Вадим Кожевников - Степан Буков

Буков сказал:

— Пес у тебя подхалим.

— Не то слово бормочешь, — обиделся сторож. — Собачка культурная. Привыкла к тому, чтобы ей восхищались, одобряли. А ты хочешь, чтобы я немецкую овчарку держал и она на людей зверем кидалась? Такие злые животные нам вовсе не требуются. Я тут сначала при геологах служил. Все, как один, с образованием. Высшая интеллигенция. Так они из блюдечка молоком трехразовое питание змее-гадине установили. Приучили вместо кошки им услужать. Ни одной мыши на продуктовом складе от того змея не было. Полоз его порода, безъядовая, но все равно — пакость. Как кишка, склизкая. Но они им умилялись, хвалили за то, что мышей жрет, по шкуре рукой гладили. Когда я им замечание делал, вот что говорили: в Египте, дескать, в старинное время змею даже памятник был установлен. Полагают, за то, что в старые времена сильный мор от чумы был, а грызуны заразу переносят. А против грызунов змея — первый борец. Научно сильно во всем ориентировались. Натащат мои геологи в палатку битого камня, в кислоту окунают. Я их учу: "Вы бы камень на спирту настаивали — напиток все-таки". А они стекляшку показывают, спрашивают: "Захар Семенович, по-вашему, что из этого эликсира получится?"

Я человек серьезный, не до баловства, вразумляю:

"Зря вы тут в пустыне копаетесь. Человечество, которое здесь до вас сто веков жило, не зря пустыню пустыней обозвало. Пустыня что значит? Пусто! Ничего нет. Значит, нечего здесь шарить, зарплату зря истреблять".

А они мне про всякие войны, нашествия байки вкручивают, будто от войны пустыни заводятся.

Войну я знаю. Почище их. С басмачами тут сколько на кавалерийской службе сражался. И в Отечественную по состоянию возраста в похоронной команде служил. Вредность войны я знаю. Не побей мы фашистов, они бы всю планету захватили. Но мы их укоротили. Не получилось у них из земли пустыни делать.

Выковыривали геологи тут старинные кости человеческие, хотя и говорили, что кости не их специальность? в древние времена народ сильно от войны погибал, от эпидемий, от голода. И это все на костях отпечатано — кто порубанный, кто просто хилый — от болезней и отощания. Так что по-научному о старой жизни надо рассуждать не по гробницам, минаретам и всяким украшениям из металла, а по костям простого народа.

А по линии перспективы в этой самой пустыне они правильно угадали. Пошли по всем инстанциям. И вот — наличность. Горно-металлургический комбинат закладывают.

Вот тебе и пустыня! Обманное это слово оказалось. Не пусто, а густо. Здесь в землю много добра напихано. Главное теперь — наружу все вытащить и — в переплав. Держава наша хозяйственная, умеет чего надо себе взять.

— Нахватался ты, даже слушать интересно, — сказал одобрительно Буков.

— Что значит — нахватался? Я и своим умом не маломощный. Живу, соображаю, как все. А ты чего ходишь, чего людям отдыхать не даешь?

— Да вот к машине зашел, проведать.

— Экскаватор — это тебе не пистолет, который собрать и разобрать одними пальцами можно. Сооружение громоздкое.

— Это точно.

— Он все равно что танк, только без брони. Да еще стрела, ковш. Словом, танк с грунточерпальным снаряжением. Чем люди больше за технику хватаются, тем они больше от техники зависимые. Не пришли подъемники. Лежит железо железом. И без техники ты его не построишь в машину.

— Это когда как, — сурово сказал Буков. — Припрет, так построишь.

Выбравшись из-под одеяла, сторож сказал:

— Разогнал ты весь мой сон. Если ты сытый, давай чаю попьем. Я его исключительный любитель. Напиток, полезный, соль вымывает. Потом поимей в виду, у нас тут ночь — лучшее время рабочее: прохлада. Местный народ понимает. Ты это учти. Просись в ночную смену, она наилучшая. Ты чего сам больше обожаешь — жару или холод?

— Приходилось намораживаться до полусмерти, — хмуро сказал Буков. — На ногах четырех пальцев нет, в санбате удалили.

— Это где же тебя угораздило так простудиться?

— В сорок втором году надо было Ленинграду помощь боевую подкинуть. Пришла танковая часть. Машины тяжелые: КВ, тридцатьчетверки, а лед на Ладожском озере плохой, непрочный, в трещинах. На лучших участках выдержит нагрузку до тридцати тонн. А весу в танке значительно больше.

— Это верно, — сказал сторож. — Такое изделие не всякая земля удержит, а тут скорлупа — лед. Да еще ломаный, разве починишь?

— Чинить можно, — возразил Буков. — Мы лед ремонтировали, намораживали, наращивали себе дорогу.

— Значит, на этом деле ты и пострадал?

— Мое дело не дорожное, по линии механики. Надо было вес машин облегчить. А как? Значит, демонтировать. Приспособлений нет. Ни подъемников, ни блокоустановщиков. Исхитрились из шпал клети укладывать, из телеграфных столбов — ваги, стрелы подъемные вязали. Снимали башни с орудием, стальные крыши надмоторные и ставили все это на сани-волокуши, из бревен сооруженные.

Мороз за тридцать, да при ветре. Обогреться нечем. Костер не разведешь. Сразу немец обнаружит, из пушек начнет бить или с воздуха бомбами закидает.

Железо — оно холоднее льда. Лед после железа теплым кажется. В рукавицах только грубую работу делать можно. А тонкая — голую руку просит. Это же машина. Она обращение только деликатное признает. Масло в ней в камень застыло. Подвижные части — как сцементировало. Накроют тебя брезентом, водишь паяльной лампой, чтобы масло оттаяло, охота самому себя всего этой лампой осмолить, чтобы хоть тепло почувствовать. Ресницы смерзаются, моргаешь, а глаз при этом скребет, как наждаком. Начнешь деталь снимать — тяжесть невыносимая, кости скрипят и пот из тебя выжимается. После он коркой на тебе всю шкуру царапает, будто не обмундирование на тебе — жесть. В дыры ветер задувает. И спирту много принять нельзя. Пуще здоровья надо соображение сберечь. Охота еще хлебнуть, но отвергаешь. Да он и не действовал, спирт, жег, а тепла внутри нет. Все равно стынешь. Но застывать нельзя? пока немец не накрыл, надо всю работу кончать. Но конца ее не было, а только начало.

Начали марш по льду.

Примостился я на танке, без крыши он, все наружу. Механик-водитель стоя танк ведет. Надел железные трубы на рычаги управления и так действует. Пурга метет. Видимость плохая. Одолеть надо тридцать два километра но прямой. Если, конечно, не заблудишься.

Лед прогибается, трещит. Из дыр, которые бомбы во льду пробили, вода столбиком от нажатия наружу фонтаном лезет. Дыр таких много, на глаз видно, как они трещинами между собой объединяются, вот-вот рухнем, кроме того, сугробы стенами намело, таранить их танку в собранном виде — незаметное дело, а тут все на тебя сыплется снежным обвалом. Как сильный заряд пурги ударит — видимости нет, вылезаешь из танка, суетишься, ногами впереди его вешки щупаешь. На чистом от снега месте не лучше, ветер снег смел до полной шлифованной ледяной поверхности. Танк — он ничего, не скользит, а сани-волокуши, которые у него на буксире, мотает во все стороны. Вот и оборвало трос таким рывком. А на волокуше — башня с орудием. Надо за ней возвращаться, а как, если мы на своем маршруте лед совсем испортили? Но танк без башни — что? Трактор. С ним без башни не навоюешь. Оставить башню — все равно что солдату на марше оружие потерять. Невозможно.

А лед звучит, как струна порванная, стреляет лед трещинами, из них серая вода прет.

Ну, связал я трос, стоя в воде. Догнал уже на ходу машину. Бежал, стуча ногами, потому что они льдом обмерзли. Руки на бегу снегом тру. Сунул себе под мышки, чтобы пальцы на руках сохранить. Руки для механика — все, а про ноги позабыл, надо было б разуться, тоже снегом их растереть. Но я на руках сосредоточился. У механика-водителя на лице твердая маска из льда, пурга да водяные брызги со снегом всего его залепили. А обе руки заняты рычагами, даже обмахнуться нельзя. Стоит, терпит.

Все-таки достигли мы берега. И там сызнова то же самое. Только в обратном порядке. Танки надо собрать, смонтировать. При тех же условиях отсутствия условий, подъемных средств и прочего. А как собрали, поехали прямо тут же в бой, ничего, смонтировали без дефектов.

Но что интересно! Как я до самых костей не застыл, простуда меня обошла. Нервный подъем — сильнейшая вещь от простуды. А что пальцы на ногах отморозил — мое упущение, некогда было снегом тереть, слегкомысличал.

— Это ты убедительно рассказал, — помолчав, произнес сторож. — С одной стороны, конечно, мучение, а с другой стороны — подвиг правильный.

— Неправильных подвигов не бывает!

— Ты мужчина хитрый, — прищурившись, сказал сторон? — про геройство с подходцем толковал. Сейчас хороших людей завелось много, деваться от них некуда. Каждый на другого жмет, подавай ему сию секунду пространство, чтобы полностью развернуться по специальности. И ты тоже из таких. Мол, на фронте техникой через не могу обеспечивали, а тут, в мирной обстановке, бывшего фронтовика обижают.