Фарисей - Аглаида Владимировна Лой

горе когтистый палец, подчеркивая всю значительность сказанного им, выдержал драматическую паузу и вдруг затараторил: – Поверь, я сострадаю тебе! Истинно, глубоко сострадаю!.. Вот ты не веришь мне, а я даже поэтом заделался – оду на твою смерть сочинил… – И, с гнусной серьезностью заложив лапку за борт смокинга, он простер другую лапку вперед и начал нараспев, с подвывом декламировать…

На смерть замдиректора

Ода

– Ну, тут уже вступает хор, как в древнегреческой трагедии. Хор громко стенает: «О, Тропотун!.. О, Тропотун!.. О-о-о!..» – прижмурив свои сверкающие зелеными огоньками глазки, упырь медленно дирижировал хвостом и лапками в такт своих слов.

Лютая злоба вспыхнула в сердце Станислава Сергеича – подобного изгальства над своей уважаемой личностью он перенести не смог. Быстро наклонившись с кровати, он стал нашаривать на полу тапок, чтобы запустить им в кривлявшуюся пакость.

Однако упырь его опередил. «Вот ты как!» – хищно визгнул он и в мгновение ока очутился на Гришиной тумбочке. Станислав Сергеич только для броска изготовился, а верткий упырь уже схватил солидных размеров помидор и запустил в своего гонителя. Помидор описал в воздухе яркую красную кривую и впомидорился прямо в лоб Тропотуну. Перед глазами словно взорвалась сигнальная ракета, ослепила, отбросила куда-то, он, кувыркаясь полетел в неизвестность и…

И оказался на запруженной народом площади. Была ночь. Окружавшие его со всех сторон люди держали в руках зажженные свечи. Слева, в перекрещивающихся лучах прожекторов, над площадью возвышался уже знакомый Станиславу Сергеичу памятник Великому Фарисею. Справа… Справа находился ультрасовременного вида храм из цветного стекла и бетона, который был ярко освещен изнутри. Именно к воротам храма двигалась вся бесконечная толпа, а вместе с нею и зажатый со всех сторон Тропотун.

Внутри было жарко и стоял неумолчный гул. Неудержимо возносились вверх разноцветные стены, отделанные какими-то неизвестными Тропотуну материалами. На них были выложены мозаичные панно, которые изображали… изображали… Да не может этого быть!.. Мысленно воскликнул Тропотун, потому что сверкающие панно представляли его, Тропотуна, в различные моменты жизни. Вот он произносит речь на Художественном совете… Вот благословляет Регину и Веру… Нет, не может быть… Не поверил он собственным глазам и тихонько спросил идущего рядом мужчину, облаченного в какую-то длинную хламиду: «Кто это?» – и осторожно указал на радужное панно. «О, вы приезжий? – заулыбался тот целой серией переходящих одна в другую улыбок. – На стенах храма запечатлен родоначальник нашей веры, непревзойденный и великолепный фарисей Тропотун. Сегодня вам повезло – мы отдаем дань памяти основателю религии этим незабываемым Праздником Фарисея. Так воздайте же вместе со всеми нами хвалу Великому Тропотуну, чьими адептами люди пребудут ныне, присно и во веки веков… Аминь! – Он радостно облобызал несведущего гостя, снял со своей шеи миниатюрный образок с изображением Тропотуна и со слезами умиления надел его на шею совершенно обалдевшему Станиславу Сергеичу.

Вскоре толпа оторвала мужчину в хламиде от его благодарного слушателя, и Станислав Сергеич оказался вблизи от громадных размеров вызолоченной статуи Многоликого Тропотуна. Люди подходили к ней, преклоняли колена, бросали к ногам статуи цветы, целовались и тропотуновались, обмениваясь при этом медальончиками-тропотунчиками и куколками-фарисейчиками. Медальончик с изображением его владельца был смонтирован на основе компьютера, стоило нажать крохотную кнопочку, и тотчас выражение лица в медальончике изменялось, и количество этих изменений практически стремилось к бесконечности. Но была на медальончике и еще одна, красная, кнопка. При нажатии лицо на портретике приобретало свое истинное, обычно скрываемое выражение. Эта кнопка считалась особо ценной, ее нажимали, когда забывали и даже порою вовсе теряли собственное лицо. Медальончики настраивались на волну мозга владельца, тайна их гарантировалась строжайшим законом.

Когда Станислав Сергеич вновь попал из храма на площадь, всеобщее радостное ликование захватило и его. Он кричал и хлопал в ладоши, выражая полнейший свой восторг, как вдруг запнулся о бросившуюся ему под ноги собаку и потерял равновесие. Собака тут же обернулась упырем в смокинге, который высоко подпрыгнул и с силой толкнул Станислава Сергеича в грудь. Он окончательно потерял равновесие и, тщетно пытаясь ухватиться за что-нибудь, кружась, полетел в бездну.

Открыв глаза в собственной палате, Тропотун с облегчением вздохнул – все-таки в реальном плотном мире он ощущал себя куда как уверенней! Однако он снова напрягся, потому что на стуле, где перед этим плясал упырь, теперь смиренно сидел Федор в уникальном своем канотье, перепоясанный по талии веревочкой. Тропотун крепко зажмурился, надеясь, что видение исчезнет, но когда снова открыл глаза, Федор продолжал оставаться на том же самом месте, терпеливо и выжидательно глядя в лицо Станиславу Сергеичу.

– Здравствуй! – негромко сказал Федор, – чуть наклоняясь вперед. – Ты хорошо спал – я решил обождать.

– Я не спал, так, лежал с закрытыми глазами… – он впился в лицо Федора подозрительным взглядом – может, тот что лишнее заметил?

Но чело Блаженного Федора отражало полную безмятежность, и Тропотун успокоился.

– Пришел вот проститься, – вздохнул Федор.

– В каком это смысле? – холодно спросил Тропотун, до глубины души уязвленный тем, что с ним являются прощаться еще при жизни.

– В прямом. – Ответил Федор. – Уходим искать Шамбалу. Сначала на Алтай едем – а дальше видно будет. Нас несколько человек собралось. Говорят, один мужик в прошлом году проник туда, но умом тронулся. Хотим его отыскать – может что расскажет…

– На кой тебе эта самая Шамбала?!

– У каждого человека есть Путь, – мягко сказал Федор. – Свой я должен пройти до конца.

– Ну, коли так… – произнес задумчиво Станислав Сергеич и сел на кровати. – Что тебе, Федор, сказать?.. Спасибо за человеческое участие. Спасибо за мудрые рукописи. Многое я за это время понял. Быть может ты был прав, когда говорил, что мне послано испытание… Покуда ты молод и полон сил, о смерти, о душе, о смысле жизни задумываешься мало. Тяжко мне теперь, ох, тяжко!.. Как я суетился, в крысиных гонках участвовал, все опоздать куда-то боялся… – и он горестно вздохнул. – Совесть мучает, веришь?..

– Верю. Ну, пора мне – прощай! – Федор встал, поднял с пола свою переделанную из мешка торбу и, сердечно пожав руку Станиславу Сергеичу, направился к двери.

Провожая взглядом его нелепую фигуру в сандалиях на босу ногу, в накинутом на толстовку белом халате, с дорожным мешком, к которому были пришиты самодельные лямки, Тропотун ощущал искреннее сожаление. Мысленно он