезного и достопочтенного Косьмы Пруткова. Я, в том ответе, обещал Вам сведения по всем, поставленным Вами, вопросам,— когда предварительно соглашусь с моим братом Алексеем и затем соберусь сам с расположением и силами. Зная лень моего брата, я полагал, что он возложит весь труд объяснений по Вашим вопросам на меня, оставив за собою лишь окончательное утверждение; поэтому я и выговаривал себе время, будучи теперь не в здоровом расположении духа и не в здоровых силах. Но, к удивлению моему, вчера получен мною такой обстоятельный ответ от него на Ваши вопросы (мною ему переданные), что мне остается только переписать этот ответ здесь, дословно, лишь с ничтожными дополнениями, которые, ради точности, я пишу здесь без вносных знаков, отмечая его слова вносными знаками. Я прислал бы Вам ответ его в подлиннике, если б он был написан особо, а не в тексте письма, не имеющего связи с К. Прутковым,

Вот    наши    ответы    на    вопросы   о   Косьме   Пруткове:

Извлечение из письма брата моего Алексея, от 1/13 фев., ко мне, из Берна:

«Достопочтенный Косьма Прутков — это ты, Толстой и я. Все мы тогда были молоды, и «настроение кружка», при котором возникли творения Пруткова, было веселое, но с примесью сатирически-критического отношения к современным литературным явлениям и к явлениям современной жизни. Хотя каждый из нас имел свой особый политический характер, но всех нас соединила плотно одна общая нам черта: полное отсутствие «казенности» в нас самих и, вследствие этого, большая чуткость ко всему «казенному». Эта черта помогла нам — сперва независимо от нашей воли и вполне непреднамеренно,— создать тип Кузьмы Пруткова, который до того казенный, что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая, так называемая, злоба дня, если на нее не обращено внимания с казенной точки зрения. Он потому и смешон, что вполне невинен. Он как бы говорит в своих творениях: «все человеческое — мне чуждо». Уже после, по мере того как этот тип выяснялся, казенный характер его стал подчеркиваться. Так, в своих «прожектах» он является сознательно казенным человеком. Выставляя публицистическую и иную деятельность Пруткова в таком виде, его «присные», или «клевреты» (так ты называешь Толстого, себя и меня) тем самым заявили свое собственное отношение «к эпохе борьбы с превратными идеями, к деятельности негласного комитета» и т.д.  Мы богато одарили Пруткова такими свойствами, которые делали его ненужным для того времени человеком, и беспощадно обобрали у него такие свойства, которые могли его сделать хотя несколько полезным для своей эпохи. Отсутствие одних и присутствие других из этих свойств — равно комичны; и честь понимания этого комизма принадлежит нам.

В афоризмах обыкновенно выражается житейская мудрость. Прутков же в большей части своих афоризмов или говорит с важностью казенные, общие места; или с энергиею вламывается в открытые двери; или высказывает мысли, не только не имеющие соотношения с его эпохою и с Россиею, но стоящие, так сказать, вне всякого места и времени. Будучи очень ограниченным, он дает советы мудрости. Не будучи поэтом, он пишет стихи. Без образования и без понимания положения России он пишет «прожекты». Он современник Клейнмихеля, у которого усердие все превозмогало. Он воспитанник той эпохи, когда всякий, без малейшей подготовки, брал на себя всевозможные обязанности, если Начальство на него их налагало. А  Начальство при этом руководствовалось теми же соображениями, какими руководствовался помещик, делая из своих дворовых одного каретником, другого музыкантом и т.д. Кажется, Кукольник раз сказал: «если Ник. Павл. повелит мне быть акушером, я завтра же буду акушером». Мы всем этим строем вдохновились художнически и создали Пруткова. А что Прутков многим симпатичен — это потому, что он добродушен и честен. Несмотря на всю свою неразвитость, если бы он дожил до настоящего времени, он не увлекся бы примерами хищничества и усомнился бы в нравственности приемов Каткова.— Создавая Пруткова, мы все это чуяли и, кроме того, были веселы, и молоды, и — талантливы.

Отношения Пруткова к «Современнику» возникли от связей с «Современником» моих и твоих. Я помещал в «Современнике» свои комедии и стихи, а ты был знаком с редакцией.

Вот вкратце мои мысли о том, как возник Прутков, и о причинах его удачи и успехов. Я сказал бы еще более, но боюсь   слишком   расписаться».

Этот краткий очерк сущности, смысла и причины самого появления Козьмы Пруткова столь верен и полон, что мне нечего прибавить в ответ на Ваши вопросы. Лишь в целях биографических и библиографических я добавлю несколько мелочей и перечень его творений; потому что, по приобретении им заслуженной славы, было напечатано под его именем много не достойного его и вовсе не принадлежащего ему, (Полное собрание его сочинений, с биографиею, давно подготовляется мною к изданию, но доселе я не имел досуга для этого издания. Теперь, свободный по болезни и проживая недалеко от брата Алексея, надеюсь окончить эту подготовку, и тогда останется только напечатать и издать. Возьмется ли типография Михаила Матвеевича сделать это издание, с портретом, имеющимся у Вас?) Формат портрета велик, но так было сделано с умыслом, для сохранения притязательности Пруткова и в наружности издания его сочинений; это формат издания «Ста русских литераторов». Портрет этот, рисованный художником (впоследствии профессором) Бедеманом и братом нашим Львом, бывшим товарищем Бедемана в Акад. художеств,— сделанный по нашим (т.е. трех клевретов Пруткова) указаниям,— был отпечатан по моему заказу, пред отъездом моим на службу в Сибирь, в 1853—4 гг., когда предполагалось уже издать собрание сочинений Пруткова. Но цензор не дозволил выпуска этого портрета из литографии, подозревая, что это также насмешка над каким-либо действительным лицом. Я успел взять себе лишь несколько экземпляров, оставив остальные в складе у литографа на хранении до востребования, разумеется, уплатив ему сполна за все; но когда я возвратился из Сибири и когда кончилась Крымская война, то у литографа не оказалось ни одного экземпляра: прежний хозяин умер, мастерская перенесена в другой дом, и наследники говорили, что не принимали и не знают подобного портрета! Мои экземпляры портрета разошлись по разным знакомым; а впоследствии мне сказывали, будто бы портрет этот продавался на толкучем рынке! Благо у Вас есть экземпляр этого портрета, то не одолжите ли его для отлитографирования вновь к изданию всех соч. К. Пруткова?

Нравственный и умственный образ К. Пруткова создался, как говорит мой брат, не вдруг, а постепенно, как бы сам собою, и лишь потом дополнялся и дорисовывался нами сознательно. Кое-что из вошедшего в творения Кузьмы Пруткова было написано даже ранее представления нами, в своих головах, единого творца литератора, типического, самодовольного, тупого, добродушного и благонамеренного. Сначала просто писалось от веселости и без заботы о сохранении в написанном какой-либо общей черты, кроме веселости и насмешки. Впрочем, это было непродолжительно, именно: так была написана в 1850 г. шутка-водевиль «Фантазия» за подписью Y и Z, данная в декабре того года на Александрийском театре в бенефис Максимова 1-го и тотчас же запрещенная по высочайшему повелению, потому что откровенность шутки показалась и государю и публике слишком дерзкою. Эта шутка была написана гр. Алексеем Толстым и моим братом Алексеем. Потом, летом 1851 или 1852 г., во время пребывания нашей семьи (без гр. Толстого) в Орловской губ. в деревне, брат мой Александр сочинил, между прочим, исключительно ради шутки, басню «Незабудки и запятки»; эта форма стихотворной шалости пришлась нам по вкусу, и тогда же были составлены басни, тем же братом Александром при содействии бр. Алексея: «Цапля и беговые дрожки» и «Кондуктор и тарантул», и одним бр. Алексеем: «Стан и голос» и «Червяк и попадья». Кроме последней из этих басней, остальные были напечатаны в «Современнике» в том же году, без обозначения имени автора, потому что в то время еще не родился образ К. Пруткова. Однако эти басни уже зародили кое-какие мысли, развившиеся впоследствии в брате моем Алексее и во мне до личности Пруткова; именно: когда писались упомянутые басни, то в шутку говорилось, что ими доказывается излишество похвал Крылову и др., потому что написанные теперь басни не хуже тех. Шутка эта повторялась и по возвращении нашем в СПб. и вскоре привела меня с бр. Алексеем и гр. А. Толстым (брат Александр был в то время на службе в Оренбурге) к мысли писать от одного лица, способного во всех родах творчества. Эта мысль завлекла нас, и создался тип Косьмы Пруткова. К лету 1853 г., когда мы снова проживали в елецкой деревне, набралось уже очень достаточно таких произведений; а летом прибавилась к ним комедия «Блонды», написанная бр. Александром при содействии бр. Алексея и моем. Осенью, по соглашению с А. Толстым и бр. моим Алексеем, я занялся окончательно редакциею всего подготовленного и передал это Ив. Ив. Панаеву для напечатания в «Современнике». Редакция «Современника» оценила это по достоинству и напечатала в отделе «Ералаш», дотоле не существовавшем, добавив стихотворный эпиграф — кажется — Некрасова. Кроме этого эпиграфа, напечатанного без подписи, впреди соч. Пруткова, решительно ничего нет ни панаевского, ни некрасовского в сочинениях К. Пруткова.